Действительно, саламандры, как и многие другие амфибии, обладают очень высокой способностью к регенерации отторгнутых органов. Но может быть именно с этим связана их способность к феноменально быстрому наследственному усвоению наработанных в онтогенезе, поверхностно приобретаемых свойств, включая окраску покровов? В таком случае не исключено, что Каммерер был не так уж неправ в своих выводах, выбрав для своих экспериментов наиболее подходящих животных? Конечно, он не смог ничего доказать из-за неубедительного описания и нарушений методики проведения экспериментов. Но неодарвинистские эксперименты проводились не лучше. Поражение Каммерера в споре с оппонентами, как и поражение великого философа Спенсера в споре с великим биологом Вейсманом имело исторический характер. Ни эксперименты Каммерера, ни эксперименты неодарвинистов не шли ни в какое сравнение с экспериментами «классической» генетики, на достижениях которой строились эволюционные концепции неодарвинистов, постепенно выстраиваясь в синтетическую теорию эволюции.
Какими бы ни были собственные эксперименты неодарвинистски настроенных естествоиспытателей, они априорно воспринимались за доказательные, поскольку соответствовали настрою мирового научного сообщества и складывавшимся на основе генетики нормам научного мышления. Предлагать какие-то еще формы наследования кроме тех, которые конкретно определялись генетикой как наукой о наследственности – значило идти вразрез с крупнейшими достижениями научного знания в данной сфере и в данное время. Только такие чудаки и фанатики, как Каммерер, могли позволить себе такое.
Каммерер потерпел поражение в борьбе за существование своих идей уже тогда, когда начинал свои опыты. Ибо на том уровне знаний о наследственности, который был достигнут генетикой того времени, любые наследственные изменения можно было интерпретировать как результаты мутаций или рекомбинаций генов. Те требования к постановке экспериментов, направленных на установление наследования приобретенных признаков, которые сформулировал в своей книге их противник Поль Гийено, были явно невыполнимы.
Даже если бы приобретенные признаки действительно наследовались в охваченном экспериментом числе поколений, этого наследования невозможно было бы доказать. И даже если бы удалось это доказать, научный мир не стал бы этим доказательствам доверять или интерпретировал это как частный случай, присущий лишь какому-то конкретному виду организмов и нетипичный для других.
Вот принципы, следование которым, согласно Гийено, могло бы способствовать экспериментальному доказательству наследования приобретенных признаков. Нужно, во-первых, доказать, что изменение первоначально возникает в соматических частях организма и лишь вторично получает отражение в генеративных частях организма.
Во-вторых, необходимы точные сведения о генетической конституции экспериментальных организмов, вследствие чего организмы, взятые непосредственно из природы, для доказательства непригодны. В-третьих, в опытах должна быть показана однозначная причинная связь между изменением и вызвавшим его соматическим фактором. В-четвертых, необходимо исключить возможность так называемой ложной наследственности, которая вызвана прямым химическим воздействием на генеративные структуры, а не появлением новых наследственных признаков (Там же, с. 174–175).
Все эти принципы, предложенные Гийено, совершенно справедливы, но и совершенно невыполнимы. Но даже если бы их каким-то чудом удалось реализовать, всегда можно было бы утверждать, что наследственные изменения произошли вследствие случайной мутации в генетическом аппарате клетки, и все усилия по удовлетворению этих требований оказались бы напрасны.
Оценивая опыты Краммера с саламандрами в соответствии с анализом и требованиями Гийено, российский биолог-неодарвинист Н. Иорданский пишет:
«В данной работе Каммерера проявилась характерная методическая ошибка, которую часто допускают неоламаркисты. В подобных случаях экспериментатор использует не чистую линию организмов, состоящую из генетически однородных особей, а случайную выборку, включающую организмы с разным наследственным состоянием изучаемого признака. В природных популяциях саламандр имеется значительная индивидуальная изменчивость окраски с наследственно обусловленным преобладанием черного или желтого цвета. В эксперименте, подобном поставленному Каммерером, используются генетически разнокачественные особи, которые по-разному реагируют на фоновую окраску субстрата. Экспериментатор выбирает для дальнейших исследований тех животных, которые «лучше реагируют» на изменением условий (т. е. в данном случае тех, которые с самого начала наследственно предрасположены к большему развитию черной или желтой окраски). Естественно, что эти особи передают потомству свой наследственный признак, который отнюдь не приобретен ими в ходе эксперимента, но существовал уже в природных популяциях как вариант изменчивости данного вида. Во всех подобных случаях экспериментатор производит своего рода «бессознательный искусственный отбор», который и обусловливает изменение среднего состояния признака в следующем поколении в желательном для него направлении» (Иорданский Н.Н. Эволюция жизни – М.: Издат. центр «Академия», 2001 – 432 с., с. 35–36).
