обвинений в фальсификации. В конечном счете, исходя из представленных материалов, обвинители Каммерера предстают как клеветники.
В 1996 г. вышла еще одна книга, посвященная трагической судьбе Каммерера – «Зависть и торможение в науке» Марка Гиллмана. Ее автор, воспроизводя обстановку травли, которой был подвергнут Каммерер фактически за его научные убеждения, раскрывает суть этих событий как типичное проявление недобросовестной конкуренции в научной сфере.
Трагедия Каммерера во многом напоминает трагедию Больцмана, великого физика, создавшего в завершенном виде теорию термодинамики изолированных систем и ставшего предшественником современной синергетики. Вдохновленный теорией биологической эволюции Дарвина, Больцман стремился распространить теорию эволюции на понимание физических процессов. Однако выводы из законов Больцмана получились противоположными теории Дарвина, поскольку оказывалось, что в закрытых системах эволюция приводит не к усложнению организации, а к большей вероятности хаоса и тепловому равновесию. Осознав тупик в своем объяснении эволюции и нарастающий конфликт с научным сообществом, Больцман также покончил жизнь самоубийством.
Что касается Каммерера, то у него, по-видимому, под давлением конструктивной и неконструктивной критики возникло ощущение краха тех идей, доказательству которых он посвятил всю свою жизнь и ради которого столько лет непрерывно трудился, не зная отдыха и покоя. Да, Каммерер во многом ошибался, и его уход из жизни был также трагической ошибкой. Ибо тот, кто отстаивает представления об эволюции, должен запастись поистине комической нравственной силой и безграничным стремлением к истине.
Закончить раздел об экспериментах Каммерера нам хотелось бы словами великого индийского поэта Рабиндраната Тагора:
Перед ошибкою захлопывают дверь.
В смятеньи истина: «Как я войду теперь?».
26.4. Экспериментальная проверка возможности наследования механических, температурных и пищевых воздействий на организм
Установив общее правило в качестве закона ненаследования приобретённых признаков и восприняв его в более мягкой и осторожной форме – закона невозможности прямого наследования приобретённых признаков, необходимо очень тщательно и последовательно проверять это правило на предмет наличия исключений и, соответственно, границ применимости самого правила.
Всё ли необходимое было сделано в науке для такой проверки, которая могла бы существенно повлиять на наши знания об эволюции? Нет, далеко не всё. И вина за это лежит не на экспериментаторах, а на захвативших господствующие позиции в науке геноцентрически мыслящих теоретиках, которые не просто предлагали конструктивную критику попыток такой проверки, а создавали атмосферу враждебности, подвергали гонениям и травле, в лучшем случае – замалчиванию деятельность учёных, осуществлявших каждую из этих попыток.
Попыток, в общем-то, делалось немало, и они носили довольно разнообразный характер. Но они проводились лишь эпизодически, а не систематически, как положено в науке, не имели твёрдой материально-технической базы и предпринимались лишь обособленными от научного сообщества энтузиастами или группами энтузиастов.
Видимо, для них не послужила уроком судьба Каммерера, и они продолжали с непоколебимым упорством ломиться в наглухо закрытую бронированную дверь. Причём точно так же действовали сторонники «вейсманизма-морганизма» в сталинском СССР, которых подвергала ещё худшим гонениям псевдоламаркистская клика Лысенко.
Лысенковские псевдоламаркисты удивили мир превращениями ржи в пшеницу, ели в сосну, пеночки в кукушку именно путём ассимиляции организмами внешних условий. Они создали собственную науку о наследственности, противостоящую генетике, которую клеймили как идеалистическую псевдонауку, отражающую заблуждения буржуазной идеологии загнивающего Запада.
В результате российская наука, избавившись от ига лысенковщины, надолго утвердилась в непререкаемой правоте «классической» генетики и геноцентрического объяснения эволюции, а слово «ламаркизм» сделалось почти ругательным, стало отождествляться с лысенковщиной и гонениями на генетиков. В этом сказался традиционный российский максимализм и ментальная предрасположенность к тому, чтобы бросаться из крайности в крайность.
Соответственно неприятие в России экспериментов, направленных на поиск и обнаружение влияний соматических структур на генетические структуры было ещё более жёстким, чем на Западе. В настоящее время отношение к гипотезам и практическим поискам, призванным найти генетические и морфофизиологические механизмы проницаемости барьера Вейсмана, начинает понемногу изменяться и на Западе, и в России. Это изменение обусловлено, прежде всего, развитием современной генетики, показавшей принципиальную ограниченность понимания механизмов наследственности в рамках генетики «классической». Как выражается Ю.Чайковский, проблема возможного наследования приобретённых признаков сейчас принята к обсуждению. Сам он верит в возможность такого наследования, хотя и считает передачу их от поколения к поколению весьма нерегулярной и неустойчивой.
