И я забыл такие простые вещи. Солнечные лучи на лице, утренняя сонливость, томительное ожидание чего-то желанного. Прелесть простых, глупых разговоров, солоноватая боль, текущая по щекам. Даже запахи. Не пропитанные ядом ароматы Центра. Запах мокрой земли, запах сдобы, запах пыли — настоящие. Всё тепло, всё то, что можно назвать родным — вырвали с мясом.
Со мной всё хорошо.
Они калечат, а не забирают эмоции. Ненависть уже не отнять. На своих спасителей? Возможно. На себя? Да, кого ещё винить?! На судьбу? Разве что её. На мир, который я увидел новыми глазами. И он больше не блестел.
— Я чего подумал, — говорит Кацман, — хочу остаться внутри. Ну, когда рванёт — я останусь. Это конец моего пути.
Я знаю, что он не серьёзно. Может, подбадривает себя, может, хочет удивить. Надеется, что я начну отговаривать его. Нет, Кацман! Не нужно. Ты должен жить.
— Как хочешь.
— Ага, — он нервно облизывает губы, — так и хочу… да.
— Дело твоё.
— Ну, не то чтобы я…
— Что-что?
— Ну… — Кацман сжимает собственные пальцы. — Ну, может я и…
— Не хочешь?
— Я ж… Я такого не говорил. Просто…
— Тсс! — я жестом приказываю ему остановиться. — Пришли.
Глянцевый коридор обрывается. Дальше простирается огромная зала, подсвеченная густо-алым неоном. Стены обиты бархатной чёрной сосной. Под пухлым потолком висят жидкие е-огни, источают лазурный свет пополам с морозным паром.
— Мы разделимся, — сказал я, поворачиваясь к Кацману, — ты идёшь по правую сторону, я по левую. У кухонь встречаемся.
— Ага.
— Уверен, что взял дельное оружие?
Он закатывает глаза.
— Сколько ещё повторить?
Сколько потребуется. Кацман хороший парень, но иногда в нём вспыхивает детство. Сейчас, оставляя его самого, я сильно рискую. Он ценит старые традиции, а тут плотнейшее скопление типов с прямо противоположными идеалами. Зацепят, окликнут Кацмана и, чёрт его знает, что будет.
Я в ответе за них. Да? Это волнение? Так люди заботятся друг о друге? Уже и не вспомнить.
— Не привлекай внимание, — говорю ему.
— Ну, я же не в шляпе. Вот был бы я в шляпе, — и Кацман двинулся вперёд, продолжая бормотать, — шляпы, это да. В них ты, как на ладони. Вот шля…
Я тоже шагаю. Проваливаюсь на карнавал абсурда. Мельтешение цветов, для которых и название не подберёшь. Крики шутов с масками из плоти.
Там и тут девушки в бледно-розовых кимоно от «YO’KO» провожают весёлых гостей к столам. Я выхватываю из ароматного тумана всевозможные закуски. От холодных японских блюд XIII века до пылающего оленьего мяса на ja-подносе алой керамики. Ножи с фруцытным напылением вгрызаются в виноградный хлеб, шипят, пузырятся и вспыхивают ядовитой радугой коктейли «ki».
Я иду, и мне навстречу выплывают лица гостей. Искажённые, даже уродливые. С Т-образными хрящами в носу, квадратными двойными скулами, мутно-сияющими глазами. Некоторые расхаживают в прозрачной одежде от «Хрустал» или «moto», другие сияют под ворохом из фосфорной ткани.
— А она не может больше это есть, — говорил долговязый человек в жёлтой клёшке с синей надписью «S.K.A.F.». — Я говорю: ну блюй, гдолка тупорылая. А она… О!
Рядом с ним стоял толстяк. Странноватый толстяк, может впаял себе желудка три-четыре. Есть и такие любители.
— О, мой грустный-грустный друг, — подзывает меня, — не надо там самому бродить.
Тянет мне руку. Жуть — какая длинная. Вытягивал кости?
Расфуфыренные, явно при брендах. Уверен, этот мудак просто нашёл во мне новое развлечение. Разговор за жизнь с бедняком. Спасибо, барин.
— Я? — изображаю удивление.
— Давай-давай.
Толстый улыбается. Зубы у него белые, как кафель.
— У нас тут рисовая водка, — Длинный с любопытством разглядывает меня, — это то, что надо.
— Конпанья, понимаешь? — Толстый говорит слишком медленно. Издевается?
— Меня ждут. Я лучше…
— Откуда ж ты такой? — перебил Длинный.
— Я в другой раз…
— Откуда-а? — напевно. Этим ублюдкам плевать. Они привыкли, что прочие им жопы лижут.
— Из Меры. Потом переехал…
— Ты впей, — у Толстяка чудной говорок, — а потом рассказывай.
— Рисовая, — Длинный с блаженным лицом принюхивается, — кто тебя в Мере угостит?
Действительно. Как же мне так повезло на ровном месте. Надеюсь, хотя бы Кацман добрался без происшествий. Криков же не слышно. Не слышно? Тут не мудрено оглохнуть.
— В другой раз, — давай-давай, придумай что-нибудь весомое, — меня ждут.
Чёрт. Уже было.
— Так и мы тебя ждали.
— Да, — Толстяк подмигнул розоватым глазом, — мы дожидательно ждали третьего собутыля.
Он пьян или что? Ладно, просто идти.
Начинаю двигаться дальше. Медленно… Длинная рука хватает за плечо.
— Ну, это уже неуважение.
Я думаю достать Chp. Переломать урода в двадцати местах. Потом начать беспорядочно шмалять во все стороны. Интересно, скольких я убью, прежде чем прилетят дроны? Нет! Возьмут меня — возьмут и остальных. Нужно выкручиваться.
