.
Таким образом, в De legatione Лиутпранд высказывает традиционные враждебные взгляды на евнухов, акцентируя внимание на их гендерной идентичности и несоответствии определенным ролям[977]. Однако можно догадаться, что его мишень – не столько сами евнухи, сколько Византия или, по крайней мере, Византия при Никифоре II Фоке. Это впечатление подтверждается рассмотрением несколько иной реакции Лиутпранда на евнухов и Византию в его рассказе о своем предыдущем посольстве в Константинополь в 949–950 годах от имени Беренгара Лонгобардского, когда там правил Константин VII. Он включен в его Antapodosis, написанный до De legatione. Упоминания придворных евнухов не вызывают здесь отрицательных комментариев, а его реакция на Византию выглядит скорее милой и приятной. Он сообщает, что евнух был одним из опекунов юного Константина VII[978], описывает, как встретил в Венеции византийского евнуха-посла Соломона и отправился с ним в Константинополь[979], рассказывает, как его привели к императору, которого поддерживали два евнуха[980]. Наиболее показательно то, что Лиутпранд намеренно сыграл на византийской любви к евнухам: среди подарков, которые он привез Константину VII, были четыре молодых евнуха, названные карзимасианами и отличавшиеся отсутствием пениса[981], – Лиутпранд с большим удовлетворением указывает, что из всех привезенных им подарков евнухи были «для императора дороже всего прочего». В Antapodosis отношение Лиутпранда к евнухам контрастирует с его отношением к ним в De legatione и передает его близость к Византии и его прием при дворе. Различные намерения и меняющиеся обстоятельства предопределяют то, как он изображает евнухов. Один автор мог выражать противоречивые мнения в соответствии с тем, что соответствовало его целям. Образы самой Византии в западной литературе могли быть разнообразны.
Помимо знаменитых комментариев Лиутпранда, существуют и другие западные реакции на византийских евнухов, достойные рассмотрения. Так, не удивительно, что евнухи фигурируют в отчетах крестоносцев, посетивших Константинополь[982]. В своей «Иерусалимской истории» Фульхерий Шартрский, клирик I крестового похода, дает яркий образ столицы империи, которую он посетил в 1097 году. Город описывается с точки зрения его диковин и богатств, и описание включает в себя замечание, что там находится около 20 000 евнухов[983]. Фульхерий считает евнухов отличительной чертой византийского общества, которая подчеркивает удивительную природу Константинополя и его богатство. Его отношение к ним, безусловно, ориенталистское, но тон его не враждебен. Действительно, Фульхерий известен преимущественно позитивным отношением к Византии и византийцам. Это резко контрастирует с представлением Одона Дёйльского о византийцах в его рассказе о II крестовом походе, так как одной из целей этого капеллана французского короля Людовика VII было предостеречь от греков и описать их злодеяния. Византийцев он описывает как льстецов, обманщиков и феминизированных существ. Можно было бы ожидать, что для достижения своей цели Одон использует негативную риторику и против евнухов, но его отношение к ним гораздо более неожиданно. Он вспоминает, как после прибытия французов в Константинополь в 1147 году византийский император Мануил I Комнин предоставил им хор клириков для празднования праздника святого Дионисия, – пение этого хора восхитило французов, поскольку в нем звучал характерный голос евнухов[984]. Несмотря на такую высокую оценку евнухов-певчих, враждебное настроение автора всё же проявляется: доброта Мануила скрывала его истинные (враждебные) чувства к французам, и его коварная природа подчеркнута.
Таким образом, в глазах Запада евнухи могли быть важным символом Византии, и это не обязательно вызывало враждебные комментарии. Византийские евнухи могли производить впечатление на жителей Запада и вносить свой вклад в его ориенталистский образ Византии, который не был однозначно отрицательным. С другой стороны, евнухи могли становиться легкой мишенью для западной критики Византийской империи, и их предполагаемая женственность могла быть тем качеством, которое приписывалось византийским мужчинам вообще[985]. Всё зависело от цели авторов.
