Как видно из предыдущей главы, византийские евнухи могли заслужить похвалы и в сфере религии[894]: они могли стать святыми, их можно было узнать по отсутствию опасных страстей и по врожденной воздержанности. Атталиат утверждал, что именно это свойство евнухов и заставило его избрать их для монастыря в своем константинопольском доме. В христианском контексте интересным и широко обсуждаемым аспектом идентичности евнухов в Византии остается та связь, которую могли проводить между ними и ангелами[895]. В своих снах и видениях византийцы часто принимали ангелов за придворных евнухов. Такое смешение регулярно встречается в византийской литературе. Пример этого можно найти в «Житии Иоанна Милостивого», патриарха Александрийского, написанном Леонтием Неапольским в VII веке[896]. Во время своего путешествия к императору в Константинополь Иоанн созерцает в видении кого-то, кого он принимает за евнуха и кто призывает его к Царю царей, но затем он понимает, что это ангел, зовущий его к Богу. Более поздний драматический пример – сон Варды из «Жития Игнатия Младшего» Х века[897]. В этом сне Варда видит свою смерть, санкционированную свыше. Он отправился в Святую Софию со своим племянником императором Михаилом III, и во все окна церкви заглядывали архангелы. Когда они вдвоем подошли к амвону, появились двое спальничих и утащили императора, а еще двое утащили Варду. Затем он увидел святого Петра, сидящего на патриаршем престоле и окруженного двумя препозитами. По просьбе Игнатия Пётр приказал увести Варду и разрубить его на части. Ясно, что те люди, которых Варда называет евнухами (спальничие и препозиты), на самом деле были ангелами – исполнителями божественной воли. Случаи, когда ангелов принимали за евнухов, встречаются в «Сказании о Великой церкви» – легендарной повести о строительстве Святой Софии, и в «Видении монаха Космы» – описании мистического путешествия бывшего спальничего на небеса[898]. В сатире XII века «Тимарион» это обычное смешение получает новый оборот: когда герой видит в подземном мире императора Феофила, он думает, что сопровождающая того безбородая блистающая фигура в белом – это евнух, но ему говорят, что это ангел-хранитель императора, – здесь земного правителя сопровождает его божественный помощник[899]. На первый взгляд, суть этого топоса заключается в том, что ангелы и евнухи выполняли аналогичные роли при небесном и земном дворах соответственно. Они были вездесущими стражами своего хозяина и его приближенными помощниками[900]. Но есть и другие параллели между ангелами и евнухами. Ангелы могли появляться в виде безбородых мужчин и были особым типом существ, что отражено в их изображениях в византийском искусстве, например, на мозаике ΙΧ века с Гавриилом в Святой Софии[901]. Таким образом, у них было явное физическое сходство с евнухами. В византийском соннике Х века, так называемой «Онирокритике Ахмета», прямо говорится, что евнухи и ангелы ассоциировались не только из-за своей внешности, но и из-за своего характера. Он утверждает, что, если кто-то видит во сне прекрасного и высокого (εὐειδῆ καὶ εὐηλίκιον) евнуха, того следует считать ангелом потому, что евнух чист (καθαρόν), ангелоподобен (ἀγγελοπρεπές) и не подвержен плотским похотям[902]. Литературные и визуальные образы ангелов могут подчеркнуть их блистающий внешний облик и одежду – черты, которые также были атрибутом евнухов[903]. Это сияние имело божественные коннотации как у ангелов, так и у евнухов. Как отмечает Сидирис, евнуха Нарсеса таким образом описывал Корипп, так что эта концепция встречается уже в поздней Римской империи[904]. Близость параллели между ангелами и евнухами такова, что мы начинаем задаваться вопросом, какое из этих существо повлияло на восприятие другого. Естественно предположить, что ангелы были образцом для евнухов, но возможно и то, что использование придворных евнухов в Римской империи оказало влияние на восприятие ангелов[905]. Несомненно, что в изображении ангелов в позднеантичный и ранневизантийский периоды произошли изменения, как показал Пирс[906].
