Естественно, что хватательная конечность стала важнейшей периферийной мобилизационной структурой, которая постоянно стимулировала, мобилизовала центральную нервную систему животного на всё более совершенное управлении движением, а это в свою очередь способствовало развитию центральной мобилизационной структуры, головного мозга, который управлял этим движением, осуществляя координацию с хватательными конечностями.
Так на протяжении около 3 миллионов лет создавались предпосылки для превращения биологической работы в трудовую деятельность, которые, однако, оставались всего лишь предпосылками, пока животные предки человека жили на деревьях. За это время приматы развили острое зрение и слух, но у них притупилось обоняние, поскольку им не приходилось систематически совершать биологическую работу по обнюхиванию следов, как это происходит у наземных хищников. Хватательные конечности приматов обладают не только высокой осязательной чувствительностью, но и приспособленностью к манипулированию разнообразными предметами. Питание плодами и орехами закрепило у приматов высокий уровень любознательности, связанный со стремлением проникнуть внутрь рассматриваемых объектов, разорвать кожуру плода, разгрызть скорлупу ореха. Когда оболочка оказывается слишком жёсткой, высшие обезьяны пользуются разнообразными приёмами и твердыми предметами для преодоления препятствия. Они раскалывают скорлупы орехов камнями, используют сучья для разрыва кожуры, постоянно манипулируют разнообразными предметами.
Это, несомненно, является предпосылкой орудийной деятельности. Используют внешние орудия обезьяны и для того, чтобы достать высоко висящий плод, сбить орех. Они способны создавать «пирамиды» из разнообразных предметов, чтобы добраться до интересующих их объектов. Манипулирование предметами у обезьян связано с высоким развитием у них стремления к выяснению назначения предмета и возможности его использования, в чём они также напоминают человека.
Обезьян характеризует не только сложность биологической работы, но и проявления биологически ориентированной социальности, которая выражена у них гораздо сильнее, чем у других животных. Обезьяны живут стаями (или стадами), в которых устанавливаются сложные отношения доминирования, соединения и иерархии между особями. Каждая обезьяна играет в стае определённую «социальную» роль. Мимика лица обезьяны и проявление эмоций являются выражением их «социальной» мобилизованности и очень похожи на человеческие. Хорошо известен инстинкт подражания обезьян, который многие принимают за простое кривляние. На самом деле это «обезьянничанье» имеет глубокий эволюционный смысл. Оно обеспечивает усвоение манеры поведения, а в конечном счёте – передачу накопленного опыта в ряду поколений.
Биологическая социальность сочетается у обезьян с повышенной сексуальностью при низкой плодовитости. Обезьяны утратили сезонность половой жизни и приобрели способность круглогодичного сексуального сношения. Сексуальные связи обезьян пронизаны биологической социальностью, они подчинены отношениям доминирования и иерархии внутри стаи. Самки обезьян достаточно легко получают оргазм при половом контакте с самцами, поскольку прямая линия члена самца припадает на чувствительные нервные окончания влагалища и затрагивает клитор. Этим обезьяны существенно отличаются от людей, для которых, как отмечают многие сексологи и, как известно из обыденной жизни, женский оргазм представляет немалую проблему.
Антропологи называют этот феномен «расплатой за прямохождение». Распрямление позвоночника при прямохождении вызвало у людей потерю естественного для обезьян вхождения членов самцов в лона самок. Расплатился за прямохождение человек и многими болезнями позвоночника – остеохондрозами, радикулитами, всевозможными болями в спине, которые изводят после достижения сорокалетнего возраста, а иногда и раньше, почти каждого человека, не занимающегося регулярно психофизическим самосовершенствованием.
Обезьяны же далеки от этих человеческих проблем, как и от боязни сексуального контакта в связи с возможностью нежелательной беременности. Частые сексуальные сношения обезьян являются средством снятия стресса или выражением отношений доминирования. Так в сексуальные связи проникают мотивы власти и подчинения, которые у человека нередко становятся средством самовыражения и даже основой сексуального возбуждения.
Парадоксальное сочетание высокой сексуальной активности с низкой плодовитостью приводит к повышенной заботе о потомстве, «воспитательной» активности родителей по отношению к детям, что также является проявлением биологической социальности приматов. Детёныши приматов рождаются совершенно беспомощными, как и дети людей, и если бы не постоянный уход в течение многих лет со стороны родителей, высшие обезьяны вымерли бы в течение немногих поколений. Родительский инстинкт развит у обезьян почти так же сильно, как сексуальный.
Наконец, биологическая социальность обезьян выражается в чрезвычайно активном звуковом общении. Где бы ни обитали обезьяны – в джунглях, в саванне, даже в зоопарке – они оглашают окрестности специфическими эмоциональными вскриками, ревом, писком, бормотанием, ворчанием, передачей разнообразных звуковых сигналов. Звуковые сигналы обезьян специально изучались многими учёными. Так, гориллы, по наблюдениям антрополога Шаллера, пользуются 21 разновидностью звуковых сигналов, из них 8 применяются наиболее часто. Это сигналы опасности, зова, перехода на другие участки кормления и т. д.