Действительно, такая нерегулярность и неустойчивость влияний биологической работы соматических структур на биологическую работу структур генетических вполне допустима, исходя из знаний, полученных современной генетикой. Лишь в значительном числе поколений при сохранении вектора отбора такие нерегулярные и неустойчивые влияния могут выстроиться в регулярные и устойчивые.
Главная ошибка неоламаркистов заключается в том, что они предполагают отыскать эти влияния сразу в регулярном и устойчивом состоянии за то время, пока длится эксперимент. Ламаркистские эксперименты нередко приобретают большую длительность, продолжаются иногда более десятилетия, как это было, например, при проведении экспериментов Каммерером. Каким упорством и какой любовью к науке нужно обладать, чтобы жертвовать такой значительной частью столь кратковременной человеческой жизни, чтобы получить результаты, которые заведомо будут раскритикованы и подвергнуты опровержению в «нормальной» науке!
И всё же этого времени, этой длительной и неблагодарной, чрезвычайно трудоёмкой работы, как правило, недостаточно для получения сколько-нибудь регулярных, устойчивых, убедительных и объективно доказательных результатов. Хотя из любых правил, связанных с нерегулярностью исследуемых процессов, возможны разнообразные исключения и отклонения от нормы.
Десять лет жизни потратил на изучение влияния упражнений на наследственность крупнейший психолог XX века Жан Пиаже. Л.Бляхер в своей книге описывает этот эксперимент следующим образом:
«О возможном значении мышечных усилий для изменения органов, ссылаясь на собственные наблюдения, писал психолог Ж.Пиаже. Он обследовал в период с 1919 по 1929 гг. более 80000 экземпляров прудовика из Невшательского озера. Обычно живущий в стоячей или медленно текущей воде, этот прудовик населяет в альпийских озёрах каменистые отмели, где волны заставляют его цепляться за камни. У прудовиков этих стаций нога более широкая, чем у форм из спокойных водоёмов. Пиаже показал, что при содержании прудовиков после вылупления во встряхиваемых сосудах описанные изменения воспроизводятся экспериментально, однако они не передавались потомству» (Бляхер Л.И. Проблема наследования приобретённых признаков (история априорных и эмпирических попыток её решения) – М.: Наука, 1971 – 274с., с.195).
И далее: «Тем не менее Бурдье считает наблюдения Пиаже свидетельством в пользу ламаркизма, полагая, что наследование приобретённых признаков может осуществляться только после длительного, многовекового воздействия механического фактора. Никаких доводов, кроме субъективной уверенности в пользу этого предположения, Буардье не приводит» (Там же, с.196).
Проанализируем этот пример более тщательно. Прудовик на Невшательском озере в Швейцарии, как и в других альпийских озёрах и в других водоёмах с каменистым дном и быстрым течением воды, обитает в изменённых условиях по сравнению с обычными прудовиками, живущими в прудах, озёрах и болотах со стоячей или медленно текущей водой. Обитание в изменённых условиях привело к существенному изменению биологической работы прудовика и вызвало заметное изменение его морфологии.
Постоянная тренировка органов вызвала изменение строения этих органов в виде адаптивно необходимого расширения ноги, укорочения раковины и увеличения её отверстия. Это масштабное изменение является модификацией, оно происходит в рамках наследственно определённой нормы реакции и потомству в готовом виде не передаётся. Если изменённых прудовиков переселить в тихий водоём, их потомство будет ничем не отличаться от прудовиков, обитающих в таких водоёмах.
Но данная модификация является массовой. Отбор постоянно элиминирует особей, неспособных к соответствующему условиям изменению морфологии. Эти изменения происходят в процессах развития каждой особи, живущей в подобных условиях. Генетическая система каждой особи находится под постоянным давлением гормонов, вырабатываемых соматической частью организма в биологической работе с участием ответственных за информационное обеспечение поставки этих гормонов генетических структур.
В конечном счёте после очень большого множества повторений форм изменённой биологической работы организмов в смене поколений может произойти сдвиг норм реакции в обусловленном биологической работой направлении, выживут и дадут потомство наиболее приспособленные, то есть приспособленные к унаследованию форм биологической работы в данном направлении.
Заметим, что подобный сценарий эволюции ни в чём не противоречит основам современной генетики и полностью находится в русле её развития. Причём этот сценарий отвечает дарвиновскому, а не ламарковскому механизму происхождения видов: дивергенция вида происходит под действием отбора вариаций, побеждающих в непрерывной борьбе за существование благодаря выработке полезных для выживания признаков. Что же касается эксперимента, проведённого Пиаже, то он, конечно, показал не прямое наследование приобретённых признаков, а тенденцию к выработке полезных приспособлений в процессе тренировки органов.