Стряхиваю его руку. Можно было бы накричать, но кто знает, что произойдёт — начнись скандал.
— Давайте без вот этого, — стараюсь говорить мягко.
— Ну, только не без уважения, — ворчит Толстяк, — мы уважительно, ты, как мы. Мм?
Липкая ситуация. Других слов нет.
— Давайте так, — начал я, — схожу к своим, предупрежу и вернусь к вам, а?
— Лучше все вместе пойдём, — Длинный уже сгрёб со стола свою рисовую водку, — большая компания она лучше… маленькой.
Глубоко завернул. Этого я как-то не учёл. Такие за тобой до дома потянутся. Скальпелем не отрежешь.
— А тут всё в порядке? — женский голос.
Я разворачиваюсь. Невысокая, лицо приятное и (о чудо) без хреновых изменений. И всё бы хорошо, но на ней синий мундир смотрящего. Весь пояс из серебристых шариков. Дроны.
Длинный шутливо отдаёт честь.
— Польщён вашим вниманием. Мы просто болтаем.
— Мы тут… да, — важно кивает Толстяк.
А потом она просто смотрит на меня. Серьёзно так, прямо в глаза. У неё тёмные, без неоновой подсветки. Военная строгость. Вот только рука. Я вижу на её бледной руке i-татуировку. Бело-розовый лебедь движется по кисти и останавливается на запястье. Потом взмахивает крыльями и повторяет тоже самое. Красиво.
— Да, — киваю ей, — мы отлично поболтали. Жаль, теперь нужно идти.
— Но… — Длинный ловит её взгляд и замолкает.
— А вы кого это сопровождаете? — спрашивает Толстяк.
— Мы тут с послом, — говорит женщина, — он…
Хорошо. У них разгорелся разговор, а мне следует поспешить. Вроде ничего не заметила, а это даёт какой-то шанс. Я почти улыбаюсь. Чудо, что тут скажешь?
Лебедь.
Вижу, как на молочной кости тащат сахарную голову леопарда. Пьют пурпурный дым из амфор. Хочется надеяться, что этот пир Валтасаров.
Выходит, из нас двоих облажался только я. Кацман ждал за кухнями, как договариваюсь.
— Что-то стряслось? — спросил он.
— Встретились два красавца. Едва устоял, чтобы не пойти распивать с ними рисовую водку.
— Кто-то же должен.
— Ставим?
Мы заходим в полутёмную комнату. Заброшенное ответвление кухонь или что-то в этом роде. Они устроили себе настоящий рай в этом погребе, но даже в раю есть ненужные места.
— Ну, конечно, ставим. У тебя другие идеи есть?
Остаться в Мере. Избежать F411. Утром выходить на балкон и смотреть, как солнце сияет на стеклянных крышах. Увидеть родителей. Когда-то я любил их. Помню, у отца были старинные часы со стрелками. Я брал их и разглядывал, в этом было какое-то волшебство. Помню, мама качала головой и удивлялась, что ребёнок из всех даров техники разглядел чудо в таком старье. В нашем доме пахло хлебом.
Но я больше не знаю, как это.
— Всё ещё хочешь остаться? — наверное, зря спросил. Теперь Кацман точно разведёт свой спектакль.
— Уже собирался, как вдруг страшно захотел съесть прожаренного мяса. В смысле, крепко прожаренного. Ты меня понимаешь?
Я улыбаюсь. Давно не доводилось, а тут…
Красная вспышка чертит резкую линию по стене. Сшибаю Кацмана с ног. Я бросаюсь на землю. Вижу в дверном проёме дрона. Уже не маленький шарик на поясе той девушки. Странная металлическая конструкция. Раскрытыми дроны становятся какими-то… лопоухими. Это, наверное, забавно, но только не когда в тебя стреляют.
Новая вспышка выбивает из стены здоровенный кусок. Каменная крошка брызжет на пол.
Я выхватываю Chp. Хорошо. Навожу. Очень хорошо. И…
Выплывает второй дрон. Он стреляет прямо у меня над головой. Я вижу, как Кацман корчится в пыли. На плитах шипит кровь.
Chp. Первого дрона разрывает мгновенно. Режут стены стальные осколки. Лицо обжигает горячий поток.
— Кацман? — не знаю, зачем я это кричу. Может, никакого смысла и нет. Просто так спокойнее.
Он медленно поворачивается на спину. Рука заползает в сумку.
Новая вспышка. Плита за моей спиной разлетается в щепки. Какой-то обломок проносится мимо меня. Плечо! Рукав разорван, кровь стекает по предплечью. Чувствую тепло на пальцах.
Дрон влетает в комнату серой кляксой. Зависает надо мной.
Его механическое жужжание перекрывает грохот. Резкий хлопок, словно что-то рвёт воздух. И снова.
В руку Кацмана чёрный кусок металла.
Стена рядом с дроном взрывается пылью, стальной каркас задевает, вспыхивают искры. Дрон разворачивается к Кацману. Готовится выстрелить.
Chp в моей руке вовремя разбирает его на детали. Искорёженный металл осыпается на землю, как разбитая ваза.
В воздухе висит тишина. Только мерное всхлипывание Кацмана нарушает идиллию. Я подхожу к нему. В дрожащей руке Кацман сжимает пистолет. Жутко древний. Я понятие не имею, где он такой откопал. Может это староверческая реликвия — дед отдал отцу, а отец ему. Плевать. Похоже, Кацман своё отстрелял.
— П-п-п… — бормочет он. — Па-а… па…
— Папа?
Кацман тычет пальцем в гравировку.
— Парабеллум, — прочитал я вслух.