Не так быстро
«Общество замедления времени» (англ. The Society for the Deceleration of Time) было основано в Клагенфурте, Австрия, в 1990 году и заслуживает внимания не только из-за своего креативного названия, но и благодаря одной из наиболее ярких попыток совершить революцию в поведении людей. В центрах городов активисты сообщества создавали своеобразные «ловушки для лихачей», чтобы замедлить движение людей по тротуарам. Активисты останавливали пешеходов, которые шли слишком быстро, и символически их наказывали: торопыгам вручали игрушечную черепашку, вместе с которой те должны были медленно пройти 50 метров, и лишь после этого они могли продолжать идти дальше по своим делам. «Замедлители» на удивление быстро изобретали все новые способы снизить высокий темп городской жизни; однажды они выставили в центре города сотни шезлонгов, чтобы устроить коллективную сиесту[1180]. Большинству читателей, впрочем, может показаться, что австрийским городам стоило бы, наоборот, ускориться, а не замедляться: по результатам исследований, австрийцы ходят по улицам медленнее, чем какая-либо другая европейская нация[1181].
Черепаха с давних пор является символом мудрой, размеренной жизни. В 1830-х годах фланеры начали разгуливать по улицам Парижа с живыми черепахами на поводке, чтобы продемонстрировать, какое удовольствие они получают от бесцельной прогулки по городу[1182]. Возвращение черепашки в 1990-х годах было частью более масштабного, глобального беспокойства из-за того, что к концу ХХ века темп жизни достиг своего пика. Век, который начался с обещаний, что бытовая техника сэкономит время и его будет вдоволь, закончился воплем об «остром дефиците времени». В 1900 году скорость означала современность, движение, жизнь[1183]. Филиппо Томмазо Маринетти и другие футуристические деятели искусства боготворили ее. Медлительность – удел деревенщин, считали они. Сегодня же скорость, наоборот, приобрела оттенок невежественности. «Быструю жизнь» критикуют во всех ее проявлениях: будь то фастфуд, фастфэшн, «быстрый» дизайн, туризм, музыка или секс. В 2005 году художник Охад Фишоф совершил «медленную прогулку» по Лондонскому мосту, чтобы отпраздновать пятилетие Longplayer («Долгоиграющая») – музыкальной композиции, которая будет играть до конца тысячелетия (созданное в 2000 году Джемом Файнером, это произведение запрограммировано сочинять само себя. – Прим. ред.). Его демонстрация продлилась 9 часов 43 минуты и 25 секунд.
Медленное движение становится все более популярным, его приверженцами стали тысячи участников акции «Верни себе свое время» (Take Back Your Time Day) в США и Канаде, а также несколько сотен членов «Медленного клуба» в Японии. «Медленная пища», еще одна активистская группа, родилась в 1989 году, когда McDonald’s воздвиг свой очередной ресторан прямо у подножия Испанской лестницы в Риме. С тех пор изначальный акцент на удовольствие от еды сместился в сторону экогастрономической политики устойчивого и ответственного потребления. В настоящий момент в «Медленной пище» состоят 100 000 человек в 153 странах. Партнерское движение «Медленный город» (Cittaslow) возникло в 1999 году, и к моменту написания этих строк к нему уже присоединились 190 городов, начиная с Гулвы в Австралии и заканчивая Мунгией в Испании; символ этого движения – улитка[1184]. Философия (и, надо заметить, взгляд на историю) этих групп довольно проста: как гласит манифест «Медленной пищи», ХХ век «сначала изобрел автомобиль, а потом по его образу и подобию перекроил весь свой образ жизни. Скорость стала нашими оковами… Хомо сапиенс должен вновь обрести мудрость и вырваться из объятий скорости, которая толкает его на путь вымирания»[1185].
Никто не спорит с беспрецедентностью ускорения современной жизни, однако едва ли оно началось в ХХ столетии. Еще в 1874 году Фридрих Ницше говорил об «излишней суете и торопливости жизни» и «потере умения думать и простоты»[1186]. Да и он не был первым, кто утверждал подобное. Двумя поколениями ранее Алексис де Токвиль, путешествующий по Америке, поражался тому факту, что «американец» всегда куда-то спешит: «Он так торопится прикоснуться ко всему, что его окружает, будто постоянно боится умереть раньше времени и не успеть насладиться окружающими его вещами»[1187].
