В 1980-е годы идеи М.Голубовского с точки зрения геномики развивал Р.Хесин. Он рассматривал в качестве источника вариационной изменчивости непостоянство генома и наметил перспективу дальнейшего развития генетики в связи с исследованием неканонических, не связанных с мутациями механизмов наследственной изменчивости (Хесин Р.Б. Некоторые неканонические механизмы наследственности – Генетика, 1981, т.17, № 7, с. 1159–1172; он же: Непостоянство генома – М.: Наука, 1984 – 163с.).
«Окончательное опровержение» самой возможности наследственного закрепления выработанных при жизни организмов модификаций было признано научным миром в результате знаменитого эксперимента, поставленного на бактериях. Вот так описывает этот эксперимент Ю.Чайковский:
«В 1943 г., пока в Европе бушевала война с фашизмом, двое бежавших от фашизма ученых, Макс Дельбрюк (из Германии) и Сальвадор Лурия (из Италии)поставили в США эксперимент… Они подвергали колонию бактерий действию смертельной дозы вируса и убедились, что выживают лишь те из бактерий, которые в этот момент уже имеют к вирусу устойчивость… Оба вирусолога показали идеальное владение методикой СТЭ, в частности, полным отрицанием неугодных фактов, и поставили опыт так, чтобы ничего нежелательного произойти не могло. «Однозначные результаты» были, если говорить прямо, методическим подлогом; но их приняли на ура. Если внимательно рассмотреть опыты, то окажется, что сама их постановка лишала возможности получить что-либо, кроме «доказательства»… В частности, в них всегда использовались столь высокие концентрации инфекций и ядов, что исключалась возможность физиологического приспособления, хотя вроде бы ставилась цель – проверить, идёт ли таковое приспособление и носит ли оно наследственный характер. Позже Лурия и Дельбрюк были увенчаны нобелевской премией за работы по строению вирусов, но запомнились обществу именно как авторы названного опыта. Сам он явился решительным аргументом в пользу СТЭ, согласно которой единственным движущим фактором эволюции является естественный отбор случайных ненаправленных вариаций, а главным видом вариаций были сочтены ненаправленные мутации. Сам же опыт Лурии-Дельбрюка был опровергнут лишь через 45 лет» (Чайковский Ю.В. Активный связный мир. Опыт теории эволюции жизни – М.: Товарищ. науч. изданий КМК – 726с., с. 185–186).
Это опровержение имеет огромное значение для дальнейшего развития эволюционной биологии, выхода её из тупика геноцентрических и мутационистских воззрений на эволюцию.
«В 1988 г.,– отмечает В.Назаров, – американский генетик Джон Кэйрнс повторил опыты Лурии и Дельбрюка и пришёл к заключению, что условия, при которых они проводились, не давали основания для тех выводов, которые были сделаны. В них использовались слишком большие дозы вирулентного штамма вируса, который сразу убивал все бактерии, не обладавшие к нему устойчивостью, и таким образом лишал их возможности вырабатывать эту устойчивость… Когда Кэйрнс снизил дозу вирусов до стрессовой, доминирующими среди мутантов стали бактерии, которые свидетельствовали о направленном приспособительном процессе. Представлению о неадаптивном, не совпадающем с направлением отбора характере мутаций был нанесен сильнейший удар. Кэйрнс высказал допущение, что каждая клетка может обладать механизмом для осуществления наследования приобретённых признаков» (Назаров В.И. Эволюция не по Дарвину: Смена эволюционной модели – М.: Изд-во ЛКИ, 2007 – 520с., с. 365–366).
26.5. Критика неоламаркизма и проблемы развития теории эволюции
Последовательная и всесторонняя критика самых различных направлений неоламаркизма с позиций СТЭ содержится в работе Н.Иорданского (Иорданский Н.Н. Эволюция жизни – М.: Издат. центр «Академия», 2001 – 423с.). Н.Иорданский считает СТЭ общепризнанным, доказанным и нашедшим успешное приложение в научной практике развитием дарвинизма, а живучесть идей ламаркизма – парадоксальным явлением.
Он выделяет три основные причины такой живучести, т. е. регулярного воскрешения идей ламаркизма и появления у них всё новых сторонников. «Прежде всего это, – полагает Иорданский, – простота и кажущаяся очевидность особенно для малоосведомлённого в вопросах теории эволюции человека некоторых постулатов ламаркизма. Особенно это относится к идее наследования изменений (модификаций), приобретённых организмами под прямым воздействием изменяющихся внешних условий, и последствий упражнения и неупражнения органов» (Там же, с.29).
Иорданский рассматривает модификации исключительно как приспособительные реакции организма на различные внешние условия. Он не замечает, что такое объяснение, принятое в СТЭ, само является упрощением и сведением к кажущейся очевидности. На самом деле модификации суть результаты чрезвычайно сложной биологической работы, обеспечивающей развитие организмов в определённых условиях и приспособление работы генетических структур к направленности этого развития.
