— О-он самый. Вещь… В-вещь…
Кацман. Тот же болтливый, полноватый Кацман. Только весь в крови. У меня дрожат губы. Чёрт, что за безумие?
— Оч-чень плох… — он кивает на рану.
— Нет. Там… Та чиркнуло.
Обугленные лоскуты мяса выше груди.
«Уже собирался, как вдруг страшно захотел съесть прожаренного мяса. В смысле, крепко прожаренного».
Рвота подступает к горлу.
— Да-а, — протянул Кацман.
— Лежи, хорошо? Я только… сейчас… надо привести помощь.
Он тупо пялится. Глаза совсем телячьи.
— Лежи, всё хорошо.
Я достаю из его сумки «торт», выхожу в коридор. Стены заливают красные огни тревоги, ревёт сирена.
Похоже, Длуше Кацману действительно не суждено выйти из этого дома.
II. Розовые листья
Не знаю, как Ммарику это удавалось. Каждый раз, когда он ставил перед собой какую-то задачу — она автоматически становилась важнейшим делом для всех окружающих. Искра разжигала нас, заставляла ловить каждое слово Ммарика, словно он был древним пророком, а мы боговерной толпой горожан.
Проповеди Ммарика.
— Зачем тебе это нужно? — спросил я у него.
— Затем же зачем тебе.
— Что?
Он улыбнулся, словно добрый дядюшка, растолковывающий мудрость нерадивому племяннику.
— Мне до одури всё это надоело, Agam.
— Но…
— Не знаю аргумента весомее. А ты?
Я знал. По крайней мере, так думал. Пустота его слов задевала мою трагедию. Но так было всегда. Там, где мы прорывались сквозь кровь и пот — Ммарик играл. Двигался со своим проклятым танцем среди наших калеченных тел.
— Моя жизнь, — сказал я, — то, что они со мной сделали. Чего лишили.
— И ты решил мстить?
Я осёкся. Так просто тут не ответить.
— Ну… не…
— Конечно, нет, — отмахнулся Ммарик, — кому мстить? Обществу, которое спасло тебе жизнь? Как по мне, полный бред.
Полный. Но как же? Я опустил взгляд. Подходящие слова не приходили. Что это — протест ради протеста? Ненависть ради ненависти?
— Я… теперь не знаю, как сказать.
— Ты удивишься насколько просто. Ну, вопрос прежний: есть ли у тебя аргумент весомей?
И тут всё раскололось. Стеклянный ливень из моих планов, идей, надежд.
Зачем я это делаю?
— Нет.
— Именно, — кивнул Ммарик, мол — урок усвоен, — всё дело в обычном капризе. Мне надоело, тебе надоело. В нашем маленьком раю появилась плесень, запахло гнилью. Ты будешь сидеть среди плесени и вдыхать гниль, Agam?
Я ответил не сразу. Просто стоял, разглядывая трещины в досках под ногами. Столько путей, развилок. Забавно. Вся наша жизнь — просто старая, затёртая и чертовски скрипучая доска.
— Мне снится только темнота.
— Что? — Марик вскинул бровь.
— Раньше. В детстве — сны были цветными.
— До «Resqum»?
— Да. Я не могу вспомнить — как это, но что-то… что-то там было. Настоящее. Даже когда я просто цепляюсь за эту мысль мне становится легче.
— А наше дело? Как сны с ним связаны?
— Ты говорил про месть? Это не она. Память? Да, я бы так это назвал. Ты сражаешься, потому что нужно что-то изменить. Я — потому, что что-то изменило меня.
Ммарик дал моим словам повиснуть в воздухе. Потом пожал плечами.
— Знаешь, есть таблетки. Они могут такое сотворить со снами…
Он продолжал говорить, но суть спора подошла к концу. Я знал, что Ммарик меня не поймёт, что для него существовала лишь одна точка зрения. И эта точка зрения почему-то никогда не резонировала с его целями и желаниями. Так даже лучше. Что не говори, а именно в этом детском неверии существовала вся магия жизни Ммарика.
Со мной всё хорошо.
Я несусь по мигающему коридору. Слышу мерное щёлканье за стенами, грохот за спиной. Мне страшно. Да, страх сильнее калечных эмоций. Сильнее всего. Древний исполин, живущий в нас с начала времён. Светящиеся в темноте глаза хищника, пришедшего сожрать кого-то из наших далёких предков. Или куча дронов, летящая за мной, ломаными поворотами. Страху плевать.
Наш страх немного Бог.
Сворачиваю у расплавленной двери. В тусклом свете плавают сожжённые перья. По полу разбросаны выпотрошенные подушки. В центре водяное кресло. Подле него обезглавленный труп. Чуть дальше ещё один. Этот почти добежал до запасного выхода.
— Где они?
Я вздрагиваю. Ммарик выходит из темноты, в руке он сжимает Chp. Рука у него, к слову, вся в крови.
— Где Во? — проверяю каждый угол, каждый закуток темноты.
Там за водяным креслом. Прислонилась к спинке. В полутьме разглядишь не сразу, но она же вся бледная. Да, кожа отдаёт синевой, лицо белое. Во взгляде Во я прочитал мольбу. Прочитал или это только так показалось?
— В неё попали. Задели артерию, я смастерил повязку, но крови она, конечно, потеряла прилично.
Когда-то Во заботилась о ранах Ммарика. Он не рассказывал, кого встретил на улице, но ночью пришёл весь избитый: с красными синяками, треснутыми рёбрами и тремя сломанными пальцами. Во просидела с ним всю ночь. Мы все переживали, но Во явно больше прочих. Конечно, он его любила. Не болтуна Кацмана, не меня — мертвеца с пластмассой в башке. Ммарика — ублюдка, улыбающегося, как святой.