Все здесь, конечно, правильно и логично, и грубая методологическая ошибка налицо. Однако если бы то, что Иорданский определяет как «модификационное изменение окраски в соответствии с фоном внешней среды, вообще нередкое явление среди земноводных» действительно наследовалось, проявления были бы теми же самыми, а неосознанный искусственный отбор подбирал бы не ранее существовавшие наследственные вариации, а унаследованные результаты приспособления, хотя и довольно поверхностного, предшествующих поколений.
Конечно, столь быстрое наследственное усвоение даже таких поверхностных адаптаций, как защитная окраска, весьма сомнительно. И все же такую возможность нельзя сбрасывать со счетов. Несмотря на все громкие успехи генетики путь от генов к признакам, как постоянно признают генетики, скрыт от нас в невероятной сложности процессов развития. А пока это так, мы не вправе выносить окончательных вердиктов о том, что и как наследуется при смене поколений. Генетика уже преподносит и еще преподнесет эволюционирующей науке множество сюрпризов, которые существенно изменят и уже изменяют наши пока еще очень скудные знания о наследственности. И как знать, не произойдет ли на крутых переломах развития знания решительная переоценка значения неистовых трудов таких отвергнутых в свое время фанатиков науки, каким был Пауль Каммерер.
Последняя серия экспериментов Каммерера проводилась на жабах-повитухах. Такое странное название эти животные получили вследствие того, что, руководствуясь инстинктом охраны потомства, их самцы наматывают на задние ноги яйцевые шнуры, словно принимают роды. Каммерер подвергал жаб содержанию при повышенной температуре, вследствие чего они переходили от икрометания на суше к откладке яиц в воде.
Здесь яйцевые шнуры набухали, и самцы теряли способность становиться «повитухами». В обычных условиях жабы-повитухи спариваются на сухих местах, при этом самцы легко удерживают самок, поскольку кожа у этих самок сухая и огрубевшая. У ряда других же видов жаб, которые спариваются в воде, кожа самок становится скользкой и покрывается слизью. Поэтому для удержания самок под действием определенных гормонов у самцов развиваются специальные бугорки. Каммерер утверждал, что в проведенных им экспериментах измененные инстинкты размножения передается по наследству, а у жаб-повитух при размножении в воде тоже развиваются мозолистые бугорки.
Причем в четвертом и пятом поколениях эти мозолистые образования, по описанию Каммерера, увеличивались и распространялись с больших пальцев по предплечьям до локтей. «Описанные мозоли, – отмечает Л. Бляхер, – по утверждению Каммерера, передавались потомкам, воспитывавшимся при нормальной температуре, причем кастрация обладающих мозолями самцов не препятствовало сезонному возобновлению мозолей» (Бляхер Л.Я. Проблемы наследования приобретенных признаков (история априорных и эмпирических попыток ее решения) – М.: Наука, 1971 – 274 с., с. 189).
В 1923 г. Каммерер сделал доклад об экспериментах с жабами-повитухами в линнеевском обществе в Лондоне. Присутствовавший здесь чрезвычайно авторитетный в научных кругах профессор Камбриджского университета У. Бетсон выступил с резкой критикой работы Каммерера. Он отметил, что рисунки, иллюстрирующие брачные мозоли жаб-повитух, неясны и неубедительны, а у единственного самца, который демонстрировался перед ученой аудиторией, кожа утолщена и имеется темное пятно на ладони, но отсутствуют шиповатые структуры, характерные для брачных мозолей.
С противоположных позиций выступил профессор Э. Мак-Брайд. Он заявил, что работы Каммерера «имеют такое же значение для изучения наследственности с эволюционной точки зрения, как все менделеевские эксперименты вместе взятые» (Цит. по: там же, с. 190).
Проверить обоснованность результатов Каммерера вызвался известный американский специалист по амфибиям Г. Нобль. При тщательном обследовании демонстрировавшегося при чтении доклада самца жабы-повитухи Нобль не обнаружил брачных мозолей и даже их зачатков. При обследовании же темных пятен на ладонях особи он предположил, что под кожу было введено темное вещество, сходное с тушью (Там же, с. 191).
После этого сразу же разразился грандиозный скандал. Бетсон публично обвинил Каммерера в фальсификации. Скандал подхватили газеты и по всему миру стали распространяться статьи, порочащие имя ученого. Каммерер объяснил это тем, что кто-то намеренно сделал инъекции опытному экземпляру, чтобы уничтожить плоды его многолетних трудов. Но ему никто не верил. В результате Каммерер не выдержал систематической травли и в 1926 г. покончил с собой.
Известный писатель и ученый Артур Кестлер занялся собственным расследованием обстоятельств гибели ученого, итогом которого стала книга «Дело о жабах-повитухах». Он воспроизводит обстановку травли Каммерера и на документальных материалах показывает бездоказательность