Ускорение жизни обусловлено тремя главными факторами. Первый из них – технологический прогресс: двигатели, Интернет, поезда, самолеты и автомобили. По самым скромным подсчетам, скорость коммуникаций возросла в 10 000 000 раз в ходе ХХ века[1188]. Второй фактор – культурный: нам кажется, что мир стал двигаться быстрее. Соблазнительно думать, что наше ощущение ускорения тоже дитя технологических преобразований, однако оно связано с кое-чем другим. Открыв в XVIII веке прогресс, современные сообщества трансформировали свое восприятие времени: если раньше оно представлялось в виде колеса, вращающего прошлое, настоящее и будущее по кругу, то теперь мы стали ощущать время как стрелу, а будущее – открытым и непредсказуемым. И третий фактор связан с тем, что сама наша жизнь ускорилась, особенно за последние полвека; теперь мы чаще меняем места работы и спутников жизни, и наше восприятие самих себя меняется чаще[1189].
Поиск истинного взаимодействия всех трех факторов не является задачей данной книги. Однако нам любопытно узнать, насколько наша роль потребителей повлияла на то, как мы используем и ощущаем время. Одним словом, заплатили ли мы за изобилие нехваткой времени? На этот вопрос существует два утвердительных ответа, несколько, впрочем, разнящихся. Одни считают время жертвой неуемного потребления. Люди в обществах изобилия стремятся выжать максимальную выгоду из каждого рабочего часа, при этом каждый час становится дороже и на свободное время смотрят с точки зрения упущенного дохода. Пытаясь как-то компенсировать упущенную выгоду, люди стремятся извлечь больше пользы из свободного времени, поэтому потребляют больше вещей, при том делая все поверхностно. Виды деятельности, которые требуют времени и навыков, заменяются растущей горой новых вещей, которые помогают испытать чувство постоянного удовлетворения. Назовем эту теорию синдромом ребенка в кондитерском магазине. Второй положительный ответ уходит чуть глубже. В обществе потребителей, где товары покупают ради статуса, а реклама повсюду, люди привыкают хотеть больше и больше. Они обменивают свободное время на большее количество рабочих часов, чтобы быть в состоянии удовлетворить свои растущие материальные запросы. Получается некая форма добровольного рабства. В результате страдает как качество, так и количество свободного времени. Людям приходится бежать быстрее и дольше, чтобы «прокормить» свое привыкшее к неразумному потреблению эго. Назовем эту теорию синдромом белки в колесе. Так насколько каждый из ответов на заданный нами вопрос близок к истине?[1190]
Со временем они загнали себя в потребительскую ловушку под названием «работай и трать».
Революция досуга: в рабочем процессе
Британец, родившийся в 1840-е годы, тратил 124 000 часа на работу в течение сорока лет своей рабочей деятельности. Его прапраправнук, уходя на пенсию в 1981 году, также имел за плечами сорок лет трудового стажа, однако общая сумма отработанных им часов составляла всего лишь 69 000. Также ему с большой вероятностью предстояло прожить на двадцать лет больше своего предка. В то время как его прапрапрадедушка проводил половину времени, свободного ото сна, за работой, он тратил на работу лишь 20 % этого времени[1191]. Эти данные о сокращении рабочих часов настолько красноречивы, что совершенно непонятно, как мы сегодня можем сомневаться в том, что ХХ век стал настоящей революцией досуга? И тем не менее природа этой революции и само ее наличие до сих пор являются предметом жарких споров. Нет ничего удивительного в том, что трансформация, затронувшая работу и свободное время, подвергается критике в первую очередь со стороны самого главного из всех обществ изобилия – Соединенных Штатов.
Оптимисты могут ссылаться на данные о рабочем времени, собранные Ангусом Маддисоном, одним из основателей истории в числах. В 1900 году американский рабочий трудился 2700 часов в год. К 1980-м годам это число составляло уже 1600 часов. Однако в 1991 году социолог Джульет Шор вывела статистику и для пессимистов. Она обнаружила, что начиная с 1960-х годов американцы, вместо того чтобы больше радоваться жизни и наслаждаться большим количеством свободного времени, стали больше работать и чувствуют себя более несчастными. Теория Шор является интерпретацией синдрома белки в колесе, но с новыми аргументами. Культура многочасовой работы, утверждала она, берет начало в среде американских капиталистов: им было гораздо проще эксплуатировать и контролировать сотрудников с полной занятостью, чем мобильных сотрудников, работающих неполный рабочий день. Рабочие, которые в иных обстоятельствах могли бы предпочесть досуг, купились на более высокую зарплату. Со временем они загнали себя в потребительскую ловушку под названием «работай и трать».
