— Мордой в пол, суки!
— Лежать, твари!
Черчесов, всхлипнув, поднял разгневанный взгляд на бойцов и фальцетом заверещал:
— А ну, пошли прочь, тупоголовые бараны! Бездари чёртовы! Не видите, мы тут с сыном разговариваем?
Гвардейцы растерянно попятились назад. На их лицах читался немой вопрос «Какой, к чёрту, сын? У Черчесова ведь даже жены никогда не было…» Не получив ответа, они, раскланявшись, закрыли за собой дверь.
— Сынок, как ты…? Как мама? С ней всё впорядке? — сбивчиво проговорил Черчесов, держа меня за плечи.
Его глаза были полны слёз. Я же смотрел на Черчесова и не испытывал ненависти. Скорее… Жалость. Человек, испортивший море крови моему настоящему отцу. Человек, из-за которого едва не погибла моя мать да и я сам. Он сейчас стоял на коленях и блаженно улыбался сквозь слёзы. Улыбался так, будто исполнилось его самое сокровенное желание.
Большой человек, управляющий целым графством, неистово желал весьма простого человеческого счастья. Счастья, которого не мог достичь, так как зациклился на моей матери. Да, это идиотизм. Навязчивое желание сделать её своей, чего бы это ни стоило. Однако сейчас Черчесов был таким беззащитным и жалким, отвесь щелбан — и он рассыпется, будто всё его тело состоит из разбитого стекла.
Но собран он был не из стекла, а из ложных воспоминаний, которые с радостью принял за чистую монету. Так уж вышло, что я знал, чего он хочет и дал ему это. Пусть и не по-настоящему. Однако, граф искренне счастлив. Ну что тут скажешь? Каждый из нас живёт в иллюзиях в какой-то мере. Его иллюзии, во всяком случае, греют чёрствое сердце Черчесова.
— Она… Она погибла. Началось вторжение тварей, а потом… — сбивчиво ответил я, отведя взгляд.
Краем глаза я видел, как граф закусил губу, чтобы не завыть от боли, разорвавшей его сердце. Но я не мог сделать по-другому. В противном случае Черчесов захотел бы встретиться с моей мамой, а она, уверен, не оценила бы подобного стремления.
— Не переживай! Мы… мы вместе. Теперь у тебя есть я. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо, — шепотом он закончил фразу и прижал меня к себе. — Миша, ты голоден? Я сейчас распоряжусь, чтобы накрыли на стол.
— Пап, сначала нужно закончить одно дело, — сказал я, поднимая Черчесова на ноги. — Я запер Хазарова в артефакте карманной реальности, но он скоро вырвется. Поэтому мне потребуется твоя помощь.
Черчесов коротко кивнул. Выслушал мою просьбу и, превозмогая боль, направился к шкафу, чтобы одеться. Спустя двадцать минут мы направились к выходу из имения.
Сквозь мозаичные окна в коридор проникал мертвенно-бледный свет. Ночь казалась холодной, но не от мороза — от тишины. Такая тишина бывает, когда принято решение, меняющее жизнь.
Тяжёлая дубовая дверь имения скрипнула, выпуская нас с моим названным отцом в ночь. Свет, льющийся из имения, растёкся по ступеням, едва коснувшись луж, отражающих луну, — и тут же исчез, как только двери за спиной захлопнулись.
Я шёл чуть позади. Черчесов — впереди. Он опирался на резную трость, прихрамывал, но старался держаться бодро, ради меня, ради гвардейцев, которым нужен сильный лидер.
Гвардейцы стояли вдоль дорожки, вымощенной серым камнем. Серые плащи бойцов поблёскивали в лунном свете вместе с обнаженными клинками. Когда граф прошёл мимо, мечи взметнулись вверх. Без выкриков, без фанфар. Честь отдавали главе рода, которому было решено служить до конца. И не важно, будет он победным или трагическим. Гвардия разделит судьбу своего господина.
Я внезапно испытал прилив уважения, как к гвардейцам, так и к Черчесову. Из доклада Гаврилова я узнал, что дела графа идут весьма паршиво. Он отправил на верную смерть десятки тысяч бойцов, только благодаря этому удалось стабилизировать фронт и отбросить наплыв аномальных тварей. Но не смотря на такие потери, гвардия всё ещё верна ему.
Мы свернули в сад. Снег здесь был рыхлый, ноги проваливались по самую щиколотку. Лужи стекались в тропинки, хлюпали под ботинками, блестели тускло, как пролитая ртуть. Всё было влажным, уставшим, без запахов — будто само время задержало дыхание.
— Здесь, — сказал Черчесов, остановившись между двумя обнажёнными липами, и воткнул трость в снег.
Маг Земли, шедший следом, подошел ближе. Присел, приложив правую ладонь к земле и начал шептать. Левой провёл пальцем по воздуху, будто резал его по шву и принялся вычерчивать замысловатые рунические символы.
Раздался гул. Медленный, глухой, как если бы просыпалось нечто под самой кожей мира. Земля дрогнула. И распалась. Сначала появилась трещина. Потом — провал. Земля, сдавшись, разошлась, обнажая пустоту. Чёрную. Глубокую. Голодную.
Подойдя к краю я выбросил руку вперёд, и улыбнулся. Безликий, пытавшийся убить Гаврилова и маму, сегодня будет погребён заживо.
— Если тебя однажды откопают, расскажи потомкам, каково бессмертие на вкус, — прошептал я и вышвырнул Хазарова из пространственного кармана.
Тень. Вспышка. Взрыв искажённой реальности. Хазаров возник так, будто был выдран из другого мира. Раздался истошный крик. В глазах, посаженных глубоко в обгоревшее лицо, отчётливо читалась растерянность, а ещё ужас. Его взгляд сфокусировался на мне, а глотка выдала душераздирающий вопль:
— Когда я вернусь, вы все запла…!!!