Еще один интересный аспект ассоциации евнухов с ангелами в византийском контексте был подмечен Манго. Отмечая существование в Малой Азии храмов, посвященных архангелу Михаилу-чудотворцу, он предположил, что Михаил захватил святые места, посвященные Аттису, кастрированному супругу богини Кибелы[907]. Тот факт, что связь между оскопленными мужчинами и ангелами появлялась и в других христианских обществах, предполагает, что эта ассоциация была определенным образом неизбежна. Так, мы уже встречались с ролью ангелов в мистическом оскоплении. Русские скопцы верили, что самооскопление превращает смертных в ангелов[908], а среди любимых сюжетов скопческих икон был архангел Михаил[909]. Характерный голос, которым обладали кастраты, добавлял еще одно измерение к этой параллели, учитывая связь ангелов с идеей хоровликов[910]. Считалось, что у кастратов ангельские голоса, а молодые кастраты были известны как puttini castrati, «кастраты-ангелочки»[911]. Кастрат Морески был провозглашен «ангелом Рима» после его триумфального выступления в роли Серафима в бетховенском «Христе на Масличной горе»[912]. Однако главное, что следует иметь в виду, заключается в том, что ассоциация евнухов с ангелами придала положительный аспект идентичности первых.
Значение труда Феофилакта Охридского «в защиту евнухов»
Таким образом, согласно Рингроуз, существовали как положительный, так и отрицательный византийский взгляд на евнухов. Для нее, однако, нормативной представляется позитивная реакция. Эта позиция в значительной степени основывается на труде Феофилакта Охридского «В защиту евнухов». Но насколько велико значение этого текста? Для этого необходимо разобрать его подробнее.
На первый взгляд, этот трактат вроде бы резко отличается от того, что мы ожидаем услышать о евнухах: в нем сознательно приводятся аргументы в их пользу. В частности, он предполагает, что евнухи, во всяком случае, оскопленные до полового созревания, в целом чисты. Кастрация – это средство подавления страстей. Однако такие взгляды вряд ли можно назвать революционными или уникальными для Византии: как мы уже видели, подобные идеи имели античное происхождение. А тот аргумент, что Феофилакт представляет стандартное византийское восприятие евнухов, может быть оспорен. Феофилакт утверждает, что написал это произведение, чтобы утешить своего брата-евнуха, который был сыт по горло той враждебностью, с которой евнухам приходилось сталкиваться в византийском обществе. Если бы в средневизантийский период произошел общий сдвиг в сторону позитивного восприятия евнухов, то весьма маловероятно, что Феофилакту пришлось бы создавать такой текст. Кроме того, Маллетт подчеркнула индивидуальность этого текста: Феофилакт написал его для своего брата, а не для широкой аудитории[913]. Критик евнухов, которого представляет его воображение, может быть не просто распространителем устаревших идей, хотя вопрос о том, позволяет ли Феофилакт ему честно высказывать свои претензии, вполне уместен[914]. Этому критику он разрешает, в частности, указывать на незаконность кастрации и на страсти, которым подвержены евнухи. По утверждению критика, евнухи, которые служат в женских покоях дворца, становятся женственными из-за того, что проводят так много времени с женщинами[915]. Он отмечает также распутство некоторых евнухов. Возможно, более значимо то негативное отношение к евнухам, которое их защитник пропускает мимо ушей. Вместо того, чтобы обсудить мнение критика о том, что евнухи становятся женственны из-за контакта с женщинами, он высказывает более традиционную точку зрения, что евнухи действительно женственны по своей сути[916]. Кроме того, он демонстрирует знакомство с враждебным ориенталистским взглядом на евнухов, заявляя, что это не относится к византийским евнухам, но только к иноземным, например персидским или арабским[917], что предполагает согласие и с негативным взглядом на евнухов. Его возражения против самооскопления юношей для сексуального удовлетворения также вполне обычны[918]. Что интригует в труде Феофилакта «В защиту евнухов», так это подчеркивание факта реального игнорирования указов и законов против кастрации византийцами, – так он признает византийскую практику оскопления. Кроме того, акцент Феофилакта на оценке людей как личностей, а не на том, к какой группе они принадлежат, кажется очень современным: он способен признать, что существуют хорошие и плохие евнухи, точно так же, как существуют, например, хорошие и плохие мужчины. Еще один интересный аспект текста – наличие у него дополнительной цели, которая, возможно, имела для Феофилакта даже большее значение. Не случайно критик евнухов – это монах: ведь трактат направлен на то, чтобы бросить вызов аскетам, как показала Маллетт