Главное назначение звуковых сигналов – привлечение внимания с эмоциональной насыщенностью сообщения, а конкретизируется ситуация на «языке» поз и жестов. Сигналы горилл не являются простыми эмоциональными вскриками, как думали раньше. Они различаются по тональности, силе и порядку следования звуков друг за другом. Следовательно, в них содержится определённый условный элемент, значимый для всей популяции в целом. Зоолог Д. Фосси, которая провела 300 часов в стае горилл, отмечает, что «общение» этих животных нередко происходит с помощью фиксированных звукосочетаний. Например, сочетание звуков «нейум, нейум» является своеобразным «словом», обозначающим пищу или, по крайней мере, ассоциативно связанным с едой.
У шимпанзе в дикой стае наблюдатели выделили около 20 устойчивых сигналов, выражающих различные эмоции и состояния организма. Но сигналы с выражением аффектов не исчерпывают «языка» шимпанзе. Гораздо чаще эти обезьяны издают звуки в спокойном, эмоционально нейтральном состоянии. Эти звуки получили у антропологов название «жизненных шумов». Поскольку эти шумы постоянно сопровождают самые различные отправления жизнедеятельности, в том числе и предметной деятельности, ряд учёных обосновывает положение о происхождении человеческого языка именно от подобных шумов, издаваемых обезьяньими предками человека в обыденном общении и при совершении биологической работы.
Потребность в общении посредством звуковых сигналов и жестикуляции обусловлена у человекообразных обезьян именно сложностью их биологической работы и биологической социальности. Обезьяны не строят плотин, как бобры, не прокапывают подземных ходов, как кроты, не вьют гнёзд, как птицы, не строят муравейников, как муравьи, не сооружают сот, как пчёлы, не охотятся стаей, как волки, и не оборудуют берлог, как медведи и лисы. Но они постоянно используют внешние орудия в тех случаях, когда их биологическая вооружённость оказывается недостаточной.
Обладая таким явным преимуществом перед другими животными, как хватательные конечности, прямо предрасполагающие к использованию разнообразных предметов для дополнения своей естественной вооружённости, обезьяны всю жизнь на виду у других членов группы экспериментируют по изобретению самых разнообразных приёмов такого использования, а инстинкт подражания позволяет закрепить найденные удачные примы в коллективной памяти стаи и придать им характер условных рефлексов. Конечно, память животных ситуативна и не предрасполагает к длительному удержанию достигнутых инноваций. Но обезьяны постоянно «дрессируют» друг друга на воспроизведение наилучших достижений биологической работы. На это указывают многие наблюдатели поведения обезьян в диких условиях.
Так, обезьяны для раскалывания орехов используют два камня, один из которых служит «молотом», а другой – «наковальней». Они способны применять ветви деревьев для добывания мёда диких пчёл, выуживания муравьёв и термитов, использовать листья для вытирания грязи, очищения от липкой пищи, подтирания, прикладывания к кровоточащим ранам. Голландская исследовательница Джейн ван Лавик-Гудолл наблюдала, как шимпанзе очищали от листьев ветки и плети лианы, пропуская их через сжатые кулаки, чтобы сделать их годными к употреблению для различных функций. «Это, – пишет она, – можно считать первым документированным примером того, что дикое животное не просто использует предмет в качестве орудия, но действенно изменяет его в соответствии со своими нуждами, демонстрируя тем самым зачатки изготовления орудий» (Лавин-Гудолл Дж. ван. В тени человека – М.: Мир, 1974 – 324 с., с. 37–38).
Итак, общность человека и животных проявляется в огромном множестве морфофизиологических, генетических, поведенческих и прочих признаков. Все эти признаки дополняются идентичностью самых различных жизненных отправлений. Человек, как и животные, нуждается в пище, питье, защите от холода, сексуальном удовлетворении, размножении, заботе о потомстве, он испражняется, потеет, покрывается грязью, издаёт запахи, очищается по схемам, обусловленным его животным организмом.
«Животные, – отмечал Дарвин, – наши братья по боли, болезням, смерти, страданию и голоду, наши рабы в самой тяжёлой работе, наши товарищи в наших удовольствиях». Вместе с тем все животные отправления человеческого организма осуществляются людьми по-человечески, с учётом общественного характера человеческой жизни. На них накладывает отпечаток мобилизация человека на жизнь в обществе, давление общественных установлений, проникновение социально обусловленных установлений в глубины сознания, в мобилизационные структуры психики. И когда человек опускается, вырождается нравственно и физически, перестаёт следить за собой, утрачивает социально признанные моральные установки, он становится подобен животному, и притом в самых худших животных проявлениях. Здоровое животное мобилизует себя на биологическую работу, на конкурентную борьбу за выживание и оптимизацию жизнедеятельности, а опустившийся человек становится неспособен к человеческому труду и осуществляет биологическую работу лишь для удовлетворения насущных животных инстинктов, получения низменных удовольствий, их которых вытравляется человеческое содержание.