на самом деле? Грейфен настаивал, что приятные для ума «гармония и смысл» выдвинутого Захави принципа гандикапа просто вынуждают нас отвергнуть невыносимую странность идеи об арбитрарном выборе полового партнера.
Разумеется, желание верить, что мир устроен рационально и упорядоченно, полностью соответствует человеческой природе. Даже сам Альберт Эйнштейн в свое время отошел от квантовой механики – интеллектуальные основы которой во многом заложил он сам, – потому что она привносила в мир физики неопределенность и непредсказуемость. Отвергая квантовую механику, Эйнштейн написал знаменитые слова: «Бог не играет в кости». Однако в конце концов квантовая механика, несмотря на всю ее странность, одержала победу, поскольку прогностическая мощь этой теории оказалась слишком велика, чтобы ее игнорировать. С тех пор наше знание физических законов вселенной неизмеримо продвинулись вперед. Физика была попросту вынуждена принять более странную картину мироздания.
К сожалению, отказаться от тяги к «гармонии и смыслу» в эволюционной биологии оказалось куда сложнее. Что касается полового отбора, длительная приверженность принципу рациональности привела к тому, что мы остались с усталой, истощившейся наукой, так и не сумевшей дать приемлемое объяснение эволюции красоты в естественной природе. Современный консенсус, основанный на адаптационизме, зиждется на удивительно слабом фундаменте. И чтобы понять, что именно с ним не так, мы должны в первую очередь рассмотреть общие основы научного прогресса.
Тестируя какую-либо научную гипотезу, мы должны сопоставить два предположения: одно – более частного свойства, скажем, что наблюдаемые нами явления окружающего мира основаны на некоем специфическом механизме; второе, более общее предположение, гласит, что ничего особенного в данном случае не происходит; иначе говоря, что наблюдаемым нами явлениям не следует искать специального объяснения. В науке и статистике это предположение «ничего особенного не происходит» носит название нулевой гипотезы, или нулевой модели. По крайне приятному и любопытному совпадению, которое, однако, никак не влияет на весомость моих аргументов, концепцию нулевой гипотезы в 1935 году предложил не кто иной, как Рональд Фишер, автор пресловутой идеи «эволюционного убегания». Именно он ввел термин «нулевая гипотеза» и дал ему следующее описание: «Мы можем говорить об этой гипотезе как о “нулевой гипотезе”, и следует отметить, что нулевую гипотезу не выдвигают и не доказывают, но ее можно отвергнуть в результате эксперимента».
Таким образом, прежде чем мы получим возможность утверждать, что имеет место какой-либо специфический процесс или механизм, мы должны прежде отклонить гипотезу, что в данном случае не происходит ничего особенного. Отбрасывание этой гипотезы равнозначно утверждению, что в данном случае действительно имеет место нечто примечательное. Однако, как указал сам Фишер, нулевая гипотеза интеллектуально асимметрична: можно найти доказательства, что она неверна, но подтвердить ее истинность невозможно. Иными словами, основываясь на логике научного вывода, возможно представить достаточно доказательств, чтобы утверждать наличие специфического процесса, но никак нельзя окончательно доказать его отсутствие.
Конечно, нулевая гипотеза – не просто временный интеллектуальный инструмент, необходимый для проведения конкретного научного исследования. Нередко именно она представляет собой верное описание реального положения вещей. Ведь во многих случаях действительно ничего особенного не происходит! И когда нулевая гипотеза верно описывает реальный мир, она предотвращает неумеренный и недопустимый разгул научного воображения. По сути, нулевые гипотезы защищают науку от ее собственных безумных выводов и фантазий, основанных исключительно на вере.
Увы, есть фундаментальные причины, по которым люди, включая профессиональных ученых, излишне часто склонны видеть в окружающих явлениях нечто особенное. Человеческий мозг получает массу преимуществ, выявляя слабо заметные закономерности в бесконечном потоке сенсорной информации и когнитивных элементов. Способность догадаться, что нечто происходит, даже если оно происходит не явным образом, возможно, и есть основное достижение разума. Взять хоть такое умозаключение: «Я вижу на грязи свежие следы буйвола. Я заметил, что буйволы каждое утро приходят сюда на водопой. Если я приду сюда завтра на рассвете и спрячусь за тем кустом, я смогу убить буйвола и съесть его!» Однако когнитивная способность видеть окружающий мир наполненным смыслом и причинно-следственными связями может также приводить к ошибочным заключениям, убеждая нас, что нечто особенное обязано происходить, даже когда на самом деле оно не происходит. Истории о привидениях, чудеса, магия, астрология, теории заговоров, «полоса удачи», «счастливые» игральные кости или «проклятое место» – все это примеры безграничного стремления человеческого разума к объяснимой гармонии и рациональности даже там, где их нет и в помине.
