Нет сомнения, что популяционное мышление сыграло значительную роль на определённом этапе развития эволюционной биологии. Оно было заложено в фундаменте СТЭ и явилось логически безукоризненным продолжением свойственного эволюционистам этого периода геноцентрического мышления. Популяционное мышление сохраняет своё значение в теории эволюции и в настоящее время, когда геноцентризм и мутационизм утрачивают своё доминирующее положение. Но в наше время необходимо переосмыслить популяционное мышление, рассматривая популяции как сообщества организмов, занятые однотипной биологической работой. Соответственно популяционное мышление должно сочетаться с видовым, которое было присуще Дарвину, а неодарвинистами утрачено.
Это означает, что видообразовательные процессы могут охватывать целостные виды, а не только отдельные популяции. Вид не является просто популяцией популяций, только репродуктивной общностью особей, он есть организация особей, построенная на единстве биологической работы. Популяции также не являются только репродуктивными сообществами, входящими в состав вида в качестве его основных структурных компонентов. Они суть прежде всего биосоциетальные, сообщества, обладающие общей организацией для осуществления биологической работы в совместной борьбе за существование.
Популяционное мышление в настоящее время должно быть существенно реформировано и дополнено также современным экологическим мышлением. Совместно эволюционируют не только участники популяций, но и виды, входящие в экологические сообщества, экосистемы, биоценозы, в едином комплексе осуществляющие различные формы биологической работы. Направленное развитие экосистем также, безусловно, является фактором эволюции.
Что касается естественного отбора, то это действительно вероятностный процесс, и его эффективность не есть нечто раз навсегда данное, а зависит от его взаимодействия с другими направляющими факторами эволюции. Случайная, ненаправленная, неопределённая изменчивость не может способствовать длительному поддержанию определённого, неслучайного, направленного вектора отбора.
Когда сторонники СТЭ утверждают, что постоянная направленность вектора отбора может поддерживаться только условиями существования ненаправленно изменяющихся популяций, они впадают именно в вульгарный ламаркизм. Вектор отбора может поддерживаться только направленностью биологической работы, осуществляемой видами в определённых условиях борьбы за существование.
Случайный разброс вариаций, поставляемых отбору неопределённой изменчивостью на основе мутаций, не может вести к видообразованию. Мутации не создают новых осмысленных текстов наследственной информации. Будучи ошибками копирования и передачи информации в нуклеиновых кислотах, они лишь вносят бессмыслицу в старые, проверенные эволюцией и закреплённые отбором тексты.
Эволюционное значение мутаций – совершенно иное, чем то, которое им придаёт геноцентрическое мышление. На их основе поддерживается внутривидовой полиморфизм, который способствует не изменению, а именно сохранению видов в относительно неизменном состоянии при неблагоприятных колебаниях среды, то есть под действием дестабилизирующего отбора.
Сколько бы мутации ни накапливались в популяциях, они никогда не порождают ничего нового, если только эволюционно значимой новизной не считать генетические заболевания и уродства, оперативно элиминируемые стабилизирующим, нормализующим отбором. Представление об инновационной сущности мутаций является не более чем следствием поверхностной, ошибочной трактовки достижений «классической» генетики XX века. В этом заключается нищета геноцентрически ориентированного неодарвинизма.
А что же направленная изменчивость, выражающаяся в модификациях и принимаемая ламаркистами, как замечает Н.Иорданский, за основу эволюционного процесса? Неодарвинисты совершенно правы в том, что любые модификации происходят в рамках нормы реакции генетических структур, то есть, фактически, в пределах нормы выработки их работой наследственно предопределённого разнообразия признаков.
Уродующие, резко отличающиеся от нормы модификации, именуемые морфозами, так же не содержат в себе эволюционно значимых новаций, как и сходные с ними в воздействии на организмы результаты мутационных процессов. Они так же оперативно элиминируются отбором, как и мутационно изуродованные особи.
Никакие отклонения от норм воспроизведения видовых особенностей не могут содержать в себе перспективных для эволюции новшеств, поскольку они в любых условиях нарушают нормальное функционирование, нормальное осуществление биологической работы организмов данного вида. Назначение всего аппарата наследственности, который не сводится только к генам, а работает в постоянном взаимодействии генотипов и фенотипов, заключается именно в воспроизведении из поколения в поколение нормальных вариаций морфофизиологической организации, присущей данному виду.
Любые нарушения этих норм ведут не к появлению новых видов, а составляют отбросы, устраняемые нормализующим отбором из жизни и от воспроизведения в потомстве, если только их носители не компенсируют свою ненормальность повышенной работоспособностью, и то лишь в том случае, если нарушения не подавляют жизнеспособность. Вера ламаркистов в способность отклоняющихся от норм проявлений направленной изменчивости формировать новые виды так же несостоятельна, как вера геноцентрических неодарвинистов в видообразовательную способность таких же отклонений от норм в виде мутационных проявлений ненаправленной изменчивости.
