Для научного сознания, руководствующегося геноцентрической установкой, этот пример свидетельствует лишь о том, что адаптивные модификации возникают в рамках генетически определённых норм реакции, а эти последние с течением времени закрепляются естественным отбором. Но стоит отрешиться от этой установки, и становится ясно, что в этом примере отразилась способность адаптивных модификаций с течением времени изменять функционирование генетических структур.
Биологическая работа, направленная на выживание и оптимизацию жизнедеятельности в водах определённой температуры по мере смены значительного числа поколений приводит к закреплению результатов биологической работы и их трансформации в наследственные реакции генетических структур. Возможные механизмы этой трансформации – выживание и оставление потомства оптимально работающими особями перевод под действием адаптивных модификаций рецессивных мутаций в доминантные, прямое действие белков на регуляторные гены.
В сущности, и Медников не исключает косвенного действия адаптивных модификаций на работу генов. Он отмечает, что «если изменение окажется в данном случае приспособительным и повысит шансы изменившейся особи на выживание, то потомки будут сохранять ту же тенденцию» (Там же, с. 126). Но если это так, то существует некий своего рода «туннельный эффект», который позволяет адаптивным модификациям «просочиться» через ненаследственность приобретённых признаков и закрепить эти признаки в результате сохранения этой тенденции при длительной смене поколений в структурах наследственности.
Б. Медников видит различие между мутациями и модификациями в том, что «первые – сырой материал для естественного отбора, вторые – его конечный результат» (Там же). Но приведённые им примеры ясно показывают, что модификационные приспособительные изменения с течением времени и по мере смены поколений могут становиться не сырым, как мутации, а подготовленным материалом для отбора, подготовленным всем ходом биологической работы многих поколений организмов по овладению окружающей средой, использованию её для жизни.
Уже на примере эволюции форелей, приведённом Медниковым, в наглядной форме показано, что биологическая работа целостных организмов, применительная к особенностям окружающей среды в процессах раннего эмбрионального развития как бы «выбирает» те гены, которые, избирательно активизируясь, позволяют определять столь крупные морфофизиологические изменения, как число позвонков у позвоночного организма. И лишь когда этот выбор путём огромного числа повторений закрепляется в генетической «памяти» вида, утрачивается и способность к оперативным трансформациям.
Зависимость формообразования организмов от приспособительных модификаций, которые под постоянным действием климатических условий постепенно переходят в наследственные признаки, выражается в ряде закономерностей, обнаруженных рядом биологов разных стран и сформулированных в виде правил зависимости морфологических особенностей от климата зон обитания.
Так, согласно правилу Аллена, животные, обитающие в сухом и жарком климате, имеют, как правило, более длинные выступающие части тела – конечности, уши, хвосты или хоботы, чем животные, живущие в холодном и влажном климате. В соответствии с правилом Бергмана животные, обитающие в холодном климате, имеют более крупные размеры и массу тела, чем представители родственных им видов, обитающие в тёплом климате. Правило Глогера гласит: животные, обитающие в тёплом и влажном климате, окрашены ярче, чем животные, обитающие в холодном и сухом климате.
Следование этим правилам, в частности, правилу Аллена, можно вызвать и экспериментально, воздействуя температурными факторами на биологическую работу животных в эмбриональном состоянии или сразу после рождения.
«Допустим, – пишет Б. Медников, – мы станем воспитывать мышей или крыс с момента рождения одних – при низкой, других – при высокой температуре. Низкотемпературная линия будет характеризоваться короткими хвостами и маленькими ушами, у представителей высокотемпературной линии будут противоположные признаки. Это вполне понятно – уши и хвост, помимо других функций, имеют и терморегуляторную, через них организм выводит избыток тепла. Теперь вспомним правило Аллена – у северных животных уши, хвосты и конечности короче, чем у южных. Классический пример: маленькие ушки полярной лисы – песца и огромные уши алжирской лисички – фенека. Наша лиса умеренных широт по этому признаку занимает среднее положение. Правда, потомство тренированных мышей и крыс получается с обычными ушами и хвостами. Но разве нельзя допустить, что дело просто в нехватке времени и через сотню-другую поколений изменение закрепится в потомстве?» (Там же, с. 16).
Думается, что вряд ли можно допустить противоположное. Биологическая работа, вызывающая адаптивные изменения признаков в инфантильном возрасте образует генетически детерминированный сдвиг развития, который нарушает правило Кетле о симметричном распределении модифицированных признаков вокруг некоторого среднего значения. Вариативность отклонений сдвигается в сторону действия мобилизационных структур, которые не статистическим, а динамическим образом осуществляемой ими биологической работой образуют новую статистическую вариативность вокруг определяемого ими через воздействие на гены среднего значения.
