Как вспоминал последний император Китая Пу И, раньше во дворце он слышал разные истории о минском императоре Чунчжэне (1628–1644, последний император минской династии, покончивший с собой в 1644 г. после вступления в Пекин войск крестьянской повстанческой армии под командованием Ли Цзычэна). Ему становилось не по себе, когда рассказывали, что у Чунчжэня под конец жизни остался только лишь один верный ему евнух. Видимо, Пу И хотя не раскрывает всех событий, но имеет в виду захват повстанческими войсками Пекина, который знаком большинству китайцев, и действия некоторых евнухов, которые предали императора.
Кстати сказать, повстанцы не жаловали евнухов. Об этом красноречиво говорит одна из прокламаций повстанцев: «Гуны и хоу едят мясо и носят шелка, а император считает их своей надежной опорой. Евнухи все неразборчивы и глупы, а император считает их своими ушами и глазами».
23 апреля 1644 г. конница повстанческих войск приблизилась к стенам Пекина, в городе ее еще не ждали. Части повстанцев беспрепятственно подошли к городу и расположились у девяти ворот стены, окружавшей столицу. Растерянность при дворе и в правительственных учреждениях возросла до предела, никто не знал, что предпринять. Император созвал совещание, на котором высшие сановники страны продемонстрировали свое полное бессилие.
Утром 24 апреля начался штурм; главный удар прежде всего был направлен на западные ворота столицы Сичжимэнь.
В то время повстанцы, по своей традиции вести переговоры с осажденными, послали в Пекин парламентера. Для этой цели Ли Цзычэн выбрал евнуха, который добровольно сдался повстанцам, и поручил передать императору требование об отречении. «Тот влез по веревке на стену, явился пред очи императора и потребовал отречения от престола», — говорится в истории династии Мин. Император страшно рассердился и ответил, что сам лично будет участвовать в сражении.
Повстанцам ничего не оставалось, кроме как усилить натиск. Во время атаки под гром пушечной канонады проносилась туча стрел, с городских стен не раз стреляли холостыми зарядами, а выстрел большой пушки ранил главным образом своих же. Осаждающие тем временем начали засыпать большой и глубокий ров и готовить осадные лестницы для нового штурма. Повстанцы пошли на приступ сразу в нескольких местах. «Разбойничьи вожди Лю Цзунминь и Ли Го рубили тополя и делали высокие лестницы, и когда настало время пятой стражи, отряд, состоящий из подростков, вскарабкался на стену с северо-восточной стороны», — описывался штурм в одной из династийных хроник. Про молодежные отряды рассказывали, что они действовали как «ножницы, срезающие волосы до корня», они якобы привыкли «к убийствам и грабежам, не печалились и не боялись смерти». Бешено галопируя на лошадях, они распевали песни. Наперегонки вскарабкиваясь на крепостную стену, они не завязывали боя, а лишь прокладывали путь взрослым воинам. Стычки продолжались целый день, а когда стало смеркаться, евнух Цао Хуачунь отворил ворота Чжанъимэнь, это означало, что Пекин сдался. Но имеются и другие варианты описания данного события. «Некоторые рассказывают, что еще раньше внутри города была сделана засада, — говорится в одном из них, — но тайцзянь Цао Хуачунь, младший брат Цао Эра, сообщник мятежников, открыл ворота. Иные говорят, что тайцзянь Ван Сянъяо во главе тысячи человек гарнизона открыл ворота Сюаньумэнь и вышел навстречу разбойникам».
Когда повстанцы уже захватили внешний город, в императорском дворце царила паника. Император Чунчжэнь, понимая, что с уничтожением его семьи и в первую очередь сыновей закончится династия, сделал попытку, спасая от неминуемой расправы своих сыновей, послать их на юг, но вывести их из столицы уже не было никакой возможности, и в конце концов их отправили к родственникам с просьбой спрятать в надежном месте. Всему женскому персоналу дворца и гарема, чтобы они не достались врагу, было приказано покончить с собой. Императрица, которая не имела права ослушаться Сына Неба, повесилась, наложницы бросились в пруды и колодцы. Чунчжэнь лично пытался зарубить свою дочь, но лишь повредил ей руку. Сам он попробовал скрыться, но это ему не удалось. Так минула кошмарная ночь. Утром 25 апреля император приказал созвать на совещание чиновников, но никто не явился. Понимая всю безвыходность положения, он к концу дня повесился на дереве в парке, как гласит легенда, на холме Мэйшань. Написав на поле своей белоснежной одежды собственной кровью несколько слов, осуждавших чиновников и евнухов и отмечавших невиновность народа, он повесился в павильоне на шелковом поясе. В пекинском парке около трех столетий стояло окованное цепями дерево, на котором якобы повесился Чунчжэнь.
Общее между тремя периодами могущества евнухов — это то, что они приходятся на единые национальные общекитайские династии, но при этом третий период существенно отличается от двух первых. Если в ханьское и танское время евнухи приобретают сильное влияние лишь при последних императорах династии, то возвышение евнухов при Минах началось уже в эру правления Юнлэ (1403–1424), т. е. еще при третьем императоре Чэнцзу.
