Дальше.
За исключением того, что ни один из них не упомянул Ноя. Я села за стол и налила себе сок. Взглянула на телефон. Хотелось бы позвонить.
- Ной пошел домой кое-что забрать, - сказала мама, и в ее голосе явно прозвучал смех. - Он вернется позже.
Итак, я была столь очевидна. Отлично.
- Тост?
- Спасибо, - сказала я.
- Чем ты хочешь сегодня заняться? - спросила она меня.
- Верховой ездой, - откусывая, ответил Джозеф.
- Я даже не уверена, что знаю, куда для этого идти.
- Ной знает, - сказал Джозеф. - Он все знает.
- Я смотрю, у нас тут преклонение перед героем. – Мама передала мне тарелку с тостом, бросив на Джозефа понимающий взгляд. - Думаю, сегодня мы должны предоставить Ноя самому себе и позволить ему делать то, что он хочет. Почему бы нам не посмотреть фильм?
Мой брат вздохнул.
- Какой?
- Какой тебе нравится –
На лице Джозефа промелькнула озорная улыбка.
- Рейтинг которого не превышает PG-13. (PG-13 — Parents strongly cautioned - Дети до 13 лет допускаются на фильм только с родителями. – прим. пер.)
Его лицо помрачнело. Затем снова оживилось.
- Как насчет «После смерти»?
Мама прищурилась.
- Это тот, о чуме?
Джозеф горячо закивал.
Мама посмотрела на меня.
- Ты согласна?
Мне не особенно хотелось куда-то идти. На самом деле, я не могла придумать ничего лучше, чем на некоторое время остаться дома одной. Может быть, попробовать еще почитать Новые Теории, или исследовать символы кулона, пера – что-то вроде того.
Но мама никогда бы не согласилась оставить меня одну, а если бы я сказала, что никуда не хочу идти, она, возможно бы, поинтересовалась, почему. И этот интерес вызвал бы беспокойство, благодаря которому она бы вряд ли освободила меня из моего заточения в ближайшее время. Так что я согласилась. По крайней мере, я могла осчастливить Джозефа.
До начала фильма оставалось больше часа, так что мне надо было как-то убить время. Я чуть не позвонила Ною, чтобы расспросить его о прошлой ночи, но мама была права. Ему нужно было личное пространство.
Именно поэтому я испытала чувство вины, обнаружив, что стою в дверях комнаты для гостей. Я не знала, что именно я там искала, пока мои глаза не нашли это.
Я не трогала его вещи. И не рылась в его черной нейлоновой сумке. В комнате был такой порядок, словно в ней никогда не спали, словно в нее никто никогда не входил. Все его вещи были тщательно убраны. Но прежде чем я повернулась уйти, я заметила, как что-то выглядывало из щели между стеной и кроватью.
Блокнот.
Ной не делал записей.
Я шагнула в комнату. Может быть, это был не его блокнот. Возможно, Даниэль или Джозеф оставили его там и забыли, а может быть, он принадлежал кому-то из их друзей? Я только посмотрю первую страницу. Просто, чтобы проверить.
Нет. Я вышла из комнаты и взяла телефон, чтобы позвонить Ною. Я хотела спросить, был ли это его блокнот, и если это так, он узнает, что я нашла его, но не предала его доверия и не смотрела что в нем.
Таков был мой внутренний монолог, пока я набирала его номер, и шли гудки. Наконец, я услышала щелчок, но это была всего лишь голосовая почта Ноя. Он не отвечал.
Через несколько мгновений я снова очутилась в комнате.
Скорее всего, это был даже не его блокнот. Я никогда не видела его у Ноя, и в любом случае, не было никаких оснований для того, чтобы приносить его ко мне домой. Тем более на весенних каникулах. Я просто пролистаю его, чтобы увидеть, чей он, и не стану читать, что бы в нем не было.
Головоломка Голлума / Смеагола. Что восторжествует, зло или добро?
Я сделала шаг к кровати. Если блокнот принадлежал Ною, закон вселенной подсказывал, что я попадусь.
Но легче просить прощения, чем разрешения. Я сделала еще один шаг. Другой. Потом достала блокнот, подавила чувство вины, и начала читать.
Глава 42
Так начинаются прославленные наблюдения и размышления некого Ноя Эллиота Саймона Шоу, поскольку они относятся к некой Маре (второе имя пока не известно, должен исправить) Дайер и её предполагаемому перерождению.
Мара только что ушла. Мы только что принесли в жертву куклу её бабушки, которая, кажется, была (мучительно) заполнена человеческими волосами, а также кулоном, таким же как у меня. Мы оба вполне обоснованно обеспокоены таким развитием событий, хотя он предоставил новую метод исследований относительно того, почему, черт возьми, мы оба настолько странные.
Кроме того, я поцеловал её. Ей понравилось это.
Естественно.
Если бы я разговаривала с кем-то, то я бы потеряла дар речи. Я моргнула, сильно, а потом уставилась на страницу, на слова, на его почерк, чтобы убедиться, что они действительно там были.
Они были. И я знала, когда он начал писать их. Это было после того, когла я сказала ему, что я боюсь потерять контроль над собой. Потерять себя. После рассказа ему о том...
Что всё что он мог сделать, это смотреть. Мой голос эхом раздался в моих ушах.