Большинство ученых, занимающихся изучением использования времени, увидели в пессимистическом исследовании Шор нестыковки. Джон Робинсон и Джеффри Годби продемонстрировали, что рабочие часы действительно сократились между 1965 и 1985 годами на семь часов для мужчин и шесть часов для женщин. В 1985 году среднестатистический американец тратил сорок часов на работу в неделю. Исследователи также не увидели гендерной «пропасти в досуге», о которой говорила пессимистическая теория. Женщины больше не несли двойной или тройной нагрузки (кухня, дети и работа), стремясь обеспечить мужа как можно бо́льшим количеством свободного времени. Зарождалось «бесполое общество», в котором мужчины и женщины проводят время примерно одинаково[1192].
Какая же из версий достоверна? Не в последнюю очередь столь разные интерпретации связаны с разными методами проведения опросов. Шор основывала свое исследование на субъективных оценках. Да, американцы действительно ощущали, что выматываются на работе – никто не спорит с тем, что в Соединенных Штатах, как и в развитых странах вообще, число людей, считающих жизнь сплошным стрессом, неуклонно росло начиная с 1970-х годов[1193]. Однако наше субъективное восприятие, к сожалению, очень плохой судья в отношении времени. «Чем счастливее момент, тем короче он нам кажется», – утверждал Плиний Младший 2000 лет назад[1194]. Неудивительно, что чем больший стресс испытывают люди, тем более длинным кажется им рабочий день; если следовать только субъективным оценкам людей о том, сколько времени они тратят на то или иное занятие, получится, что в сутках больше 24 часов. Более правильным будет попросить респондентов завести дневник и четко фиксировать в нем свои занятия и время, ушедшее на них. Как раз этим методом воспользовались Робинсон и Годби. Дневники помогли соотнести реальность и ощущения: на самом деле люди работали меньше, чем им казалось.
Мы должны определиться не только с количеством времени, но и с тем, о чьем именно досуге мы ведем речь. Статистика Маддисона, к примеру, показывает увеличение свободного времени с точки зрения рабочего. То есть данные справедливы в отношении взрослого мужчины на оплачиваемой работе. А вот если речь пойдет о женщине, о безработном или о тех, кто младше 14 или старше 65, то уже далеко не все будет так очевидно. Более того, работа и досуг – далеко не всегда личное дело каждого. Большинство людей (по-прежнему) живут в семьях, среди членов которых неравномерно распределены оплачиваемая работа, неоплачиваемая работа и досуг. Если мистер Смит будет по пятницам возвращаться с работы на один час раньше, это практически не повлияет на общее количество свободного времени семьи, ведь миссис Смит все равно тратит дополнительный час, чтобы накормить его ужином. Досуг одного человека может означать увеличение работы для другого. Впрочем, необязательно. Если мистер Смит поможет своей жене и помоет посуду (30 минут), каждый из них получит дополнительные полчаса свободного времени и бесценную гармонию. На свободное время важно смотреть не в общем, а учитывая то, как оно распределяется между членами семей. Вот почему, прежде чем выносить вердикт революции досуга, необходимо оторвать взгляд от конкретного рабочего и взглянуть на общество в целом.
Благодаря труду экономистов Валери Рамей и Невилла Фрэнсиса, которые провели подробный анализ распределения времени, мы имеем возможность проследить, как менялось соотношение работы и досуга в Соединенных Штатах на протяжении ХХ века[1195]. Наряду со временем, затраченным на оплачиваемую работу, ученые проанализировали также неоплачиваемую работу («домашние дела» – готовку, уборку и так далее), а также учебу. В их исследовании участвовали подростки, пожилые люди, а также государственные служащие, например солдаты или учителя. Полученные результаты указывают на несколько поразительных долгосрочных тенденций. Действительно, начиная с 1930-х годов мужчины стали тратить меньше часов на оплачиваемую работу, чего не скажешь о женщинах – они, наоборот, стали тратить на нее больше времени. Суммировав все эти изменения, мы получим, что в 2005 году оба пола в возрасте от 25 до 54 лет в среднем работают столько же часов, сколько они работали в 1910 году, а именно 31 час в неделю. Что касается досуга, то здесь картина смешанная. В 2005 году американцы (старше 14) в целом имели в неделю на 4 часа свободного времени больше, чем их предшественники век тому назад. Однако некоторым отдельным поколениям повезло намного больше, чем другим. Молодежь (от 14 до 17 и от 17 до 24) приобрела 5 часов дополнительного свободного времени, а пожилые (65+) – целых 14 часов. В выигрыше оказались все, кроме тех, кто был старше 25 и младше 54. В 2005 году они имели примерно такое же количество свободного времени, как и люди их возраста в 1900 году. Однако если присмотреться к цифрам более внимательно, можно заметить интересные отклонения от общих тенденций. Хотя у людей зрелого возраста также произошли революционные изменения в количестве свободного времени, однако в 1980-х годах они пошли на убыль. 1980 год стал пиком досуга 40–50-летних. Они приобрели целых пять часов свободного времени по сравнению с 1910 годом. В тот момент они не отставали от молодежи, но между 1980 и 2005 годами все же растеряли все дополнительные часы.
