. Например, такие, как в приведенном выше примере.
Мы можем задать любой набор правил поведения клетки. Следовать этим правилам будут все клетки эмбриона. Но мы не можем задать правило для всего эмбриона сразу. Мы не можем сказать эмбриону: «Втяни брюшко и прими форму шляпы». Мы можем задать только правила для клетки, например: «При таких-то условиях ползи туда, где возрастает концентрация такого-то вещества». И этот набор правил един для всех клеток. Правила — это генотип нашего модельного организма.
Написав генотип, мы нажимаем кнопку «старт» и смотрим, как из зиготы что-нибудь развивается. Например, описанный выше набор правил, который должен приводить к развитию зародыша с «пояском», породил вот такой симпатичный модельный эмбрион:
Поясок, правда, вышел неровный. Сделать его более аккуратным оказалось неожиданно трудно, хотя причина проста. Во всяком онтогенезе обязательно присутствует элемент стохастики (случайности). Полностью устранить случайность не удается ни естественному отбору, ни опытным пользователям программы EvoDevo, которая в этом отношении довольно точно воспроизводит реальность. Подробнее о стохастике в онтогенезе мы поговорим чуть ниже.
Как бы то ни было, теперь наш зародыш размечен гораздо сложнее и интереснее, чем в начале. У него есть передняя часть, в которой много А, а концентрация Б растет спереди назад (по направлению к пояску), сам центральный поясок, где максимальна концентрация Б, и задняя часть, где мало А и где концентрация Б убывает от пояска назад. Зародыш подразделился на четко отграниченные друг от друга части, в которых клетки находятся в разных условиях и поэтому могут выполнять разные подпрограммы своей исходной общей программы.
Мы подразделили зародыш на передний, средний и задний отделы. Они могут стать, например, головой, туловищем и хвостом. Но хотелось бы еще понять, где у него будет спина, а где брюшко. Как это сделать? Очень просто, мы уже это проделывали. Нужна инструкция, приводящая к появлению одной клетки или группы клеток, выделяющих какое-нибудь вещество (например, В) на любом «боку» зародыша, где-то посередине между головой и хвостом. И пусть это вещество В запустит программу развития спины там, где его много, и программу формирования брюха там, где его мало. Когда зародыш подробно размечен, каждая группа клеток может точно определить, где она находится, и активизировать заготовленную на этот случай подпрограмму (набор правил поведения).
Пример развития двусторонне-симметричного организма в программе EvoDevo (из неполяризованной зиготы). Сначала в произвольном месте зародыша возникает одна клетка-организатор, выделяющая морфоген А. Градиентом концентрации этого морфогена (стрелка, направленная вправо и вверх) будет задаваться спинно-брюшная полярность (где его много, будет брюхо, где мало — спина). Затем на определенном расстоянии от первого организатора возникает второй — клетка, выделяющая морфоген Б. Градиент концентрации Б (стрелка, направленная влево и вверх) будет определять передне-заднюю полярность. После этого клетки зародыша, исходно одинаковые, подразделяются на три типа. Клетки, в которых концентрация Б максимальна, становятся «головными» (темными). Все прочие клетки становятся либо «брюшными» (если концентрация А высока), либо «спинными» (если она низка). Из эмбриона, размеченного таким образом, можно вырастить разнообразные двусторонне-симметричные существа, добавляя в программу правила поведения, распространяющиеся только на клетки определенного типа. Такие правила должны начинаться с инструкции: «Если ты клетка такого-то типа, то…».
В ходе развития настоящего зародыша действительно то тут то там появляются — сами собой! — особые управляющие центры, так называемые организаторы. Никакой мистики, никакого разумного вмешательства. Организаторы — это просто группы клеток, выделяющие тот или иной морфоген, который служит для других клеток сигналом и влияет на их поведение. При этом все клетки по-прежнему ведут себя в строгом соответствии с изначальной генетической программой, которая у всех одна и та же. Управляющие центры возникают сами, путем самоорганизации, никто их нарочно туда не вставляет. Никакого «единого централизованного руководства» для этого не требуется. И его нет.
В развитии настоящих животных все сложнее, чем в придуманном нами примере, но, как ни странно, ненамного.
—————
Организатор Шпемана
Становление современной эволюционной биологии развития[89] началось с поразительного результата, полученного в 1920-е годы эмбриологом Гансом Шпеманом (1869–1941) и его ученицей Хильдой Мангольд (1898–1924), трагически погибшей вскоре после этого эксперимента. Мангольд вырезала из зародыша тритона небольшой кусочек и пересадила его в другой зародыш, находящийся на той же стадии развития. В результате из второго зародыша развились два сросшихся тритона — сиамские близнецы. Как выяснилось, для получения такого результата необходимо брать кусочек для пересадки из определенного места первого зародыша — из спинной губы бластопора[90].
