ми ни днем, ни ночью, после смерти учителя энергично пропагандировал его учение… Оказывается, он и сам-то, по мнению строгого своего наставника, изучил его «сколько-нибудь… да и то скорее в общих чертах»!)
Сотни людей в России в то время и не занимались кристаллографией, и едва ли десятки — серьезной математикой. Учение Федорова, новое и трудное, не могло вот так сразу создать «энергичное научное движение». И уж кто-кто, а Никитин превосходно разобрался во всем новом и трудном, и Евграф Степанович сам это неоднократно признавал. Что же касается «специалистов», которые якобы как по команде приставляли палец ко лбу, заслышав имя Федорова, то — через два года после европейского турне — Евграф Степанович получил от них такое доказательство высокого к себе уважения, что другого бы прошибла слеза умиления. Четыре академика (Карпинский, Чернышев, Шмидт, Бекетов) без всяких гротовских и прочих иноземных рекомендаций представили Федорова к избранию в адъюнкты Академии наук!
«…Мы при настоящих обстоятельствах не считаем возможным, — писали они, — сделать какие-либо представления о замещении вакансии по минералогии, не остановившись прежде всего на профессоре Федорове». Приводить все их обширное письмо нет смысла, потому что мы столько уже привели хвалительных высказываний о нашем герое, принадлежащих крупнейшим авторитетам (а также ему самому), что читатель ничего нового не узнает. Заключили они следующим образом: «Имя г-на Федорова пользуется широкой известностью. Без преувеличения можно сказать, что не существует лица, занимающегося минералогическими и петрографическими вопросами, которому бы идеи г-на Федорова и предложенные им методы были неизвестны».
Вот те на! Каково? Все минералоги и петрографы о нем знают, все его читают, а он-то, бедняга, остается в несчастном убеждении, что никому не известен и не нужен… Через три месяца (довольно быстро) Евграф Степанович был избран в академию на заседании Физико-математического отделения, а еще через два месяца (5 мая 1901 года) утвержден на общем собрании академии. На выборах он победил 22 голосами против 3.
Что сие означало?
Сие означало, что ему положено академическое содержание, предоставляется жилье в Петербурге, а также кабинет для научных занятий. И что ему нужно незамедлительно переехать в Петербург. Людмила Васильевна пишет, что известие это свалилось на них как гром среди ясного неба, но кое-какие оговорки в обширной переписке Евграфа Степановича дают основание предполагать, что академики, как это и вообще-то водится, предварительно обратились к нему с конфиденциальным письмом, испрашивая согласия на баллотировку. Когда же его выбрали, то он вначале, вероятно, послал благодарственную открытку, а затем, после долгого молчания, — деловое заявление, в первых строках которого нечто вроде академической клятвы. Этот документ стоит привести.
«Согласно § 71 устава Академии, я обязуюсь заниматься усовершенствованием кристаллографии и минералогии, а согласно § 72 того же устава, обязуюсь ежегодно представлять Академии сочинение.
Во исполнение последнего я буду иметь честь в самом непродолжительном времени представить Академии сочинение «Критический пересмотр форм кристаллов минерального царства». Сочинение сие готово и остается только последний внимательный пересмотр.
Первая и насущная потребность в деле повышения уровня минералогических знаний в России есть устройство минералогического института при Академии, как центральном учреждении, единственный смысл существования которого — приходить на помощь занимающимся наукой».
Исходя из этого, Федоров от академии потребовал: 1) отыскать подходящее помещение для работы, но «чтобы рядом же могла быть отведена мне квартира: только при том условии возможно вести исследования без больших перерывов и потери времени»; 2) годовой бюджет для оборудования института установить в пять тысяч рублей; 3) командировать его за границу на месяц для закупки оборудования; 4) исходатайствовать ему бесплатный железнодорожный билет, чтобы ездить из Москвы в Петербург и следить за устройством института. По его мнению, понадобится для этого два года. «Раньше же этого срока, как я уже извещал акад. Н. Н. Бекетова, предварительно меня запрашивавшего, я не имею возможности переехать по семейным обстоятельствам».
В последней фразе — искра разгоревшегося вскорости скандала. Начинается второй акт драматической истории его отношений с академией.
31 октября 1901 года Физико-математическое отделение «постановило предложить г-ну Федорову ныне же переехать на жительство в С.-Петербург или же подать просьбу об увольнении его от звания адъюнкта Академии». Несмотря на решительный тон постановления, академия, как выяснилось, не спешила требовать его выполнения. Мало того, она разрешила Федорову присутствовать на своих заседаниях от случая к случаю, что было уж вообще против правил в явное нарушение устава. На лето 1903 года Евграф Степанович запланировал поездку по Кольскому полуострову, где хотел собрать минералогическую коллекцию и изучить породы. Он обратился в академию с прошением ассигновать ему 1200 рублей, кроме личного вознаграждения. (Гм, денежки немалые, в былые времена походы по Северному Уралу вставали дешевле…) Все же академия их дала. Федоров изучил «весь Киберенский берег Кольского полуострова с начала и до конца, — как он сам указал в отчете, — Карельский берег Белого моря от Кандалакши до Кеми, а также объехал весь обширный Кемский архипелаг, собирая образцы чуть ли не с каждого островка и корчи».