Теперь он платил ей той же монетой.
— Ну! — крикнул он. — Что у вас случилось? Где Кацман?
И тут пришло осознание. Девушка внизу. Она нас вычислила, она позволила мне уйти, чтобы я привёл дронов к Кацману. А Ммарик? Неужели она знала и про него?! Нас съели с потрохами. Моё маленькое чудо оказалось расчётливой ловушкой.
Лебедь.
— Кацман мёртв. На нас вылетела пара дронов. В него попали.
— Да, — в голосе Ммарика не было сожаления, — значит нас трое. Бомба?
— Что? Какая бомба? Надо валить!
— Бомба, — голос Ммарика стал холоднее, — у тебя?
Я кивнул.
— Отлично. Мы тут отлично всё зачистили. Ставим и салют.
— Да что ты несёшь?!
— Спокойно, — он протянул руку, — давай. Рванём вручную. Хватит, чтоб всё здание провалилось. Эти цветные уроды разлетятся, как розовые листья.
Я отвожу руку с бомбой.
— Сдурел? Что ты собрался рвать? Кацман мёртв, Во подстрелили. Берём её и валим.
— Нет, Agam. Это ты сдурел, как мне кажется. Мы стольким пожертвовали, и теперь ты решил уйти…
— Я решил не умирать ради сраного взрыва!
Ммарик тяжело вздыхает.
— Вернёшься к своей великолепной калечной жизни? Ну? Пластмассовое счастье, а?
— Я…
— Тебе же так хорошо гниётся, почему бы не продолжить?
— Ммарик…
Коридор налился шумом. Дроны щёлкают совсем близко.
— Мы всё решили. Мы все знали куда идём, — он больше не улыбался, лицо стало непривычно серьёзным, — я назад не вернусь. А ты?
Пустые, стерилизованные мысли, ложные воспоминания. Мир в котором я не я. Так или… Зачем я это делаю? Это не месть, не ненависть? Зачем?
Да. Чтобы не возвращаться к своему калечному существованию. Только так, только здесь.
Ммарик действительно умел убеждать.
— Здесь Во, — умел, но только не сегодня, — мы не можем решать за неё. Нам сейчас нужно её вытащить.
— Так вот в чём дело? В Во?
Киваю.
— Да.
Я знал, что Ммарик меня не поймёт, что для него существовала лишь одна точка зрения.
Рука с Chp тянется в сторону Во.
— Что ты…
И эта точка зрения почему-то никогда не резонировала с его целями и желаниями.
Чёрный конус на долю секунды загорается красным.
Так даже лучше.
Во падает без крика. Только содрогается всем телом. Ломается, точно игрушечная.
Что не говори, а именно в этом детском неверии существовала вся магия жизни Ммарика.
— Я знаю-знаю, — шепчет Ммарик, — но ты должен понять — она бы не выжила.
Мои пальцы такие слабые. Не получается сжать их. Он вырывает бомбу. Праздничный торт, но на чужом празднике. Зачем бы мне чужое?
— Это всегда трудно. Но кому-то приходится быть уродом, чтобы другие…
Дроны замерли на местах. Не высовываются. Их наводчики знают, каков риск ошибки.
— От имени Совета, — женский голос. Я уже слышал его. — Прошу вас оставаться на своих местах!
— Видишь, — шепчет Ммарик, — выбора нет.
«Resqum» не настолько плох. Светлые стороны есть. Эта херня позволяет быстрее реагировать.
Ммарик не успевает отшатнуться. Я бью точно в челюсть. Его голова дёргается, ноги запинаются. Выхватываю бомбу из ослабевшей руки и что есть силы врезаюсь ему в грудь плечом. Глухой вздох. Протараненный Ммарик падает на спину. Бьётся затылком о плитку.
Я медленно поворачиваюсь. Дроны уже здесь. Окружают со всех сторон. Она тоже пришла. Мой проклятый Лебедь. Смело. Но ведь кто-то должен успокаивать безумцев, предотвращать катастрофы.
Пальцы сжимаются на бомбе. Забавно. Обычно она несёт смерть всем вокруг, но сейчас я жив только благодаря ей.
— Положи на пол, — у неё мягкий голос. Не умоляющий, но спокойный. Даже ласковый.
Ребёнок взял в руки нож, и мама пытается забрать.
— Я не… — осекаюсь под красным глазом дрона.
— Медленно.
Что за безумие?
— И тогда мы поговорим, — кивает она.
Да, завалимся в угловой ресторанчик и будем болтать про новую кофейную начинку и первых поцелуях. Если меня, конечно, не пристрелят.
Дроны скорее всего склоняются ко второму.
Кацман мёртв. Во мертва. Ммарик — грёбаный психопат. Наш маленький бунт сыграл по необычному сценарию. Наш херов бунт сыграл в ящик, если без иллюзий.
— Положи.
Я теперь один. Только я, Лебедь и сотни людей. Интересно, многих уже успели эвакуировать? Сомневаюсь. Такие огромные муравейники обычно медленно функционируют.
— Медленно, — ты, что пошла по второму кругу?
Какой тут может быть выбор? Умереть или УМЕРЕТЬ?
Я ходячий труп, картонная голова. Я не могу вспомнить даже на что похожи сны. Настоящие сны.
— Тебе нужно просто опустить её. Тебе никто не угрожает.
Зачем она всё это говорит? Неужели кто-то правда ведётся?