Самое интересное, что «лишний» тритон развивается не из пересаженных клеток, а из клеток зародыша-реципиента (того, кому пересадили чужую ткань). В этом можно убедиться, если использовать в роли донора и реципиента зародыши тритонов, различающихся по окраске. Дополнительный тритон в этом случае будет окрашен так же, как и основной. Все гены у него будут такие же, как у реципиента: два тритона будут настоящими идентичными близнецами.
Из этого следует, что спинная губа бластопора — не какая-то там «квинтэссенция» зародыша, содержащая в себе в концентрированном виде потенциал развития. Нет, спинная губа — это организатор, т. е. группа клеток, выделяющая вещества-морфогены, которые заставляют близлежащие клетки реципиента организоваться в тритона. Дальнейшие опыты подтвердили это: например, оказалось, что пересаживаемые клетки могут быть даже мертвыми. Главное, чтобы клетки реципиента подверглись действию содержащихся в них веществ.
Эксперимент Шпемана — Мангольд. Пересадка фрагмента спинной губы бластопора стимулирует развитие «лишней» нервной пластинки рядом с пересаженным кусочком ткани, что, в свою очередь, индуцирует развитие «лишнего» организма.
Очень долго (около полувека) эмбриологи тщетно пытались разгадать тайну «шпемановского организатора». В конце концов это удалось сделать. В предельно упрощенном виде принцип его действия сводится к выделению белка-морфогена, получившего название хордин (chordin). Этот белок присоединяется к другому морфогену, белку BMP4, производимому клетками будущей брюшной стороны зародыша. Тем самым хордин инактивирует BMP4 и не дает ему присоединиться к рецепторам соседних клеток эктодермы (наружного слоя зародыша). Там, где хордина мало (т. е. вдали от организатора), BMP4 соединяется с этими рецепторами, что заставляет клетки эктодермы превратиться в клетки кожи. Там, где хордина много (рядом с организатором), BMP4 не может присоединиться к рецепторам эктодермальных клеток. Поэтому они не становятся клетками кожи. Вместо этого они начинают развиваться по другой программе и становятся клетками нервной пластинки — зачатка центральной нервной системы. Нервная пластинка, в свою очередь, индуцирует развитие всех остальных тканей и органов будущего тритона.
Результат аналогичного эксперимента с зародышем шпорцевой лягушки.
Шпемановский организатор играет ключевую роль в развитии позвоночных животных, и на самом деле его работа куда сложнее, чем здесь описано. Помимо ключевого взаимодействия «хордин инактивирует BMP4» спинно-брюшную полярность зародыша организует ряд дополнительных морфогенов. Их взаимодействия образуют сложную генно-регуляторную сеть с многочисленными обратными связями. Это необходимо для придания «программе развития» стабильности и помехоустойчивости. Мы еще вернемся к этой теме.
—————
Как совершенно правильно (и очень внятно) объясняет в своих книгах Ричард Докинз, в геноме зиготы нет ничего похожего на чертеж организма. Между элементами чертежа и частями сработанного по нему изделия, как правило, существует соответствие «один к одному». Между частями генома и организма такого соответствия нет. Чуть точнее будет сравнение с рецептом (или алгоритмом), на основе которого повар готовит торт. Между частями пирога и отдельными элементами рецепта (словами, предложениями) нет взаимно однозначного соответствия. По готовому изделию можно восстановить его чертеж близко к оригиналу. Восстановить по «фенотипу» пирога его рецепт принципиально труднее, а восстановить его дословно в общем случае невозможно. Но метафора «рецепта» тоже несовершенна. Рецепт содержит команды на уровне целого изделия («придать тесту такую-то форму», «тщательно перемешать»). В геноме зиготы нет инструкций, выполняемых на уровне целого эмбриона. Геном содержит лишь набор локальных правил поведения, выполняемых на уровне отдельных клеток. Геном можно называть рецептом или алгоритмом только с этой оговоркой. В программировании такие алгоритмы известны. Их называют алгоритмами самосборки.
Если бы развитие шло не путем самоорганизации на основе программы, а по чертежу, нам было бы труднее эволюционировать. Лет 100 назад, когда мы еще не знали законов развития эмбриона, многое в эволюции казалось непонятным. Например, выдающийся биолог Лев Семенович Берг (1876–1950), автор теории номогенеза[91], сомневался, что за счет случайных мутаций могут удлиниться все четыре ноги одновременно — ведь для этого нужно, чтобы мутации одновременно и одинаково изменили длину сразу четырех органов! Иначе животное получится хромым. Действительно, если бы в геноме был записан чертеж организма, то потребовалось бы внести в этот чертеж четыре поправки, чтобы увеличить длину четырех ног. Но, поскольку развитие идет по программе, достаточно внести всего одно изменение, чтобы длина всех четырех конечностей изменилась согласованно. Разумеется, изменение-мутация должно быть внесено не куда попало, а именно в подпрограмму, контролирующую рост зачатков конечностей.