Но, как вскоре выяснилось, еще до отъезда в экспедицию — 15 мая 1903 года — он направил президенту академии великому князю Константину Романову письмо.
«Приняв на себя тяжкую ответственность члена Академии в России, столь нуждающейся в просвещении, я сделал представление о деле, настоятельно необходимом для развития минералогических знаний в отечестве, — основании минералогического института при Академии.
В ответ на это представление я получил заявление от Академии или немедленно переезжать в Петербург, то есть бросить науку — это на 34-м году ученой деятельности, и отказаться от единственного дела, ради которого я могу принести такую жертву, или подавать в отставку от Академии. Вполне сознавая, что мне не место в императорской СПБ Академии, я осмеливаюсь всепокорнейше просить Ваше императорское высочество исполнить желание Академии и ходатайствовать об увольнении меня из состава ее членов.
Вашего императорского высочества всепокорнейший слуга Е. Федоров».
Президент академии передал ходатайство в Физико-математическое отделение, оттуда пришел ответ, подписанный непременным секретарем. «М. Г. Евграф Степанович! Физико-математическое отделение, выразив единогласное желание сохранить Вас в своей среде, поручило мне просить Вас взять просьбу об отставке обратно. В ожидании желательного согласия Вашего прошу принять уверение в моем искреннем уважении и преданности. Н. Дубровин. 1 марта 1904 года».
Здесь ни слова о создании минералогического института; все же Федоров уведомил непременного секретаря, что поданное им прошение об отставке считает недействительным.
Конфликт улажен? Стороны довольны друг другом?
Вроде бы.
Быть может, с этого момента воцарились бы между академией и нашим героем мир, согласие и доброе понимание, чего обе конфликтующие стороны были достойны и что, несомненно, пошло бы ко взаимной пользе, но 22 сентября 1904 года А. П. Карпинский, исходя — и нет никаких сомнений на сей счет — из самых добрых намерений, обратился, к глубочайшему своему и нашего героя несчастью, к академикам с просьбой о Федорове. Протокол заседания гласит:
«Положено возбудить ходатайство о разрешении г. Федорову проживать в Москве с сохранением ему содержания от Академии в размере 1500 руб. в год начиная с 1 января 1905 года и сообщить об этом заключении общему собранию Академии».
С нового года Федоров должен был получать по полторы тысячи рублей на то лишь только, чтобы аккуратно посещать заседания в академии, этакие транспортные расходы; проживать же мог теперь в Москве, не тревожась, что его станут теребить переездом в столицу. Злого умысла со стороны академиков усмотреть никак нельзя. Наоборот, хотели приманить Федорова. Или просто выказать свое к нему благорасположение. Он мог бы отказаться от денег, и дело с концом.
Людмила Васильевна пишет, что он вообще чрезвычайно нервозно воспринимал любое известие из Петербурга, касающееся его. Ему чудились происки врагов. Получив же это постановление, он буквально взвился. Он был уверен, что тут кроется какая-то «дьявольская интрига».
«Я случайно узнал из протоколов заседания Академии о том, что возбуждено ходатайство о ежегодной выдаче мне содержания в 1500 руб. Это ходатайство прямо противоречит закону… Осуществление… легло бы темным пятном на мое, как я надеюсь, еще не запятнанное имя и омрачило бы остаток моих дней…».
Это был конец. Отступать теперь было нельзя. Надо было добиваться отставки.
«Ваше императорское высочество! — обращается теперь Федоров к президенту академии, — изволили видеть… попытку запачкать мое имя, побудив принять участие в противозаконном дележе казенного пирога. Такова пропасть в воззрениях, целях, задачах скромных людей науки, подобных мне, и господ академиков, важных представителей нашей бюрократии, той самой бюрократии, которая как особо выдающихся представителей выдвигала Биронов, Аракчеевых, Дм. Толстых, Плеве.
Не могу допустить для себя чести принадлежать к этому сословию, почему и решаюсь всепокорнейше просить Ваше императорское высочество дать моему прошению об увольнении из Академии, представленному в мае 1903 года, законный ход…»
Прошению был дан «законный ход»… несмотря на который академики все-таки надеялись удержать Федорова. (С этой целью академик Фаминцын взял на себя нелегкую миссию усовестить Евграфа Степановича. «На днях на общем собрании Академии была прочитана Ваша записка на имя президента, в которой вы заявляете желание выйти из состава Академии… Для всех членов Академии она явилась неожиданной и вызвала недоумение. Высоко ценя научное значение Ваших работ и желая сохранить Вас в Академии…» и так далее. Евграф Степанович ответил ему резко, даже грубо.)