Ручка легла в дрожащую ладонь как влитая. Я схватил первый попавшийся лист — кажется, счёт за электроэнергию, — и начал писать.
— Людям не нужно долголетие, — шептал я, и ручка писала под диктовку моего срывающегося голоса. — Людям нужна душа. И время, которого будет не хватать и которое придётся ценить. Никакое долголетие не стоит того, чтобы жить без чувств.
Ноты лились на бумагу бесконечным потоком. Боль в груди разгоралась тяжёлым жаром, и я просто физически чувствовал, как слабеет моё тело. Но мне было всё равно. Из раны открывшихся чувств рождалась долгожданная мелодия, и я создавал её, заставляя плакать и хохотать, замирать и мчаться то в испуге, то в трепете надежды. Моя музыка чувствовала. Я дарил ей каждый с трудом вырванный вздох, каждый удар ноющего сердца, каждую обжигающую слезу. И улыбался, улыбался, словно навёрстывая упущенное.
Нора всё-таки открыла секрет спасения человечества. Завершила дело всей своей жизни.
А я завершил свою последнюю работу, дописав конечную ноту за десять минут до финального удара сердца.
Виктория РадионоваОстаться людьми
— Вот что я тебе скажу, Сопляк… — Старина Гарри принялся было нудеть, уставясь в одну точку остекленевшим взглядом, но осекся. Покосился на молоденького собеседника: белесые глаза, словно в чехлах из воспаленных, покрасневших век, казалось, не просто глядели, а сдирали с тебя шкуру. Паренек поежился.
— Ты ведь Бен-Сопляк?
— Сала… — голос предательски дал петуха, парнишка покраснел, родимое пятно в половину лица побагровело. — Салага, — взяв себя в руки, ответил он. — Мой позывной — «Салага».
Старший егерь криво усмехнулся. Вывернутая верхняя губа приподнялась на бок, обнажая остро спиленный клык.
— Один хрен! Так вот, слушай сюда, Сопля-га, — Гарри хихикнул собственной дурацкой шутке и продолжил. — Они не люди. Потому и относиться к ним надо, не так, как ко мне или к тебе, даже не так, как к бабам. Баба, она, все-таки, человек, хоть и второго сорта, конечно. А эти… Одно слово — дикие. Ни домов у них, ни одежды… Как говорится, ни ума, ни обуви.
Ты только слушай меня внимательно! А то нынче много знатоков этой темы развелось. Куда ни плюнь — всюду знающие, кто люди, а кто нет. Вот только за Городской стеной что-то ни одного из них не видел.
Пора выдвигаться. По пути все растолкую. Ну, что встал? Идем!
Гарри приподнял ворот камуфляжки, пряча шею в пятнах себореи от утренней прохлады. Вразвалочку, словно ему кол в зад вбили, направился к пропускному пункту.
Бен уныло плелся следом и вынужден был слушать всю эту муть. Путь был неблизкий, судя по настрою Гарри, Бена ждала основательная просушка мозгов. Гнусавый голос, и так довольно неприятный, спросонья был совсем невыносим, а уж тема, которую он мусолил, просто сидела в печенках.
Бен вообще предпочитал не заморачиваться такими вопросами. Но что ему оставалось делать? Надеяться, что случайный прохожий отвлечет внимание Гарри на себя, было попросту глупо. В это время все, согласно режиму, еще спали, во всяком случае, обязаны были находиться в Домах, а не шастать по улицам.
Может, хотя бы патрульные попадутся: проверят документы, предписание, собьют зануду с толку. Хотя, зная мерзкий характер Гарри, они скорее будут долго смотреть в другую сторону, делая вид, что не заметили парочку егерей. Да и какие патрульные под утро? Колокола к побудке зазвонят уже через четверть часа. Так что, придется страдать.
Старина Гарри отвратный тип. В Городе про него много гнусностей рассказывают. Хотя, это не показатель, так-то, ни о ком доброго слова не услышишь — люди любят сплетни. А вот глазами с ним, действительно, лучше не встречаться, после его взгляда вымыться хочется, и изо рта у него воняет пропастиной. Но, что бы ни говорили, лучший егерь, опыта у него как ни у кого другого в Городе. Поэтому Бен и упросил Командора определить его напарником именно к Гарри.
Бену скоро двадцать, а за душой ни коина. Пора подумать о будущем. Работенка у егерей опасная и грязная, народ не больно-то за такое берется. Но уже за сезон можно нехило подняться, даже встать на ноги, а там, глядишь, и дельце свое открыть. Бен мечтал о цирюльне.
Узнав, что какой-то молокосос станет таскаться за ним по пятам, Старина Гарри пришел в бешенство. Он ни на шутку разозлился на Командора: тот даже не спросил его согласия, просто отдал распоряжение. Однако потом до него дошло, что это свободные уши для развешивания лапши. Так-то, никто по доброй воле не собирался с ним разговаривать, тем более слушать его соображения по поводу диких. У всех дел полно и своего ума хватает. А вот Бен крепко попал.
— Животные! Тупые скоты! Ценное в них — только шевелюры. Видал, на скальпы какой спрос? В запрошлом годе Хью-Живодер на них целое состояние сколотил: в отдельном доме поселился, трех женщин себе забрал. Правда, плохо кончил. Даже не знаю, как так вышло: что там с ружьем у него стало, или шокер отказал. Разорвали его по частям и к Воротам кинули. Даже жрать не стали. Видно, у Хью не только характер дерьмовый был, но и сам он из этого самого состоял.