Множество людей потакают своему иррациональному желанию видеть осмысленное объяснение всему, что происходит в нашем хаотичном мире, причем зачастую это принимает настолько общепринятые формы, что мы даже не задумываемся об их реальной ценности. Например, громадная индустрия бизнес-новостей постоянно предлагает нам развернутые объяснения того, что происходит на мировых биржах, хотя, по всей вероятности, большую часть времени на них не происходит ровным счетом ничего выдающегося. Телеканалы бизнес-новостей снабжают нас нескончаемым потоком сводок о «событиях» на глобальных финансовых рынках, с уверенностью знатоков объясняя, что индекс Гонконгской фондовой биржи растет, или индекс Британской фондовой биржи опускается, или фьючерсы Доу остаются неизменными из-за последнего отчета об уровне безработицы, или переговоров об урегулировании суверенного долга, или квартального отчета о прибылях и убытках ведущих компаний. Разумеется, нулевая гипотеза состоит в том, что вся деятельность мирового рынка есть совокупный результат миллионов независимых решений индивидуумов, каждый из которых, по меткому выражению Джона Мейнарда Кейнса, пытается «угадать, что будет делать толпа, лучше, чем сама толпа»[64]. Однако нулевая модель, гласящая, что колебания рынка не имеют общей или предсказуемой зависимости от каких-либо внешних причин, в бизнес-новостях не фигурирует никогда. Возможно, тут дело в том, что бизнес-новости – это тоже, в конце концов, бизнес. И честное выдвижение нулевой гипотезы скажется на этом бизнесе отнюдь не лучшим образом. Маловероятно, что у зрителей вызовет большой интерес сообщение вроде: «Сегодня на Уолл-стрит опять происходят всякие случайные вещи! Подробности в двухчасовых новостях!» Те, кто занимается бизнес-новостями, исходят из посылки, что все в мире подчиняется гармонии и смыслу и их работа – подтвердить это, даже если подтверждения придется высасывать из пальца.
Нулевые гипотезы имеют ключевое значение для науки даже тогда, когда они абсолютно ошибочны, – ведь только в попытках найти доказательства их несостоятельности и рождаются важнейшие открытия. Для примера можно взять такую нулевую гипотезу: «курение сигарет не вызывает рак». Согласно этой гипотезе рак легких может иметь различные причины, и курение само по себе не оказывает закономерного влияния на риск заболеть раком. Многие люди курят, и многие курильщики заболевают раком легких, но в соответствии с нулевой гипотезой причинно-следственной связи между этими явлениями нет. Любопытно, что в 1950-х годах тот же Рональд Фишер[65] с большим энтузиазмом выступал публичным адвокатом этой удручающе неверной и весьма вредной нулевой гипотезы, которая с тех пор успела окончательно доказать свою несостоятельность. Другая, более современная нулевая гипотеза гласит, что «глобальное потепление не связано с выбросом в атмосферу парниковых газов в результате деятельности человека». В этих обстоятельствах работа ученых заключается в том, чтобы доказать ошибочность нулевой гипотезы, собрав веские доказательства обратного. Иначе говоря, обязанность сбора научных доказательств всегда лежит на тех, кто хочет показать, что нечто особенное происходит, а не на тех, кто считает, что все идет своим чередом.
Потратив годы на борьбу с грейфеновским стандартом «обильных доказательств», я пришел к убеждению, что область эволюционной биологии стала чем-то напоминать отчеты о новостях на финансовых рынках. Ученые, работающие в этой области, полностью убеждены, что некое явление, подчиняющееся идее гармонии и смысла, а именно адаптивный половой отбор, должно происходить всегда и повсеместно. Откуда же это убеждение? Если присмотреться к нему внимательнее, окажется, что в большинстве случаев оно основано всего лишь на вере, что мир должен быть устроен именно таким образом. Помните, отвергая дарвиновскую теорию выбора полового партнера, Уоллес декларировал как основополагающий принцип, что «естественный отбор действует постоянно и в огромном масштабе». И этот тезис сохранился до сих пор в почти неизменном виде.
Несмотря на неизбывную странность, неудобную для восприятия многими людьми, механизм полового отбора Ланде – Киркпатрика[66] – это не просто альтернативная гипотеза по отношению к адаптивному выбору партнера; это вполне приемлемая нулевая модель эволюции брачных украшений и предпочтений. Она описывает, как осуществляется эволюция посредством выбора полового партнера, если ничего особенного не происходит – то есть если партнеры просто выбирают то, что им нравится, и точка. Поскольку в основе всякой эволюции лежит генетическая изменчивость, модель Ланде – Киркпатрика предполагает генетическую изменчивость и признаков, и предпочтений. Однако в эту модель не заложена ни вариабельность партнеров по качеству, ни то, что брачные признаки коррелируют с этим качеством, ни то, наконец, что естественный отбор влияет на половые предпочтения таким образом, чтобы вызывать предпочтение именно этих брачных признаков. Вот почему эту модель можно считать нулевой