Вера в эволюционно преобразующую роль отклоняющихся от норм модификаций есть такое же суеверие, как вера неодарвинистов и сальтационистов в эволюционно преобразующую роль мутаций. Такая вера показывает, в конечном счете, нищету самых разнообразных теорий ламаркизма. Собственно ламаркизм и геноцентрический неодарвинизм в современной эволюционной биологии являются теоретическими подходами-близнецами, хотя и враждующими между собой на протяжении целого столетия. Их роднит вера в эволюционную роль ненормального развития организмов.
В действительности для того, чтобы запустить видообразовательные процессы, необходима не поддержка отбором или средой ненормальных форм, а выработка новых, инновационных форм, поддержанная отбором и обеспечивающая качественно иные способности адаптации к изменяющейся среде. Такая выработка невозможна и немыслима без изменения большими группами организмов или популяциями, или даже видами в целом характера и содержания производимой ими биологической работы в новых условиях. При этом вид вымрет, а не изменится, если его морфофизиологические особенности, устройства органов и генетических структур не будут преадаптированы к усвоению новых форм биологической работы.
Н.Иорданский видит преимущество неодарвинизма перед неоламаркизмом помимо прочего ещё и в том, что созданная неодарвинистами СТЭ представляет собой цельную и построенную на синтезе различных областей биологической науки теорию, тогда как взгляды ламаркистов расходятся между собой и зачастую противоречат друг другу.
«Неоламаркизм, – отмечает он, – не представляет собой единой целостной концепции: различные учёные, склонные по тем или иным причинам разделять ламаркистские идеи, чаще всего принимают лишь одну из двух сторон теории Ламарка – либо автогенетический подход к объяснению прогресса и направленности эволюции, либо эктогенетические взгляды на развитие приспособлений организмов к изменяющимся условиям внешней среды» (Там же).
Поясним. Автогенез (от греч. «авто» – сам и «генезис» – происхождение, возникновение) – концепция, объясняющая эволюцию внутренними причинами, заложенными в эволюционирующие организмы и независимыми от внешних условий. Автогенетической является теория градации Ламарка, согласно которой прогресс организации живой природы совершается от грады к граде вследствие заложенного в живые организмы стремления к совершенствованию. Автогенез является основой теорий ортогенеза и номогенеза.
Эктогенез (от греч. «эктос» – вне, снаружи, «генезис» – происхождение, возникновение) – концепция, объясняющая эволюцию организмов их взаимоотношениями с внешней средой. Эктогенетической является теория Ламарка о приспособлении к среде посредством унаследования приобретённых признаков.
Н.Иорданский совершенно прав, когда он относит к автогенетическим идеям в духе ламаркизма и концепции батмогенеза Э.Копа, аристогенеза Г.Осборна, типогенеза О.Шиндевольфа, эволюции от «альфы» к «омеге» П.Тейяра де Шардена, ортогенеза Т.Эймера и номогенеза Л.Берга (Там же).
Взгляды на эволюцию этих теоретиков расходились во всём, но были едины в признании некоей устремлённости – к прогрессу, усложнению, усовершенствованию, которая якобы присуща всему живому и направляет его развитие предустановленным образом и независимо от внешних условий. Обманчивую видимость наличия в живых организмах подобного «перводвигателя» создаёт, несомненно, смутное ощущение активной созидательной роли биологической работы, которое возникает у биологов-натуралистов под давлением фактов при полном непонимании её природы и характера.
Сторонники автогенеза чувствуют мобилизационный характер феноменов, задающих внутренние импульсы протекания эволюционных процессов, но не могут объяснить их источников, происхождения и механизмов функционирования. В наиболее ясной форме это выражается в признании Л.Берга в том, что нам абсолютно неизвестны причины номогенеза как эволюции на основе закономерностей, но мы обнаруживаем способы осуществления и проявления этих закономерностей в явлениях живой природы повсеместно.
«Руководствуясь априорными суждениями в духе кантианского агностицизма, – отмечает по этому поводу В.Назаров, – Берг провозгласил основным законом эволюции «автономический ортогенез»– имманентное свойство живой природы производить независимо от внешней среды всё более совершенные формы» (Назаров В.И. Эволюция не по Дарвину: смена эволюционной модели – М.: Изд-во ЛКИ, 2007 – 520с., с.309).
Весьма характерна в этом отношении и позиция современного российского эволюциониста Ю.Чайковского, который провозглашает источником эволюции некую абстрактную и априорную активность живой природы, не связывая эту активность ни с борьбой за существование, ни с потребностью в жизненных ресурсах, ни с работой, осуществляемой для удовлетворен