над лесным пологом[113].
В самый первый день нашего совместного пребывания в поле Том повел меня на свой наблюдательный пункт и действительно сумел показать мне этот новый тип токового полета, который происходил на высоте от пятидесяти до ста футов над верхушками самых высоких деревьев. Прождав около получаса, я заметил в небе самца, который летел по восходящей траектории, сопровождая свой полет серией однотонных звуков «сиии… сиии… сииии», еще более громких, энергичных и эмоциональных, чем те, которые я слышал при токовых подлетах к бревну. Взмывая все выше и выше, самец необычным образом топорщил перья, из-за чего внешне он был похож скорее на черно-белый комок ваты, чем на птицу. Достигнув верхней точки траектории, самец внезапно круто спикировал вниз, прямо в лес. Годом ранее Том сделал еще одно любопытнейшее наблюдение: некоторые токовые полеты над лесом завершались громким металлическим выкриком «поп!» после того, как самец снова скрывался в лесном пологе.
В последующие недели мне удалось совместить свои наблюдения и восстановить всю последовательность брачной демонстрации белогорлого бородатого манакина. Как-то раз, проводя наблюдения на токовом бревне, я вдруг услышал откуда-то сверху особенно громкую версию звука «сиии», который самец издает во время токового полета над пологом леса, и увидел самца, круто слетающего вниз через просвет в кронах на бревно и тут же исполнившего полный вариант токового подлета. Только тогда я сообразил, что во время моих наблюдений мне следовало смотреть еще и вверх! За следующие несколько дней я накопил множество наблюдений, как самцы после исполнения токового полета в небе отвесно падают сквозь лесной полог прямо на бревно, чтобы продолжить свои демонстрации.
У меня нет сомнений, что я никогда не узнал бы об этом токовом полете самостоятельно, поскольку практически все время проводил в лесу, наблюдая непосредственно за токовыми бревнами. Так что главную роль в этой истории сыграло, безусловно, фантастическое наблюдение Тома Дэвиса. Точное назначение этого чрезвычайно экстравагантного поведения – возможно, оповещение самок на много акров окрест? – остается загадкой.
Тот послеуниверситетский период, который я провел за орнитологическими штудиями в Суринаме, в значительной мере сформировал мой личный и научный опыт. Мне довелось попасть прямо с университетской скамьи в далекий и экзотический уголок мира, в котором я просто расцвел. За проведенные там пять месяцев я отточил свои навыки бердвотчинга, познакомившись с сотнями новых видов птиц. Я обогатился уникальными научными наблюдениями[114] ранее неизвестного токового поведения манакинов, которые оказались достаточно важными, чтобы стать предметом моих первых научных статей, опубликованных в последующие годы в канонических орнитологических журналах Auk и Ibis. Я также существенно продвинулся в разработке проекта своей будущей диссертации, посвященной эволюции поведения манакинов.
На следующий год мне представилась возможность вернуться в Южную Америку и поработать в качестве полевого помощника аспирантки из Принстона, Нины Пирпонт, которая изучала экологию древолазов в Коча-Качу – удаленной биологической станции в Амазонии, на юго-востоке Перу. Исследования в Коча-Качу сыграли важнейшую роль в моей будущей жизни, потому что именно там я познакомился с Энн Джонсон, студенткой Боудин-колледжа, которая работала там в качестве помощницы Дженни Прайс, студентки Принстонского университета, занимавшейся социальным поведением белокрылого трубача (Psophia leucoptera). Тем летом мы с Энн полюбили друг друга, и с тех пор всю жизнь мы вместе. Энн – кинематографист и продюсер документальных и научных фильмов о природе для телевидения. У нас трое сыновей.
Осенью 1984 года я поступил в аспирантуру Мичиганского университета, намереваясь заняться эволюционной биологией. Вдохновленный разнообразием и сложностью брачных демонстраций суринамских манакинов, я предложил в качестве диссертационной темы обширный сравнительный анализ эволюции поведения манакинов в пределах всего семейства. Я хотел изучать эволюцию токового поведения манакинов, опираясь на их филогению, то есть эволюционное древо этой группы птиц. Сие зарождающееся научное направление объединяло филогению с областью изучения поведения животных – этологией – в совершенно захватывающую новую дисциплину: филогенетическую этологию, цель которой заключалась в сравнительном изучении эволюции поведения на протяжении всей его истории. И хотя в то время я этого еще не знал, мой выбор положил начало изучению эстетической радиации.
На первом году обучения в аспирантуре моя соседка по лаборатории Ребекка Ирвин ввела меня в курс классической работы Рональда А. Фишера и в то время совсем новой, революционной статьи Рассела Ланде и Марка Киркпатрика о стратегии выбора полового партнера. Это стало моим первым знакомством с научным подходом к изучению полового отбора, а также с глубоким интеллектуальным конфликтом между двумя мировоззрениями: эстетическим/дарвинистским и адаптационистским. Однако даже тогда я чувствовал, что фишеровская гипотеза недетерминированного, произвольного выбора выглядит гораздо более похожей на то, что реально происходит в природе, нежели более популярные теории честного сигнала.
