Но особенно красноречиво свидетельствуют о направленности этой изменчивости механизмы, открытые в последние десятилетия XX века. Одним из таких механизмов является действие мобильных генов.
«Открытие подвижных элементов, – полагает Н. Кушиев, – способных, встраиваясь в тот или иной участок хромосомы, блокировать или вызывать активность генов, порождать направленно (не нужными организму?) мутации, позволило сделать следующий вывод: кажущийся водораздел между механизмами возникновения новой информации и механизмами управления ею оказался в действительности весьма условным» (Там же, с. 153).
Важный механизм управления информационными потоками системой целостного организма был открыт в 1977 г. и получил название сплайсинга. Этот механизм заключается в вырезании из РНК лишних, не несущих полезной информации участков специальными ферментами, а затем в сшивании несущих информацию полинуклеотидных цепочек.
По убеждению Кушиева, «сплайсинг прямо говорит о существовании внешних (по отношению к геному) факторов, управляющих «первичной» информацией, которая содержится, или, вернее, записана в генах» (Там же, с. 153).
Исходная информация о производстве белковых компонентов клетки лишь записана в химических структурах полимерных молекул ДНК, управляет же ею посредством сплайсинга и других механизмов ферментативной активности система организма в целом.
На этом основании автор отрицает чисто химическую природу структур ДНК. Триплетная структура гена и двуспиральная структура ДНК – не первичная ее химическая форма, а результат ее биологической организации, результат того преобразования, которое химические структуры испытывали в живых системах.
Гены – не что иное, как функциональные элементы живых организмов, и их сущность, как и сущность любых элементов живой организации, сводится к выполняемой ими функции. И появились эти элементы в живой материи не как основа жизни, не как онтологически первичное начало, а на основе эволюции клеточной организации, исходя из конкретных потребностей в них клеточных структур, ассимилировавших в своем строении подходящие химические образования. И произошло это на определенном этапе самоорганизации клеток (Там же, с. 155).
Н. Кушиев очень верно вскрывает одну из фундаментальных гносеологических причин безраздельного господства геноцентрических подходов в генетике и теории эволюции. «К настоящему времени, – отмечает он, – функционирование гена как биохимической системы изучено достаточно хорошо, что же касается его биологической организации, проявления как функциональной единицы организма, то в этом отношении наука сделала лишь первые шаги» (Там же). К тому же «шаги» эти не получили пока ни общебиологического, ни методологического осмысления, без чего не может развернуться фронт исследований в данном новом направлении» (Там же).
Н. Кушиев предлагает различать два класса происходящих в генах процессов, т. е. два типа естественности функционирования генетических структур. Он настаивает на двойственности самой природы этих структур, взаимодействии в них биологической (живой) и биохимической (физико-химической) природы. Все формы регуляции процессов функционирования генетических структур происходят на биологической уровне организации генома, имеют биологическую природу и осуществляются в соответствии с биологической формой движения.
Они действуют в соответствии с потребностями развития живого организма и регулируются ферментами, несущими сигналы об этих потребностях. Эти сигналы, как и сами структуры ДНК, содержат информацию, необходимую для работы генов. К механизмам регуляции генетических процессов со стороны целостного организма автор относит репарацию мутационных повреждений, движение мобильных генов и вырезание непригодной информации посредством сплайсинга. Возможно, существуют и другие регулятивные механизмы, которые еще не открыты и на обнаружение которых следует направить исследовательский поиск.
Что же касается случайных и ненаправленных мутационных процессов, то они не имеют биологической природы и не являются естественными для общего функционирования живого организма. Они привносятся в организм со стороны неживой, физико-химической природы генетических структур и нарушают их правильную работу по использованию информации. Они представляют собой информационный шум, неизбежный в любых технических системах кодирования и передачи информации в сетях связи.
Конечно, мутационные изменения характерны для любых генетических систем и накладывают определенный отпечаток на их работу. Автор признает, что, несмотря на вредность и опасность огромного большинства подобных изменений для жизнедеятельности, они могут создавать материал и для эволюционных изменений. Но то, что происходящие на добиологическом уровне случайные изменения являются основным источником для действия отбора и, соответственно, для эволюции, как это предполагается в СТЭ, вызывает вполне естественные сомнения (Там же, с. 158).
И оснований для таких сомнений накопилось в науке достаточно. Их становится все больше с каждым новым шагом в развитии современной генетики и биологической теории в целом. Предлагаемая СТЭ схема эволюции охватывает лишь тот класс процессов, которые протекают на молекулярно-биохимическом уровне и имеют небиологическую природу. Биологическая природа генов оказывается непричастной к биологической эволюции как таковой.