Минские императоры и их современники открыто не высказывали «неприязни» к евнухам, как, например, правители династий Суй, Тан и Сун, которые неоднократно пытались административными мерами ограничить сферу влияния евнухов при дворе. В сунскую эпоху особенно строго следили, чтобы влияние евнухов не распространялось за пределы дворца. Евнухам предписывалось постоянно жить в Запретном городе, а для выхода из него нужно было получить специальное письменное разрешение.
При монгольской династии Юань институт евнухов вообще не функционировал.
Евнухи при императорском дворе
Всем мужчинам, кроме самого императора и его евнухов, запрещалось оставаться на ночь в пределах стен императорского дворца, который превращался в своеобразный «женский мир».
«В прошлом в Запретном городе ежедневно к определенному часу все — от князей и сановников до слуг — должны были покинуть дворец, вспоминал последний император Пу И. — Кроме стоявших возле дворца Цяньцингун стражников и мужчин из императорской семьи, во дворце не оставалось ни одного настоящего мужчины».
Выполняя роль надзирателей, евнухи использовались одновременно и как слуги, шпионы, и как сводники. Некоторые из них становились доверенными лицами правителей и высших сановников государства и оказывали влияние на политическую жизнь страны. Император-дракон делал их своими «ушами, клыками и зубами».
«Каждый день, едва сумерки окутывали Запретный город и за воротами скрывался последний посетитель, тишину нарушали доносившиеся от дворца Цяньцингун леденящие душу выкрики: «Опустить засовы! Запереть замки! Осторожней с фонарями!» И вместе с последней фразой во всех уголках Запретного города слышались монотонные голоса дежурных евнухов, передававших команду. Эта церемония была введена еще императором Канси для того, чтобы поддержать бдительность евнухов (еще в период Мин ночную стражу в Запретном городе заставляли нести проштрафившихся евнухов — В. У.), Она наполняла Запретный город какой-то таинственностью», — вспоминал Пу И свои годы жизни в императорском дворце в Пекине.
При посещении императорского дворца складывалось впечатление, что евнухи были повсюду. Они драили полы, ходили с мухобойками, уничтожая мух, прислуживали императору, его семье, пели, играли в театре, готовили и подавали пищу.
Вот как происходила церемония принятия пищи у императора.
«Время для еды не было определенным, все зависело от решения самого императора, — вспоминал Пу И. — Стоило мне сказать: «Поднести яства», как младший евнух тут же сообщал об этом старшему евнуху в палату Янсиньдянь. Тот в свою очередь передавал приказ евнуху, стоявшему за дверьми палаты. Он-то непосредственно и доносил приказ евнуху из императорской кухни в Сичанцзе. Тут же из нее выходила процессия, подобная той, которая бывает на свадьбах. Несколько десятков аккуратно одетых евнухов вереницей несли семь столов различного размера, десятки красных лакированных коробок с нарисованными на них золотыми драконами. Процессия быстро направлялась к палате Янсиньдянь. Пришедшие евнухи передавали принесенные яства молодым евнухам в белых нарукавниках, которые расставляли пищу в восточном зале. Обычно накрывалось два стола с главными блюдами; третий стол, с китайским самоваром, ставился зимой. Кроме того, стояли три стола со сдобой, рисом и кашами. На отдельном столике подавались соленые овощи. Посуда была из желтого фарфора, расписанного драконами и надписью: «Десять тысяч лет долголетия». Зимой пользовались серебряной посудой, которую ставили в фарфоровые чашки с горячей водой. На каждом блюдце или к каждой чашке лежала серебряная пластинка, с помощью которой проверялось, не отравлена ли пища. Для этой же цели перед подачей любого блюда его сначала пробовал евнух. Это называлось «пробованием яств». Затем эти блюда расставлялись на столах, и младший евнух, перед тем как мне сесть за стол, объявлял: «Снять крышки!» Четыре или пять младших евнухов тут же снимали серебряные крышки, которыми покрывались блюда, клали их в большие коробки и уносили. Наступала моя очередь «принимать яства».
В функции евнухов входила и охрана самого императора, и его дворца, поэтому они всегда присутствовали во время церемоний и выездов, посещений дворца зарубежными гостями, охраняли входы и имущество в Запретном городе, хранили военную амуницию, оружие и боеприпасы.
Обязанности личной охраны императора и тайного сыска раньше лежали на двух органах дворцовой службы — Цзиньивэе и Дунгуане (либо Дунсингуане). Цзиньивэй выполнял обе названные функции. Во-первых, это было воинское соединение, несшее охрану двора. Во-вторых, в распоряжении этого органа была сеть тайной полиции, следственные органы и даже особая тюрьма. Как сообщается в источниках, «старшие и младшие офицеры ежедневно собирали сведения о тайных сочинениях, хитростях и злословии». Кроме того, Цзиньивэй следил за тем, чтобы «императорские указания широко распространялись по стране», то есть за неукоснительным исполнением всех распоряжений двора.