Послушайте. Этот дом не стал вашим и не был вашим (вы же никогда не воспринимали буквально слова песни «И все вокруг советское, и все вокруг мое!» – вы же не совсем идиот, верно?). Так вот: единственное, что изменилось для вас, – он из развалюхи превратился в украшение города и сейчас радует вам глаз. Недовольны? Хорошо – если он вам так нужен, вы в принципе можете сегодня его купить. Если новый хозяин не против, цена реальна, а у вас есть деньги. Опять плохо?
Разруха-то в головах.
Ладно, другая ситуация. Вот вы едете по трассе в полном соответствии с установленным законом скоростным режимом, и вдруг, сдувая вас с дороги, мимо с космической скоростью пролетает лихач и уносится за горизонт – навстречу неизбежному. Ваши действия? Предупредите дорожно-патрульную службу? Да вы что, с ума сошли? Это же называется «настучать»!
А знаете, почему? Потому что в силу специфических особенностей истории нашей страны население четко делит себя на две категории: это «мы» (ну, то есть все мы) и «они» – то есть государство с подвластными ему силовыми структурами. И «они» вполне могут посадить «нас». Любого. Мы «их» – нет. Так что это же кто-то из «нас» проехал. А чего, молодец, не бздит. Как же можно своих-то сдавать? Ну а если это был кто-то из «них» – так им можно.
Знаете, ни в одной стране мира я не наблюдал такого забавно расщепленного сознания. Нет, там тоже есть «мы» и «они». Мы – это законопослушные граждане, а они – это преступники, нарушающие закон. И неважно, чем человек при этом занимается. Нет, важно: если он полицейский и он нарушил закон, которому призван служить, – он будет наказан строже. У нас наоборот, верно?
Все понимаю. Ни у одной страны нет таких ярких лагерных традиций. И все это было вчера. Да и кончилось ли? Поинтересуйтесь процентом оправдательных приговоров – ахнете: он окажется ниже, чем в тридцатые годы. Наш министр внутренних дел, выступая с высокой трибуны в День милиции, сообщил, что эта самая милиция сегодня еще тверже стоит на страже российской государственности. И прозвучала эта фраза в его исполнении по всем телевизионным каналам. «Вот тебе и раз, – подумал я, – а я-то полагал, что милиция стоит на страже нашей с вами безопасности – моя милиция меня бережет. Разве не так?» А никто и не заметил. Дня не проходит, чтобы нам не сообщили о новом милицейском преступлении – тут застрелили, там забили насмерть… И знаете что? Мы привыкли! Ну да, можно понять – жил в стрессовой ситуации, на две семьи… Вот и убил человека. Он не хотел.
Мне страшно. За своего сына, например. Они, двадцатилетние, очень хорошо знают – не окажется при себе паспорта, заберут в участок. А там могут убить – случайно.
Что со всем этим делать?
Да, а домик-то надо бы вернуть. Обратно государству. Непорядок.
Позитив
Мне позвонили из редакции журнала и сказали, что хорошо бы написать что-нибудь позитивное. И я сел за стол и стал настраивать себя на позитивный лад. Оказалось, что это совсем не так сложно, как я предполагал. У меня почти получилось. Осталось исправить какие-то мелочи. Даже стыдно говорить.
Во-первых, хочется нормальную весну. Ровную. Раннюю или не очень – неважно. Весну с человеческим лицом. Чтобы не было сегодня плюс пять, а завтра – минус двадцать. Стабильности хочется, одним словом. Без наводнений и новых народных бедствий.
Еще хочется, чтобы мы все немного успокоились. Перестали пулять друг в друга из травматики по всякому поводу и без повода вообще. Мы не так безнадежно плохо живем. Я помню времена, когда мы жили значительно хуже. Причем все. Видимо, поэтому было не так заметно. Мне тут одна молодая проводница в поезде жаловалась на жизнь – вынуждена ездить на «Ладе Калине»! Представляете? «Тебя бы в год эдак семьдесят восьмой, – думал я, – поездила бы».
Еще очень хочется, чтобы что-то произошло с нашими пробками. А я знаю, что для этого нужно. Бросьте, вы тоже знаете. Правильно: чтобы при проезде первых лиц государства наш город, включая МКАД, останавливали бы не на полдня, а хотя бы минут на пять. Так, как это делают во всем мире. Нет, я все понимаю – пусть едут. Но зачем на полдня?
И еще: почему на волне «Радио-джаз» (а это одна из очень немногих станций, которым позволено вещать у меня в машине) такая волшебная, такая великая музыка каждые десять минут перебивается такими чудовищными, пошлейшими фразами? Про то, что жить – хорошо, а красиво жить – еще лучше; про то, что джаз – скромное обаяние буржуазии? Ну почему? И я каждый раз хватаюсь за ручку громкости и пытаюсь увернуть хоть хвост этой мерзости, потому что меня рвет, – и не успеваю: он уже сказал! Как за шиворот плюнул. Я не знаю, кто там главный на этой станции, если кто с ним знаком, скажите ему – ну нельзя так! Вдруг послушает.
В целом почти все. Есть, конечно, еще вопросы, но начать можно с этого. Вот исправить эту ерунду – и я вам такой позитив выдам! Закачаетесь.