Мне не терпелось поскорее вернуться в Южную Америку и продолжить начатые мной полевые исследования брачного поведения манакинов. Я не знал точно, куда лучше отправиться, но меня особенно привлекала идея поехать в Анды, в места, где водится невероятное множество чудесных птиц. И вот на первое лето моей аспирантской практики в 1985 году я предложил, чтобы мы с Энн занялись полевыми исследованиями в Эквадорских Андах с целью изучить абсолютно неизвестное к тому времени токовое поведение почти мифического золотокрылого манакина (Masius chrysopterus). Единственным моим обоснованием для этого исследования был лишь тот факт, что биология этой птицы оставалась совершенно не изученной. Но, разумеется, я не стал признаваться моим научным руководителям, а также научным субсидирующим фондам, что я выбрал эту птицу в качестве научного объекта просто потому, что она очень красивая, а еще обитает в Андах, где охотиться за ней было бы так интересно, познавательно и весело. Однако благодаря отчасти моему послужному списку, в котором уже фигурировали публикации по брачным демонстрациям манакинов, я все же ухитрился получить несколько небольших грантов для финансирования своего весьма рискованного проекта. И даже фирма «Бивуак» в Энн-Арбор, местный мичиганский поставщик походного снаряжения, согласилась субсидировать нам приобретение снаряжения, необходимого для полевых исследований, благодаря чему моих скудных финансов должно было хватить для работы.
По всем показателям золотокрылый манакин – совершенно великолепная птица. Оперение самца по большей части бархатисто-черное с шикарной блестящей, золотисто-желтой шапочкой, которая выдается немного вперед, переходя в щетинистый гребень над самым клювом, отчасти напоминающий прическу гризеров 1950-х годов. На затылке шапочка имеет ярко-алый цвет в популяциях, населяющих восточный склон Андского хребта, и красновато-коричневый – в популяциях с западного склона. По обеим сторонам шапочки у самца выступает пара маленьких черных «рожек» из торчащих вверх перьев. Однако наиболее поразительная особенность самцового оперения обычно сразу не видна. У сидящей птицы окраска крыльев и хвоста кажется абсолютно черной, но, когда птица взлетает, оказывается, что внутренняя часть опахала маховых перьев ярко-желтого цвета – такого же, как и шапочка. И как мы вскоре убедимся, внезапные вспышки золота на крыльях являются главной особенностью брачной демонстрации самца, создающей в высшей мере неожиданный визуальный эффект, от которого захватывает дух.
Яркие желтые вкрапления на крыльях самца золотокрылого манакина (Masius chrysopterus) не видны, когда птица сидит, но очень заметны при приземлении. Фотограф Хосе Аранго
Когда мы с Энн только прибыли в Эквадор, все, что мы знали об этой птице, было связано исключительно с музейными экземплярами, попавшими в коллекцию добрых пятьдесят лет назад. В 1985 году записей голоса золотокрылого манакина не было ни в собрании Корнелльской лаборатории орнитологии, ни в Британской фонотеке звуков животных, так что мы понятия не имели, как звучит песня этой птицы. О сезоне ее размножения мы тоже не имели ни малейшего представления, как и о прочих аспектах биологии этого практически не изученного вида.
Наши поиски начались с Миндо – маленького городка, расположенного к западу от Кито, столицы Эквадора, на западном склоне Анд на высоте около тысячи шестисот метров. Сейчас Миндо превратился в одно из самых популярных направлений экологического туризма, но в 1985 году это была всего лишь сонная деревушка, где вдоль пыльных улочек стояла от силы дюжина домов. Однако лес в окрестностях Миндо изобиловал разнообразием птиц. Мы с восторгом обнаружили золотокрылого манакина, который кормился на плодовых деревьях вместе со стайками очень ярко окрашенных, великолепных настоящих танагр (Tangara). Но найти территориальных самцов, услышать их песню или увидеть хоть какие-нибудь проявления токовой активности нам никак не удавалось. Отвечая на расспросы любопытствующих местных жителей, удалось ли нам наконец найти птицу, которую ищем, приходилось объяснять: «La epoca no estа buena», то есть «сезон неподходящий». Хотя на самом деле мы знать не знали, подходящий он или нет.
Потратив в Миндо целый месяц без всякого намека на успех, мы получили отличный совет от перебравшегося сюда американца, орнитолога и художника-анималиста Пола Гринфилда, который впоследствии вместе с Робертом Риджли стал соавтором великолепной книги «Птицы Эквадора». Незадолго до того Пол занимался бердвотчингом вдоль узкоколейной железнодорожной ветки, идущей по колумбийской границе от города Ибарра на севере Анд до Сан-Лоренсо на Тихоокеанском побережье, и в облачном лесу в окрестностях крохотного поселка Эль-Пласер видел целую кучу золотокрылых манакинов. Возможно, предположил он, если мы переберемся на новое место с другими географическими характеристиками, высотами и погодными условиями, где у птиц как раз будет сезон размножения, то мы сможем увидеть токующих самцов, которых ищем.