Во-вторых, Ламарк ведь предполагает самозарождение жизни не в виде происхождения мышей из провонявшей колбасы и червей из мёртвых тел, как это утверждалось сторонниками идеи самозарождения и было опровергнуто в опытах Реди. Ламарк считает, что переход от неживой к живой материи происходит вполне эволюционным и историческим путём, хотя совершает ошибку, полагая, что этот переход совершается ещё и в наше время. И хотя этот переход совершался на протяжении около миллиарда лет и завершился миллиарды лет назад, Ламарк совершенно прав и в том, что развитие живой природы произошло от неживой и началось с семейства простейших. И Ламарк впервые в истории науки прослеживает, как шёл процесс усложнения живой природы от простейших и до человека.
Наполеон в своё время отзывался о Фридрихе великом, говоря, что прусский король мог бы считаться гениальнейшим полководцем за одну только битву при Лейтене. О Ламарке тоже можно сказать, что он может считаться гениальнейшим биологом за одно только воспроизведение истории жизни от простейших до человека. Мы же считаем не менее важным открытием Ламарка выявление им эволюционной роли тренировки органов, которая подводила его к пониманию биологической работы как одного из важнейших факторов эволюции жизни.
21.4. Доказательная база ламарковской теории градации
Эмпирический материал, на основании которого делал свои выводы Ламарк, отнюдь не беднее того, что были собраны Дарвином во время путешествия на корабле «Бигль». Однако Ламарк подходил к фактическому материалу как собиратель и созерцатель, профессор музея, в котором были накоплены богатейшие в Европе коллекции. Дарвин же наблюдал эволюцию в живой природе и привёз в Англию коллекции, собранные под впечатлением наблюдений конкретного поведения животных. Каждый из этих путей работы с эмпирическим материалом имел свои достоинства и свои недостатки. Ламарк концентрировал своё внимание на эволюционной морфологии, т. е. на эволюции форм и строения живых организмов. Он наблюдал последовательное изменение этих форм от класса к классу и от вида к виду. В результате в центре его внимания оказались функции органов, их употребление как фактор их последовательного преобразования. Соответственно функционирование органов в определённой среде представлялось им как решающий, а по существу даже единственно возможный фактор развития системы органов целостного организма.
Именно поэтому Ламарк так и не дошёл до идеи естественного отбора, как не продвинулся он и до идеи эволюционной работы как универсального фактора биологической эволюции. Тем не менее, все примеры, приведенные им в «Философии зоологии» и более поздних работах, буквально проникнуты доказательствами эволюционной роли употребления органов как процесса постоянной эволюционной работы, а не прямого влияния среды.
Что касается эволюционной роли естественного отбора, то Ламарк об этом даже не помышлял. Отчасти это объясняется отсталостью сельского хозяйства Франции его времени, селекционная работа в котором носила не систематический, а интуитивный характер из-за скованности аграрного сектора феодальными отношениями. Но фактически естественный отбор для объяснения эволюционных процессов был Ламарку абсолютно не нужен, поскольку он был полностью уверен в самодостаточности фактора тренировки органов и передачи её результатов через наследуемость благоприобретённых признаков в очень большом числе поколений.
Дарвин же, воодушевлённый идеей естественного отбора и регулируемых им результатов наследственности и изменчивости, при создании первоначального варианта своей теории совершенно не принял во внимание очевидных фактов «шлифовки» органов различными способами биологически активной деятельности. Он даже критиковал своего деда Эразма Дарвина за ламарковские представления о зарождении и развитии жизни. И лишь позднее, осознав проблематичность сведения направленности эволюции только к действию естественного отбора, он перешёл, по существу, на ламаркистские позиции в вопросе о передаче приобретенных признаков и даже придумал механизм такой передачи, основывая его не на фактах, а на чисто умозрительных размышлениях, по существу, натурфилософского характера.
Дарвин, по-видимому, вообще плохо знал работы Ламарка и совершенно не реагировал на примеры, приведенные своим французским коллегой. Видимо, причиной этого послужила дурная слава этих работ в самой Франции и вечное соперничество английских учёных с французскими натуралистами, считавшимися в Британии оторванными от практики и прагматической направленности английской науки викторианской эпохи. Тем более, что во Франции весьма прохладно воспринимали достижения дарвинизма и там не было крупных пропагандистов и интерпретаторов дарвиновского учения, как в Германии и в России. Кстати, и сейчас во Франции существует наиболее мощное сопротивление неодарвинизму из всех европейских стран, синтетическая теория эволюции там отвергается м множеством учёных и преподавателей биологии. В учебных курсах её характеризуют как гипотетическую версию эволюции, основанную скорее на абсолютизации успехов современной генетики и молекулярной биологии, чем на фактах живой природы. И это в какой-то мере справедливо. Ибо неодарвинизм, в отличие от классического дарвинизма, рассматривает естественный отбор как фактор, поддерживающий или отметающий генетические, а не мобилизационные инновации. Жизненный процесс интересует синтетическую теорию эволюции только как поставщик генетического материала, а не как фактор эволюции.