Гарри визгливо хохотнул. Бену было не до смеха. Он видел части Хью. Обязательно надо было напоминать подробности! Ком подступил к горлу. Утренний паек, клейкое месиво из овса, рвался на свободу. Напарник словно прочел его мысли.
— Я к чему все это говорю, чтобы ты мне на охоте не блевал, в обморок не падал и истерики не закатывал. Зверье они. Мутанты.
— Почему мутанты? — спросил Бен безо всякого интереса, просто, чтобы хоть как-то поучаствовать в разговоре, сделать вид, что он ловит каждое слово наставника, а не пропускает всю эту чушь мимо ушей.
— Да как почему?! Потому что никакая к ним зараза не липнет: ни золотой парши на них, ни лишая на головах. Плодятся, что наши кролики, и детеныши у них живучие. Не то что ребятишки у наших баб — из десяти едва половина доживает до получения имени, а уж до Посвящения и того меньше, два-три. Порой, и вовсе дитя на свет живым не явится, и мать в родах загнется. Черт знает, что творится! Уж и бараки бабам отапливаем, и от работ, те, что на сносях, освобождены, так полы помыть в Мужском Доме, и от женского долга… А они мрут как мухи. Дурные у нас бабы, никуда не годные. И на вид страшные — кривые, хромые да горбатые. От таких и детей наживать совсем не хочется. Вот и не проявляют мужики интерес. Коли так пойдет, вовсе вымрет Город. Была одна попригожее. Мэгги…
Он произнес имя, скрипуче пропев первый слог, словно проблеял.
— Так все к ней рвались скопом. Драки устраивали, до смертоубийства дошло. Идиоты! Надо было расписать график. Да разве ж Командор слушал меня, хоть когда-нибудь?! Вот и сбежала курва. Родила мертвого мальчонку и… Да что я тебе рассказываю, ты поди и сам к ней на расплод бегал!
— Никуда я не бегал! — огрызнулся паренек.
Ему хотелось, чтоб Гарри заткнулся. Он знал Мэгги. Рыжеволосая, зеленоглазая, двумя годами старше его, сколько себя помнил, была нянькой в Детском доме, целыми днями возилась с малышней, умела управляться даже с крикунами. У других от их визга начинались припадки: судороги, пена изо рта… А ей — ничего. Как зайдется кто из таких, она его на руки, рот ладошкой прикроет, чтоб крик унять, и шепчет что-то на ухо, если, конечно, тот не глухой с рождения. У крикунов это часто. Все они, мало что карлики, так одни не слышат, другие не видят. Вот и дала им природа способность криком всех укладывать.
С Первыми днями Мэгги перевели в Женский дом. А крикунам заклеили скотчем рты и выкинули за Городскую стену. Какой с них прок? Маета одна и проблемы. Работать на благо Города не могут — ростом с пятилетнего ребенка, да и умом так же. Хоть одному уже годков шестнадцать тогда было, все как дитя малое, сидит на полу да ложкой в миску колотит. А как забирать примешься ложку ту, ну не возможно же, честное слово, от стука голова просто взрывается, он в крик, а все в лежку.
Что там с ними дальше стало, неизвестно. Пожрали одичалые, или от голода загнулись? Они, скорей всего, и рты себе разлепить не догадались. Ну и ладно, проблемой меньше. Давно надо было от них избавляться. В этом Бен был полностью согласен с решением властей. А ведь были недовольные. Развели болтологию на форуме, вопили: «Это бесчеловечно!» Кривой Сэм их подогревал. Ну, его-то как раз понять можно, по слухам, один из крикунов — его отпрыск.
Правильно сказал Командор: «В первую очередь мы должны думать о людях». Сэм орал до хрипоты: «Они тоже люди!»
Вот тогда Командор все разъяснил. Бен подписался бы под каждым словом:
— Какие они люди? Уроды. Слепые, глухие, идиоты. В Городе и так беда. Куда ни глянь, кругом увечные — косолапые, горбатые, косые, у одного заячья губа, у другого волчья пасть… Но как отличить зерна от плевел? Пришла пора в этом разобраться. Эй, парень! — тут он указал с трибуны в толпу прямо на Бена. — Ты-ты, с пятном, как там тебя? Салага! Поди сюда!
У Бена чуть сердце не оборвалось. Он уже решил, что и его сейчас за человека считать перестанут, вслед за крикунами отправят. На негнущихся ногах он поплелся на зов Командора по коридору, образовавшемуся в толпе. Эти несколько шагов были самыми долгими в жизни.
— Поглядите-ка на него! — он крепко ухватил трехпалой рукой Бена за подбородок, разворачивая к толпе. — У парня мерзкое пятно в пол-лица, словно кровищей вымазали. Смотреть тошно! Но соображает он получше других. Сам на днях видел, как он помогал проводить ревизию припасов. Хоть и мал еще, сколько тебе?
— Четырнадцать!
— Слыхали? А трехзначные числа в уме множит! Как твое имя, малыш?
— Бен.
— Вот что, Бен, скажи-ка, сколько будет триста сорок два помножить, к примеру, на восемьсот девять?
На секунду Бену показалось, что от волнения он не скажет даже, сколько будет дважды два, но ответ, как обычно, просто высветился перед глазами.
— … Двести семьдесят шесть тысяч шестьсот семьдесят восемь.
Толпа восторженно загудела. Кто-то перепроверил счет и подтвердил ответ. Гул усилился.