Крик оборвался на полуслове, словно кто-то захлопнул старую скрипучую книгу. Разлом сомкнулся. Земля стала гладкой. Без морщин. Без следа. Маг Земли выпрямился и стёр со лба пот. Черчесов повернулся ко мне. Заглянул в глаза и улыбнулся.
— Всё, сынок, — сказал он. Голос был глухим, ровным. — Предатель наказан. А теперь… пошли ужинать.
И мы пошли обратно. По саду, усыпанному талым снегом. Медленно. Под лунным светом.
Глава 12
Пять утра. Мы с графом Черчесовым сидели за банкетным столом, заваленным пустыми тарелками, смятыми салфетками. Свет серебряной люстры бликами плясал по бокалам и столовым приборам.
А Черчесов всё говорил. Говорил без умолку.
— Вот помню, в тридцать втором у Гараниных, был бал на льду. Прямо на Волге, представляешь? Я, как дурак, в мундире и со шпагой, чуть не провалился под лёд. А вытащила меня тогда эта… как же её… — он щёлкнул пальцами, — Ольга Бенуа. Господи, она же потом вышла за штабс-капитана. Да-да, за того… коротышку с глазами, как у мёртвой рыбы. А я ей потом венский вальс под водочку спел. Серьёзно! Под водку! Представляешь?
Он захохотал, вытер слёзы. А я смотрел на него и молчал. Черчесов импульсивный. Непредсказуемый. И в каком-то смысле — опасный. Причём опасность его заключалась во вспыльчивом нраве. Константин Игоревич Архаров был таким же. Возможно, именно поэтому у них с Черчесовым дружба не задалась.
Если бы рядом с Черчесовым была женщина… не просто спутница, а направляющая тихая сила, умеющая говорить тогда, когда мужчина срывается на крик… Тогда бы из Черчесова вышел достойный человек. Он был бы жесток, но справедлив. Суров, но — целостен. А сейчас он… лоскутный. Соткан из несостоявшихся стремлений и разочарований. Лишь подаренные мной фальшивые воспоминания согревают его душу.
Он сделал ещё один глоток. И тут же закашлялся. Негромко, но тяжело, с натугой. Вытер рот салфеткой — ткань в его руке окрасилась в центре. Алое пятно расплылось, будто распустившийся цветок. Мы оба посмотрели на салфетку. Он — с привычной усталостью. Я же понял, что это пятно точно не от вина, это кровь.
— Сынок, — сказал он после паузы, глядя на меня выцветшими глазами, — поедем в Хабаровск.
Я поднял бровь, как бы спрашивая: «Зачем?». Помедлив, Черчесов продолжил, и голос его был уже не пьяный, а серьёзный. Как у человека, который всё решил.
— Хочу представить тебя ко двору. Хочу, чтобы ты стал моим наследником, — пояснил он.
От его слов я испытал смятение. Сейчас Черчесов сказал именно то, на что я рассчитывал, передавая ему фальшивые воспоминания. Однако, теперь я смотрел на него и мне было жаль. Жаль, что он умирает. Граф знает, что ничего не сможет забрать с собой из этого мира. И поэтому делает ставку на меня. На наследника, который продолжит его род.
— Это честь для меня, — произнёс я спокойно, но внутри всё сжалось.
Он кивнул. Улыбнулся. Медленно. Почти с облегчением.
— Спасибо, сын. Жаль, что Лизы нет с нами. Она была бы счастлива, — с грустью проговорил он.
В зале стало тихо. Каждый думал о своём. А за окном расцвело яркое солнечное утро. Черчесов смотрел на солнце, окрылённый мыслями о наследнике. А я же понимал, что род Черчесовых оборвётся со смертью графа.
Странно всё это. Я шел, чтобы забрать всё у ублюдка, пытавшегося убить меня и маму. А теперь сижу за столом с человеком, которому даже симпатизирую. Да, у него море изъянов. Но он их уже не сможет исправить. Он умирает; и даже если бы я передал Черчесову доминанту регенерации, это ничего бы не изменило. Внутри его тела бушует хаотичная энергия, не дающая ранам заживать.
Что ж. По крайней мере, я могу скрасить его последние дни, даровав радостные воспоминания о предстоящем путешествии с сыном, которого у него никогда не было.
Через два часа мы выехали в Тюмень. Бронированный автомобиль мерно поскрипывал на кочках. А дорога вилась сквозь спящее графство. Деревни только начали оживать. Бабки выползали из хат, чтобы накормить скотину, а мужиков пока не было видно.
Мы проехали мимо поля, утопленного в густом тумане. Красиво здесь, хоть и чувствуется, что большинство заработанных денег Черчесов спустил не на развитие графства, а на его вооружение. Впрочем, по-другому и не вышло бы. Таковы правила жизни на приграничных территориях.
Граф Черчесов сидел напротив меня. Закутавшись в пальто, он предавался воспоминаниям, которые грели его лучше любой грелки.
— В Тюмени нас встретит Сергей Алексеевич Малышев… граф Тюмени. Мой друг со времён ещё Императорского Кадетского корпуса. Мы с ним однажды чуть не устроили государственный переворот — из-за девушки с глазами, цвета льда, — внезапно он заливисто рассмеялся, но смех обернулся кашлем. — Ха-ха-ха! Кха-кха. Вот же досада. — Выругался он, посмотрев на покрасневший платок. — Так о чём я? Ах, да! Вместо переворота мы с Малышевым устроили дуэль на учебных клинках. Бились двое суток без сна. Он, зараза, до сих пор уверен в том, что выиграл. Хотя я-то знаю, что победа осталась за мной.