В 1868 г., на следующий год после выхода в свет статьи Дженкина, Дарвин опубликовал двухтомное исследование «Изменение животных и растений при одомашнивании». Вот как оценивает эту книгу со своих позиций Ю. Чайковский.
«Книга имела большое значение для селекционеров, но собственно к эволюции добавила мало. Как позже писал сын Дарвина, Фрэнсис, она не избегла враждебной критики… Критики были правы лишь отчасти: анализ изменчивости дал начало многим идеям, в том числе, в наши дни, идее давления нормы. В частности, именно в «Изменении» Дарвин обнародовал свою «временную» гипотезу пангенеза»… Современники дружно ее отвергли… Однако как раз эта гипотеза может пережить все. Физиолог-ламаркист И.А. Аршавский любил говорить, что одного пангенеза достаточно, чтобы увековечить имя Дарвина. Мало того, что в споре с идеей пангенеза родилась генетика, но для высших животных опыты ее через сто лет отчасти подтвердили (были открыты половые клетки), чего о естественном отборе не скажешь» (Там же, с. 103).
«Изменение животных и растений при одомашнивании» – действительно самая «ламаркистская» книга Дарвина. При этом ее значение для развития дарвинизма в силу исторических обстоятельств не было оценено ни современниками, ни потомками. Она добавила к дарвиновской теории эволюции отнюдь не так мало, как это казалось современникам и представляется Ю. Чайковскому как критику дарвинизма. Дарвин пошел гораздо дальше Ламарка в исследовании процесса наследования результатов биологической работы организмов, сведенной пока еще к употреблению и тренировке органов.
Он предложил конкретный механизм наследственного усвоения, который обладал, конечно, целым рядом недостатков, исторически обусловленных, но не препятствующих перспективам дальнейшего развития представлений о нем в будущем. Главным недостатком дарвиновского представления об этом механизме было прямое, прямолинейное наследование, соответствовавшее механистическому характеру господствовавшей в то время научной картины мира.
Не случайно именно убежденным дарвинист Август Вейсман показал невозможность прямого, прямолинейного наследования, обосновав идею эволюционно значимого барьера между половыми и соматическими клетками организма, открыв тем самым эпоху развития неодарвинизма XX века.
Другим фундаментальным недостатком было представление о вещественном, а не информационном влиянии работы органов на наследственные структуры организмов. Это тоже было данью господствовавшему механицизму и вполне соответствовало механистическому варианту общей теории эволюции, который развивал соратник Дарвина Герберт Спенсер. Сегодня, когда многие исследователи, опираясь на новейшие открытия генетики и эмбриологии, заговорили о необходимости создания теории «нового пангенеза», мы можем с благодарностью воспользоваться этой «устарелой» идеей Дарвина для развития дарвинистских представлений об эволюции с учетом указанных недостатков.
Конечно, эволюционное значение работы Дарвина «Изменение животных и растений при одомашнивании» не ограничивается выдвижением идеи пангенеза. Представление о снятии давления нормы при одомашнивании, на которое совершенно правильно указывает Ю. Чайковский, сочеталось у Дарвина с представлением о резком снижении интенсивности эволюционного действия биологической работы органов и систем организмов одомашниваемых растений и животных.
Сам Дарвин не знал терминов «биологическая работы», «мобилизационные структуры», «эволюционная прибыль», но он вполне уверенно оперировал соответствующими механизмами, рассматривая изменения, происходящие с организмами растений и животных при одомашнивании.
В этой работе Дарвин не ограничивается указанием на роль искусственного отбора в эволюции сортов растений и пород животных, одомашненных человеком. Он показывает, что материал для искусственного отбора, позволяющий резко повысить его скорость и интенсивность по сравнению с отбором естественным, образуется вследствие резкого повышения уровня полиморфизма в процессах одомашнивания.
Снижение интенсивности работы органов и систем организмов при одомашнивании, приводящее к снижению давления нормы и повышению уровня полиморфизма, используемого при селекции для отбора полезных для человека форм, связано с тем, что наиболее значительную часть работы, необходимой для выживания и развития одомашненных организмов берет на себя и выполняет человек.
В дикой природе растения и животные сами выполняют работу, необходимую для эффективной борьбы за существование, и тем самым стимулируют естественный отбор к потенциально неограниченному повышению их адаптивных способностей и конкурентных преимуществ в изменяющихся условиях среды.
Несостоятельность возражений Дженкина против дарвиновской теории отбора как раз и состоит в непонимании связи отбора с активностью работающих в борьбе за существование организмов. Действие отбора имеет свои границы, и в этом Дженкин было совершенно прав. Но эти границы раздвигаются с изменением условий борьбы за существование, побуждающих организмы к соответствующему изменению всего комплекса производимой ими работы.