Я где-то недавно прочитал современное определение счастья: «Счастье – это когда тебе все завидуют, а сделать ничего не могут». Смешно. Но я счастье вижу совсем иначе: это когда тебе так хорошо, что другим от этого тоже делается лучше. Потому что согласно волновой теории счастье – это тоже род волн. А волны распространяются. Я видел такое, поверьте. Неоднократно.
Улыбнитесь, черти! Весна на дворе!
Про обиду
Даже странно, что среди заповедей Господних отсутствует «Не обижай». Ибо правильно, профессионально обиженный человек может наломать ой каких дров. Обида в каком-то смысле опасней оскорбления: тут все явно, снаружи, а обида – вещь внутренняя, с ней сложнее. Давайте для начала отбросим обиды, нанесенные друг другу непредвзято. Нас много, все мы дерганые, все тремся друг о друга, иногда бывает больно. Ну извините его. Он не хотел.
Далее – обиды, нанесенные действием. Он изменил, она обманула, он не позвонил, она разбила, он толкнул – понятно, да? Остановимся на обидах, нанесенных словом. Вербально, так сказать. Причем сознательно. И вот тут начинается самое интересное. Ибо обиды эти весьма различаются по половому признаку.
Короче. Если мужчина хочет обидеть женщину, он говорит ей, что она:
– Дура.
– Толстая.
– Совершенно лишена вкуса.
– Только тряпки на уме.
– Болтает где попало о чем не надо.
И т. д. и т. п.
Любопытно, что многие из этих обвинений могут вполне соответствовать действительности. (Интересно, что сильнее обижает – правда или неправда?)
Если женщина хочет обидеть мужчину, она сообщает ему одну-единственную вещь – что он, скажем так, не слишком хорош в постели. И все. Ну или что-то совсем вокруг этого («Ты ничтожество! Ты даже в постели…»).
Мужчина потрясен. Ему никто такого раньше не говорил. Самому в голову не приходило. Даже наоборот – ему-то казалось, что есть чем гордиться. И вот тебе раз. И когда первый шок от услышанного пройдет, ему непременно захочется сверить свою самооценку с реалиями сегодняшнего дня. В мировом масштабе, так сказать.
И вот тут-то он столкнется с интереснейшим обстоятельством. Оказывается, сам себя он оценить не может – это каким таким образом? Оценить его (а оцениваем мы, сравнивая) может только женщина. А она, собака, никогда не скажет правду. Ибо если она хочет заслужить его благосклонность или просто сделать приятное – она назовет его лучшим мужчиной на свете, а если хочет унизить – далее по списку. И в том, и в другом случае это будет преувеличение. Но это нам с вами понятно – сейчас. А впечатлительный мужчина, обнаруживший, что ему никогда не узнать правды, теряет сон, аппетит, остатки волос, былую удаль, на женщин смотрит с отвращением, болеет, меняет ориентацию, вешается. В стране демографическая катастрофа.
И вот что еще любопытно – мужчине, как правило, даже при сильном желании обидеть, не придет в голову обвинить женщину в сексуальном несовершенстве. А если и придет – это не произведет на нее должного впечатления. Во всяком случае, такого сокрушительного.
Странно, правда?
Может, попробуем друг друга не обижать?
Хотя бы созательно.
Хотя бы вербально.
Tаймс-сквер
Площадь Таймс-сквер раположена в самом центре Сан-Франциско. «Сквер» по-английски – это не сквер, а как раз площадь. Хотя скверик там тоже есть – в самом центре, который приподнят, как постамент, ступеньками. На ступеньках сидят люди – загорают, пьют кофе, уткнулись в компьютеры. Площадь квадратная, окружена неширокими, в четыре ряда, улицами. Никаких пробок – утром приехали люди, расставили машины по паркингам, которых вокруг великое множество, и пошли работать. Нам недавно один государственный дядя объяснил, что пробки в Москве – это хорошо: они свидетельствуют о высокой деловой активности города. Ну конечно – какая деловая активность в Сан-Франциско? Деревня.
Одну сторону площади украшает пафосный фасад гостиницы «Вестин». Гостиница старинная, гигантская, занимает целый блок – по-нашему квартал. Построена она в конце позапрошлого века – заря прогресса, золотая и каучуковая лихорадка, наивный триумф человечества. Каждая колонна, каждая бронзовая ручка дышит этим триумфом. Центральный холл размерами и сводами купола напоминает Казанский вокзал. Купол хотели расписать под итальянское Возрождение – если вглядываться в детали, получилось не очень, но в целом производит впечатление. По первому этажу идут галереи с магазинчиками на все четыре стороны квартала, с непривычки можно заблудиться. В конце одной из галерей – большая ниша со сводом, как придел у церкви. Утром, проходя по этой галерее, я издалека услышал пение. Без всякого аккомпанемента и очень украшенное акустикой помещения. Пение доносилось из ниши. Я пошел на звук. В нише располагалось старинное кресло для чистки обуви, больше похожее на трон. У подножия сидел чистильщик – черный дядька лет пятидесяти. Глаза его были мечтательно закрыты. Он пел и иногда прищелкивал в такт пальцами. Он пел восхитительно. И дело было не в вокальном мастерстве или особой красоте голоса – просто ему было хорошо. Я не выдержал и зааплодировал. Он открыл глаза, улыбнулся и поклонился – с достоинством. После чего снова закрыл глаза и запел.