Это означает, во-первых, то, что отбор отбирает не случайно оказавшихся приспособленными мутантов, а наиболее приспособленных, в результате направленного развития, обеспечиваемого биологической работой. Во-вторых, приспособление генетических структур к определённой направленности развития, достигнутой работой с использованием генов и поддержанной отбором, не может не создавать в ряду поколений определённых предпосылок, преадаптаций к направленному наследственному усвоению морфофизиологических особенностей организмов.
Разумеется, эти предпосылки непосредственно не приводят к образованию новых видов из старых, наоборот, они, как и мутации, создают то вариативное разнообразие, которое необходимо для сохранения стабильности и выживания видов в непрерывно меняющихся условиях существования. Эти предпосылки суть необходимое, но не достаточное условие для преобразования видов. Они подготавливают мобилизационные инновации, стимулируемые существенной сменой условий.
«Самые обычные и легко наблюдаемые изменения организмов» возникают и посредством мутаций. То, что мутации представляют собой наследственные изменения, не означает, что именно они являются источниками эволюционных новшеств и представляют собой «сырой материал» для эволюции. Наоборот, всё, что нам известно о мутациях из всей совокупности генетических исследований, свидетельствует о том, что мутагенез поставляет отбору главным образом лишь материал для эволюционных тупиков.
Мутации стандартны, определённы у каждого вида, и они не могут явиться источником эволюционных новшеств. Они суть результат не перестроек работы генетического аппарата, а его ошибок и сбоев. Они являются материалом для стабилизирующего отбора. Те вариации, которые они поставляют видам, никогда не выходят за пределы специфичности данного вида, и отбор не имеет от них материала для каких-либо существенных изменений этой специфичности.
Без изменения всего комплекса осуществляемой большими группами представителей данного вида биологической работы говорить о появлении случайным образом каких-либо эволюционных новшеств нет никаких оснований. Это означает, что единственно возможным источником эволюционных новшеств может быть только наследственное усвоение результатов биологической работы, и при том не в собственно ламаркистском, а именно в дарвинистском варианте – при самом непосредственном участии и «творческом» воздействии естественного отбора.
Без отбора, конкуренции и борьбы за существование, то есть сугубо дарвиновских факторов и механизмов эволюции, никакое унаследование биологической работой генов результатов биологической работы целостных организмов немыслимо. Его не допустит барьер Вейсмана. «Допущение Дарвином прямой эволюционной роли определённой изменчивости и наследования результатов упражнения и неупражнения органов, – утверждает Н.Иорданский, повторяя тем самым уверения очень многих сторонников СТЭ, – было связано с господствовавшими в его время представлениями о наследственности» (Там же, с.28).
Неодарвинисты видят в этом ошибки Дарвина, преодолённые неодарвинизмом на основе открытий генетики. Однако это не так. Дарвин пришел к принятию элементов ламарковского механизма под давлением критики первоначального варианта «Происхождения видов», показавшей невозможность признания отбора единственным направляющим фактором эволюции и несостоятельность объяснений, выводящих эволюцию из отбора случайных наследственных изменений.
Это означает, что именно неодарвинистская трактовка эволюции, следующая представлениям начального этапа развития классического дарвинизма, является не уточнением, а искажением представлений об эволюции зрелого классического дарвинизма. С этих позиций Дарвин выглядит как «правоверный» ламаркист. Ведь и нынешних ламаркистов Н.Иорданский характеризует тем, что они вынуждены под давлением фактов принимать некоторые ключевые положения дарвинизма.
Вторую причину популярности у многих исследователей некоторых идей и положений ламаркизма Н.Иорданский видит в сложности установления связей между микро– и макроэволюцией. «Для неодарвинистской синтетической теории эволюции, – отмечает он, – характерна концентрация внимания на процессах микроэволюции и видообразования, с чем связана тенденция рассматривать макроэволюцию просто как сумму микроэволюционных изменений, игнорируя её специфику. Однако попытки такого редукционистского решения проблем макроэволюции наталкивались на серьёзные трудности. Это создавало благоприятную почву для их истолкования в духе неоламаркизма» (Там же, с. 29–30).
Очевидно, что сам Иорданский отходит в этом вопросе от канонов СТЭ. Но тогда неясно, что же он может противопоставить неоламаркистам. Третья причина постоянного возрождения ламаркизма по Н.Иорданскому – сомнения в обоснованности популяционного мышления.
«Ещё одной причиной, – пишет Н.Иорданский, – определяющей склонность некоторых исследователей к идеям ламаркизма, является отсутствие «популяционного мышления», т. е. ясных представлений о сущности и структуре биологического вида и понимания вероятностного действия естественного отбора. В связи с этим такие исследователи, склонные недооценивать эффективность естественного отбора и рассматривать модификационные изменения, наблюдаемые в онтогенезе организмов, как «направленную изменчивость, принимаемую за основу эволюционного процесса» (Там же, с.30).