Организмы сами активно подбирают оптимальные для данных условий формы работы и тем раздвигают границы собственных норм реакции и возможностей отбора по закреплению эволюционных изменений. Не случайные вариации, а направленные изменения, образуемые сменой комплексов биологической работы больших групп организмов в изменяющейся экологической среде, сдвигая нормы реакции генетических структур, побуждают отбор закреплять эволюционные инновации и способствовать видообразованию.
Думается, что именно в этом определении отразился современный дарвинизм, соответствующий современному уровню наших знаний. Случайные же вариации, и в этом Чайковский и другие критики неодарвинизма совершенно правы, являются лишь формами поддержания стабильности вида, они побуждают отбор отсекать дестабилизирующие отклонения и к видообразованию не ведут. Дарвин думал иначе, открыв тем самым прямой путь к неодарвинистским сценариям, основанным на геноцентризме и мутационизме, т. е. на генетическом обосновании эволюционной роли случайных вариаций.
Это означает, что в наше время требуется реформа дарвинизма на его собственной основе, а не «научная революция», ниспровергающая дарвинизм, а вместе с ним и его главные достижения. Именно в понимании преобразующей эволюционной роли биологической работы больших групп организмов, поддерживаемой и усиливаемой отбором, состоит более глубокое опровержение доводов Дженкина, направленных против дарвинизма, чем было достигнуто менделевской моделью наследования и популяционной генетикой. «Кошмар Дженкина» по-настоящему прекращается только в XXI веке.
«Главный пункт у Дженкина, – объясняет Ю. Чайковский, – поглощающее влияние скрещивания. Предположим, что появляется вариант, более удачный, чем существующие, нормальные организмы данного вида. Спрашивается: с кем ему скрещиваться? Если вокруг имеются лишь нормальные особи, то шансов передать полезное новшество нет: уже через несколько поколений оно будет «засосано болотом» обычных организмов… Отбор мог бы быть эффективным лишь при условии, если какое-то уклонение, притом значительное, возникнет сразу у многих особей, но на самом деле такие отклонения редки и, значит, неизбежно будут поглощены «болотом» нормальных особей» (Там же, с. 109).
Без изменения всего комплекса биологической работы большой группы организмов данного вида в новых экологических условиях не может идти и речи об изменении направленности отбора, способной поддерживать мобилизационную инновацию, а не утопить ее в «болоте» скрещиваний с другими случайными вариациями единичных особей.
Популяционная генетика, опираясь на модель Менделя, вообще пошла в преодолении «кошмара» Дженкина не по магистральному, а по обходному пути. Она занялась расчетами, как скоро мутационные изменения, накопленные в неактивном гетерозиготном состоянии и действительно способные наследоваться в неограниченном числе поколений, проявившись у отдельных особей, распространятся при скрещиваниях по всей популяции.
Но никто никогда не доказал, что накоплением сколь угодно большого числа малых мутаций, а тем более проявлением крупной мутации можно получить какое-либо эволюционно значимое новшество. Будучи ошибками, сбоями, нарушениями биологической работы генетического аппарата, мутации способны или порождать генетические заболевания и разнообразные уродства, устраняемые вместе с их носителями нормализующим отбором, или во взаимодействии с комбинационными изменениями генетических структур половых клеток при оплодотворении порождать неисчислимое множество случайных вариаций.
Являясь основой внутривидового полиморфизма, такие вариации выступают не как источник видообразования, а совсем наоборот – как важнейшее средство самосохранения вида, позволяющее ему выживать при разнообразных запросах окружающей среды и элиминирующих воздействиях естественного отбора.
Ю. Чайковский подчеркивает, что «различие между особями к эволюции не ведет» (Там же, с.324). Это верно для обычных, рамочных различий. Однако здесь необходимо оговорить, какое различие и к какой эволюции. Внутривидовая эволюция, не выходящая за рамки поддержания стабильности вида, как раз и обусловливается действием отбора на различно устроенных и по-разному работающих особей.
Видообразовательные же процессы могут начаться только при снятии или достаточном снижении давления нормы (по Ю. Чайковскому) и при изменении форм биологической работы большой группы организмов, обусловливающей инновационный, трансформерный полиморфизм. В этих условиях отбор поощряет дивергенцию видов или их тотальное преобразование в качественно иные виды. Как бы там ни было, эволюция без отбора немыслима.
«Исходное допущение дарвинизма, – подводит итог Ю. Чайковский, – что различие между организмами одного вида есть фактор эволюции (эволюционная изменчивость) – оказалось принципиальной ошибкой» (Там же, с. 324). По отношению к обычной изменчивости – ошибкой. А по отношению к крупной, действительно преобразованной эволюционной изменчивости – гениальным предвидением.