При длительном действии сдвигающих факторов генетические структуры сами начнут приспосабливаться к этим факторам и сдвиг будет усвоен генотипом. Об этом прямо свидетельствует то обстоятельство, что правила Аллена, Бергмана и Глогера были усвоены всеми генотипами животных самых разных систематических групп как на уровне микро-, так и на уровне макроэволюции.
Отбор лишь поддержал селективные преимущества, выработанные биологической работой многих поколений в виде полезных адаптивных модификаций, и они по мере смены множества поколений стали наследственными. «Это казалось очевидным, – возражает Б. Медников как бы устами множества геноцентрически мыслящих учёных, – увы, это была дурная очевидность. Так же людям древности Земля казалась плоской и неподвижной, а Солнце – вращающимся вокруг неё.» (Там же, с. 16). Но попытки свести очевидность эволюционных преобразований посредством биологической работы к видимости (кажимости) естественного способа восприятия человека, явившейся основой древней картины мира, несостоятельны.
Именно геноцентрический подход, сводящий материал инновационных эволюционных изменений к мутационному процессу создаёт видимую, кажущуюся очевидность. Именно геноцентризм родственен геоцентризму и механическому детерминизму, поскольку единственный источник эволюционных преобразований он видит в механических изменениях структур нуклеиновых кислот. Он абсолютизирует механическую, молекулярную очевидность вопреки жизненной очевидности биологической работы живых существ.
Можно, конечно, вопреки этой жизненной очевидности, продолжать следовать устоявшейся догме и утверждать, что все глобальные адаптивные изменения протекают без участия адаптивных модификаций, что они – результат бесчисленных ошибок копирования двойной спирали ДНК, поддержанных действием отбора, что биологическая работа огромного числа поколений ничего не значит для приспособления организмов к изменяющейся среде и что адаптивные модификации – битый козырь ламаркистов.
Конечно, это битый козырь тех ламаркистов, которые вопреки очевидности утверждают возможность прямого наследования приобретённых признаков, отвергая тем самым достижения генетики XX века и проявляя то же догматическое упрямство, что и их противники из числа геноцентристов. Ламарк же в своё очень далёкое от нас время открыл лишь одну из деталей механизма, который позволяет адаптивным модификациям трансформироваться в наследственные адаптации.
Весь же механизм – не ламарковский и не ламаркистский, а дарвиновский и дарвинистский. Ламарк, как известно, не знал естественного отбора. Дарвин же принимал ту деталь ламарковского механизма, которая связана с воспроизведением через отбор результатов употребления-неупотребления и тренировки-детренировки органов, то есть в узком и умозрительном понимании, характерном для XIX века, биологической работы как направляющего фактора эволюции (во взаимодействии с отбором, разумеется).
Генетические механизмы не могут прямо и непосредственно усваивать адаптивные модификации как результаты биологической работы, поскольку они представляют собой механизмы копирования и одновременно механизмы синтеза белков, необходимые данным конкретным организмам для осуществления биологической работы в той среде, в которой они живут и к которой приспособлены биологической работой большого множества поколений.
В этом отношении СТЭ совершенно безукоризненно решает проблему объяснения модифицикационной изменчивости, а принцип Вейсмана, запрещающий непосредственное унаследование приобретённых модификаций, столь же безукоризненно верен. Но генетические механизмы не могут и полностью оставаться в стороне от биологической работы организма и вырабатываемых на её основе адаптивных модификаций, поскольку использование в этой работе белков, синтезированных генами, и их транспортировка в организме, оказывает сигнальное воздействие на гены, результатом чего, собственно, и являются адаптивные модификации.
Геноцентризм, отрицающий обратное действие мобилизационных структур организма на гены (через систему отрицательных обратных связей) есть, в сущности, вчерашний день развития генетики, продукт развития генетики прошлого века, да и то если исключить достижения его последнего десятилетия. Изучение действия регуляторных генов, влияния на гены ферментов в зависимости от функционирования организма, включения и выключения генов, расшифровка генома с включёнными в него разнообразными модификациями, развитие эмбриологии, постепенно проясняющей механизмы взаимодействия фенотипических и генетических структур в ранние периоды развития любых организмов, – всё это настоятельно требует отправить плоский геноцентризм в отставку и на пенсию по старости.