- Скажи мне, что ты видишь. Потому что я не знаю, что реальное, а что нет или, что новое или другое, и я не могу доверять себе, но я доверяю тебе.
Он закрыл глаза. Сказал моё имя. А затем я сказала...
- Знаешь, что? Не говори мне, потому что я могу не вспомнить. Запиши это, и тогда, может быть, когда-нибудь, если мне станет лучше, позволь мне прочесть. В противном случае, я немного изменю каждый день и никогда не узнаю, кем я была, пока не ушла.
Я почувствовала комок в горле. Он писал это для меня.
Я могла прекратить читать сейчас. Положить блокнот назад, сказать ему, что я нашла его и признаться в том, что прочитала начало. Я могла рассказать ему, что я только хотела проверить, кому он принадлежит, и как только я увидела, что это его, сразу перестала читать.
Но я не сделала этого. Я перевернула страницу.
Рут сообщила мне, что, когда мой отец вернётся домой, мне придётся вернуться в школу и посещать занятия в обязательном порядке. Я терпеливо слушал, но я чувствовал себя отдалённым от того, что пока вижу в изысканных, убогих подробностях:
Я вяло смотрю за головами учителей, пока слушаю их гул о вещах, которые уже знаю. Я отрезан от класса, растянулся на столе для пикника под чудовищное тиканье и лежу там, совершенно неподвижно.
Группа девушек проходит мимо, заглядывая через край стола. Я завидую хамелеонам. Я открываю глаза, щурясь, и девочки уносятся. Они хихикают и хихикают, и я слышу шёпот одной из них, "слишком совершенен". Я хочу избавиться от них из-за их невежества и закричать, что из Сикстинская Капелла наполнена трещинами.
В моей предыдущей жизни, до этой, кажется, манеры, хотя это и было едва ли несколько месяцев назад, я бы флиртовал или нет, с любой, которая показалась бы отдалённо интересной в этот день. Была одна кандидатура, если мне везло. Тогда я отсчитывал часы, минуты и секунды, пока тот бессмысленный день, наконец, не заканчивался.
И потом я шёл домой. Или шёл в новый клуб с Паркером и другими мудаками, которые носили кардиганы на плечах и хлопали воротниками своего грёбанного поло. Я бы наткнулся на двух, великолепных, безликих девочек, сжимающих мою талию, глухой стук бездушной музыки соответственно тупо пульсировал у меня в висках, даже через небольшой туман экстази и алкоголя, и я пил и ничего не чувствовал, и смеялся и ничего не чувствовал, и представлял мою жизнь на ближайшие три, пять, двадцать лет, и ненавидел это.
Образ моей скуки был настолько глубоким, что я готов был умереть, прямо сейчас, только чтобы почувствовать что-нибудь другое.
Когда слова кончились, я поняла, что не стоит продолжать дальше; я подвинулась на кровати. Блокнот, дневник, распластался открытый напротив, а моя левая рука прикрыла рот. Я слышала голос Ноя, когда я читала его мысли, но в них было столько горечи, сколько я не могла вспомнить, стобы хоть раз слышала вслух. Я перевернула страницу.
Лучшее, что можно купить за деньги, ничто. Ничего с Лукуми или как там его, чёрт возьми, и ничего с Джудом. Даже поиски его семьи оказались бесплодными; ничего с Клэр Лоу, или с Джудом Лоу, или с их родителями Ульямом и Деборой с момента обрушения. Был некролог в газете Род-Айленда с инструкциями пожертвования и прочее, но родители переехали после несчастного случая, или происшествия, следовало сказать. И даже с подключением связей Чарльза, ноль. Люди могут исчезнуть... но не от таких людей, как он. Это как если, чем больше я достигаю, тем дальше истина. Я ненавижу, что я ничего не могу сделать. Я бы поехал в Провиденс самостоятельно, но я не хочу оставлять Мару позади.
Я мог бы сказать что-нибудь, когда увижу её, но она, кажется, сейчас занята каким-то психом в Горизонтах. Я не единственный, кто не очень хорошо ладит с другими. Возможно, именно поэтому мы так хорошо сошлись.
Это были первые слова, которые заставили меня улыбнуться. Следующие за ними стёрли мою улыбку.
Я разбирался в вещах моей покойной матери. Прошли годы с тех пор, я чувствовал себя обеспокоенным и пустым, пока исследовал полные коробки, наполненные в основном изношенными, с загнутыми уголками, развивающими книгами. Зингера, и Гинзберг, и Хоффман, и Керак, философия, и поэзия, и радикализм, и газетные сенсации. Страницы изношены, зачитаны, и я бегло просматриваю их. Интересно, если бы было возможно узнать кого-то, по словам, которые они любили. Фотографии застряли в некоторых книгах. В основном, люди, которых я не знаю, но есть и несколько её. Она выглядит свирепой.
Книга, которая, кажется, не входит в число бросающихся в глаза, Маленький принц. Я открываю, и чёрно-белая фотография выскальзывает оттуда... она спиной, глядя вниз, держит руку белокурого мальчика. Мою руку, понимаю я. Мои волосы потемнели, пока я рос.
Красное пятно проступает на изображение и распространяется, охватывая её пальцы, меня. Я слышу крик и крик, и мальчишеский голос, умоляющий её вернуться.