Предлагая своим читателям совершенно невероятные для научного мышления своего времени и даже оскорбляющие креационистские убеждения выводы, Ламарк всячески заботился о создании их прочной доказательной базы. Этот крёстный отец биологической науки был, безусловно, большим естествоиспытателем в сфере познания жизни, чем все натуралисты своего времени, всячески стремившиеся подвести наблюдаемые факты под красивое, но увы, далёкое от истины библейское описание шестидневного творения.
Понимая, какие нападки может вызвать теория, объясняющая ход естественных процессов, независимый от вмешательства Творца, Ламарк каждое положение этой теории стремился подать как вытекающее непосредственно из фактов, как их обобщение на основе индуктивных умозаключений, что стало уже привычным в физике и астрономии того времени.
Уже в предисловии к «Философии зоологии» Ламарк отстаивает чисто эволюционистское описание развития у животных способностей отражения внешней действительности, которое до него никому не приходило в голову. «Собрав наиболее достоверные наблюдения в этой области, – доказывает Ламарк, – я имел возможность убедиться, что для того, чтобы животные могли обладать способностью чувствовать, требуется уже весьма значительная сложность нервной системы, и еще большая – для того, чтобы обусловить у них умственные акты» (Там же, с. 183).
Можно понять революционный характер предлагаемой Ламарком инновации. Он ведь выстраивает своего рода лестницу развития уже не в соответствии со строением тел представителей животного мира, а на пути от раздражимости к чувствительности, от него – к ощущению, далее к умственным актам психики и, наконец – страшно подумать – к сознанию человека! Такой подход был гораздо разрушительнее для креационизма, чем даже открытие Коперника и теория Джоржано Бруно во времена активной деятельности святейшей инквизиции.
Способность психического отражения в теории Ламарка предстала как функция усложняющихся в процессе эволюции материальных органов. Все факты, приведенные Ламарком в доказательство этого положения, были связаны с более общим тезисом: всякая способность живого существа есть результат действия определённого органа. Во времена Ламарка факты, демонстрирующие верность этих положений были ещё очень скудными, поэтому и лестница развития способностей отражения от раздражимости и до сознания была построена с пропуском некоторых важных этажей.
Но доказательная база, подпиравшая эту лестницу, была уже достаточно убедительной. Хотя она совершенно не убеждала современников Ламарка, которые и слышать не хотели о том, что дух человеческий возник не в результате акта «вдутия» Всемогущим, а путём длительной эволюции от раздражимости простейших к мобилизационной активности человеческого мозга.
В драме Бертольда Брехта «Галилей» великий учёный просит своих оппонентов хотя бы раз взглянуть в телескоп, чтобы убедиться, что всё устроено не так, как сказано у Аристотеля. Но им незачем глядеть в какие-то стекляшки, поскольку они и так обладают вечными истинами. То же происходило и с оценками фактов, приведенных Ламарком.
Ламарк со всей убедительностью на фактах, добытых и микроскопическими, и анатомическими, и палеонтологическими исследованиями своего времени показал, что животные, не имеющие нервной системы, могут обладать только раздражимостью, заключающейся в реакциях избегания вредных для организма, раздражающих веществ, и устремлённости к необходимым для организма веществам и излучениям.
«Эти же наблюдения, – пишет Ламарк, – убедили меня в том, что нервная система в той её наиболее несовершенной форме, в какой она представлена у низших животных, у которых она впервые появляется, способна только возбуждать мышечные движения, но не может ещё произвести явление чувствования. В этом состоянии она представляет лишь ряд мозговых узелков с отходящими от них волокнами и не образует ни узловатого продольного, ни спинного, ни головного мозга. На более высокой ступени своего развития нервная система состоит из главной мозговой массы удлинённой формы, представленной либо узловатым продольным, либо спинным мозгом» (Там же, с. 183). Развитие у высших животных головного мозга в конечном счёте приводит к образованию головного мозга человека – «вместилищу» сознания. Эта «скандальная» теория приводила к убеждению в том, что «душа» не может покидать тела и представать перед Создателем, ибо никакой «души» у человека и вовсе нет, а есть сознание, не существующее отдельно от порождающего его материального органа – мозга.