По мнению Н. Кушиева, накопленные наукой данные однозначно говорят о недостаточности одних лишь случайных мутаций и их распределения в рекомбинациях для отбора на их основе нужного количества направленных изменений и формирования новых органов.
Основная схема эволюции, предлагаемая СТЭ, состоит их трех подразделений: «мутации (рекомбинации) – отбор – эволюция». Главными особенностями такой схемы являются признание первичности идущей от генов информации, одностороннего следования информационных процессов и пассивности фенотипа как объекта эволюции. Данные молекулярной генетики вполне подтверждают подобную схему, так что она выглядит неоспоримой с эмпирической точки зрения и обеспечивает устойчивость СТЭ по отношению к критике сторонников альтернативных подходов.
Но такая схема именно схематична и неуниверсальна, она отражает лишь один класс, одну форму взаимосвязей между генотипом и фенотипом, охватывает лишь ту часть комплекса происходящих в ходе эволюции процессов, которая обеспечивает чисто техническую сторону удовлетворения потребностей организмов в необходимых для жизни белках.
«Синтетическая теория эволюции, – констатирует Н. Кушиев, базируется полностью на представлениях классической генетики об одностороннем движении информации от генов к белкам. Теперь, когда стала очевидной односторонность данных представлений, отпадают и сомнения в отношении необходимости дальнейшего развития теории эволюции» (Там же, с. 159).
Фактически автор подводит свои рассуждения к пониманию необходимости создания теории нового пангенеза, о которой сегодня прямо говорят специалисты, требующие решительного реформирования СТЭ. Движение информации от белков к генам через межклеточные коммуникации предполагает информационную, а не вещественную природу пангенеза. Конечно, в рамках знаний нашего времени, как и во времена Дарвина, пангенез педставляет собой лишь гипотезу, но гипотезу, открывающую перспективы дальнейших исследований. Познание информационной природы частичной проницаемости барьера Вейсмана продвинуло бы теорию эволюции гораздо дальше, чем прямое следование центральной догме молекулярной генетики. Догмы в науке для того и создаются, чтобы их преодолевать дальнейшим ходом познания, чуждого догматизму в любых его формах, даже сугубо научных.
О. Барг видит основной недостаток СТЭ в отсутствии в ней представлений о механизме эволюции жизни, обеспечивающем ее поступательный и направленный прогресс. По мнению Барга СТЭ, будучи лидером современной эволюционной биологии, выявила «ряд фундаментальных и частных факторов и законов, без которых эволюционный прогресс был бы вообще необъясним». К ним относятся «закон естественного отбора, стохастический характер и разные формы отбора, закон необратимости эволюции, динамика популяции как эволюционной единицы, пусковые механизмы эволюции и многое другое» (Барг О.А. Живое в едином мировом процессе – Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 1993 – 227 с., с. 175).
Вместе с тем «невозможность обойтись без них в объяснении прогресса порождает иногда впечатление об их достаточности для его объяснения», становится «основанием точки зрения, что в биологии не должно быть концепции направленного прогресса» (Там же).
Таким основанием, по Баргу, выступают прежде всего «спорные философские положения, препятствующие тому, чтобы принять идею единого закономерного мирового процесса в качестве ориентира в дальнейшем развитии эволюционной теории и правильно оценить фактическое и концептуальное содержание современной биологии» (Там же).
Барг, таким образом, связывает правильное понимание закономерностей биологического прогресса с мировоззрением универсального эволюционизма, он отстаивает «право философа участвовать в решении крупных конкретно-научных проблем как онтологической, а не только гносеологической предпосылки» (Там же, с. 174) и протестует против отождествления такой мировоззренческой ориентации с телеологией и финалистической точкой зрения. Он категорически не согласен с тем, что «случайности фактически отводится роль фактора, который определяет в конечном счете направленность и содержание эволюции» (Там же, с. 176).
При такой трактовке «случайность не дана в эволюции вместе с необходимостью, а предшествует ей», «естественный отбор кажется слепой силой, действия которой вообще не предсказуемы» (Там же, с. 177). Такая случайность и «слепота» плохо стыкуется с признанием творческого характера отбора как единственного направляющего фактора эволюции. Сама эволюция «оказывается цепью ни в чем не повторяющихся событий и ситуаций» (Там же, с. 183).
К сожалению, О. Барг очень недалеко ушел от своего почти однофамильца создателя номогенеза Льва Берга в представлениях о закономерностях эволюционного процесса. Он считает, что биологическая эволюция «приспособительна и прогрессивна, поскольку того требует физико-химическая основа жизни» (Там же, с. 186). Он выводит прогресс живого «из самоограничения ковариантной редупликации» (Там же, с. 174), видя в этом надуманном геноцентрическом представлении возможную основу нового эволюционного синтеза.