Заключение
Рассмотрение образа и идентичности византийских евнухов указывает на то, что в рассуждениях о них присутствовала скорее текучесть, чем жесткий корсет. Евнухи могли изображаться на большом пространстве между полюсами отрицания и приятия, оба из которых опирались на античные топосы. Сохранялся и нейтральный вариант, указывающий на то, что авторы выбирали те образы, которые соответствовали их целям. Диапазон возможностей для характеристики евнухов позволял оценивать отдельных евнухов в рамках этой структуры. Таким образом, призыв Феофилакта к индивидуальному подходу получил некоторый отклик в Византии. Как кажется, существовало также пространство для саморепрезентации евнухов и создания собственной идентичности, хотя они и базировались на общественных нормах. Касательно же того, что евнухов считали третьим полом, как кажется, такая возможность, конечно, была, но не совсем единственной.
Глава 8Сумерки византийских евнухов
Введение
Среди византинистов распространено мнение, что с XII века расцвет могущества придворных евнухов миновал и что евнухи больше не были так заметны в византийском обществе, как прежде. Фигура Никифорицы обычно считается последним примером политического влияния евнухов, которое характеризовало администрацию Византийской империи. Однако то же время признается, что евнухи исчезли из поздней империи не полностью, хотя евнухи этого периода, безусловно, гораздо менее изучены, чем их предшественники.
В настоящей главе будут рассмотрены свидетельства существования евнухов в Византии 1081–1453 годов, а также проверена точность общепринятой истины об уменьшении их значения. Будут разобраны также различные теории, предложенные для объяснения этой эволюции, и предложены альтернативные варианты.
Однако в конечном счете решение данного вопроса от нас ускользает, хотя можно отметить, что, хотя византийская традиция придворных евнухов пришла в упадок и исчезла вместе с империей, сам их феномен сохранялся еще несколько столетий у наследников Византийской империи – турок-осман.
Евнухи в поздней империи
В своем обзоре евнухов в Византийской империи Гийан отметил, что после отвоевания Константинополя у крестоносцев в 1261 году и до взятия города турками-османами в 1453 году, то есть при Палеологах, евнухи играли гораздо меньшую роль в управлении государством, чем в предыдущей истории империи[986]. Кроме того, он отметил меньшую частоту упоминаний о евнухах и ранее, при Комнинах (1081–1185)[987]. Он подчеркнул также сокращение с XII века числа евнухов, назначаемых полководцами, и отметил, что ни один из них не упоминается на таких постах в течение XIV–XV веков[988]. Эта картина уменьшения роли и значения византийских евнухов обычно принимается как данность. Стало обычным говорить о Никифорице как о последнем примере всемогущих евнухов-министров[989], хотя не следует упускать из виду фигуру протовестиария Иоанна при Никифоре III Вотаниате. Приход к власти аристократической семьи Комнинов в конце XI века стали особенно связывать с изменением политической роли евнухов[990]. Господство этой точки зрения таково, что поздним евнухам в Византии, как правило, уделялось не так много внимания, как евнухам ранне– и средневизантийского периодов[991]. Недавняя монография Рингроуз о византийских евнухах заканчивается на труде Феофилакта Охридского «В защиту евнухов» начала XII века. Редкое исследование евнухов палеологовской эпохи – краткий обзор Нильса Гола[992]. Однако, как показал сам Гийан, византийские придворные евнухи не исчезли[993]. Прежде чем рассмотреть, почему ученые считают, что власть евнухов в Византии ослабла, необходимо изучить продолжение истории евнухов в империи после 1081 года, а также те функции, которые они выполняли. Это позволит установить, есть ли в представлении об их упадке доля истины.
Евнухи в 1081–1204 годах
При Алексее I Комнине (1081–1118) два евнуха всё же занимали важные военные посты. Евстафий Киминиан был доверенным лицом императора и друнгарием флота, которому предстояло сыграть определенную роль в обороне Константинополя в отсутствие Алексея[994]. Другой евнух, Лев Никерит, описан Анной Комниной как человек, который с юности вел жизнь среди воинов и доказал свою надежность[995]: одно время он служил дукой Паристрия[996], а также был стратигом Пелопоннеса и дукой Кипра[997]. Два этих евнуха входят в число тех двенадцати, которых Каждан и Эпстейн смогли отождествить по источникам при дворе Алексея. Каждан и Эпстейн отмечают, что лишь немногие из этих евнухов имели какое-либо политическое значение