Среднее количество часов работы и отдыха для всех жителей США старше 14 лет, 1900–2005
Источник: V. A. Ramey and N. Fransic «A Century of Work and Leisure», American Economic Journal: Macroeconomics 1, № 2 (2009): стр. 189–224
Среднее количество часов отдыха в неделю у мужчин в зависимости от возраста в США, 1900–2005
Источник: V. A. Ramey and N. Fransic «A Century of Work and Leisure», American Economic Journal: Macroeconomics 1, № 2 (2009): стр. 189–224
Джон Мейнард Кейнс мечтал о том, что благодаря более высокой продуктивности люди к 2030 году будут иметь в распоряжении дополнительные 20 часов свободного времени. Очевидно, что до этой утопии нам еще далеко. Однако будет также неверно утверждать, что революции свободного времени вообще не произошло или что рабочие 1930-х годов отказались от свободного времени в обмен на товары и более высокие зарплаты[1196]. Вплоть до 1970-х годов американцы всех возрастных групп наслаждались свободным временем и работали меньше. Рост потребления, таким образом, не связан с уменьшением свободного времени. Бо́льшая часть ХХ века доказывает, что все происходит с точностью до наоборот.
Среднее количество часов отдыха в неделю у женщин в зависимости от возраста в США, 1900–2005
Источник: V. A. Ramey and N. Fransic «A Century of Work and Leisure», American Economic Journal: Macroeconomics 1, № 2 (2009): стр. 189–224
Получается, что раз после 1970-х годов свободное время стало уменьшаться, правы все-таки пессимисты? На самом деле это не совсем так. Американские женщины (в возрасте от 25 до 54) в 2000 году на 11 часов больше тратили на оплачиваемую работу, чем в 1970 году. Логично предположить, что эти часы были отняты у свободного времени. Однако случилось нечто весьма интересное: их свободное время сократилось при этом всего лишь на 5,5 часа. Другими словами, свободное время не сдало свои позиции. Женщины не обменивали его на более высокие заработки, по крайней мере не в отношении 1:1. Но если в сутках всего лишь 24 часа, то откуда могло взяться время, которое женщины теперь использовали для работы в офисе? Это то самое время, которое раньше они проводили в резиновых перчатках со швабрами и тряпками. После 1960 года количество времени, которое женщина тратила на домашнюю работу, сократилось больше чем на 11 часов. Им начали оказывать поддержку мужья и партнеры: начиная с 1970 года американец зрелого возраста тратил дополнительные пять часов в неделю на работу по дому. Это отчасти объясняет то, почему в эти годы притормозила революция досуга для мужчин работающего возраста; кроме того, именно в эти годы начали появляться жалобы на чрезмерный стресс. Многие мужчины инвестировали часы, освободившиеся от работы в офисе, в работу по дому, а не в свободное время. Получается, что оплачиваемая работа подарила женщинам ту возможность, которую им напрасно обещали производители пылесосов, стиральных машин и других бытовых технологий, а именно возможность сэкономить время на домашних делах[1197]. Однако стоит отметить, что когда время на готовку и уборку сократилось, время, потраченное на уход за детьми, увеличилось.
Было бы слишком примитивно решить, как делают некоторые экономисты, что труд по дому можно просто заменить различными товарами и услугами, купленными в магазине[1198]. Несмотря на тот факт, что семьи с двумя работающими родителями действительно чаще покупают готовую пищу, чем сами ее готовят, они не смогли полностью отказаться от остальных домашних дел, в том числе и от заботы о детях. Удивительно, но в 2000 году американская семья тратила те же 22 часа на домашние дела, что и в 1900 году – несмотря на то, что теперь в ней было меньше детей. Впрочем, раз семьи стали меньше, работы каждому члену семьи прибавилось. Вместо того чтобы заменить одно другим, современные семьи покупают больше товаров и услуг и работают по хозяйству. Если бы людям платили за работу по дому, сегодня этот доход мог бы составить 22 % от ВВП США; а если добавить к этому работу, которую выполняют посудомоечные машины и другая бытовая техника, то цифра взлетела бы до 30 %[1199]. То, что сокращение часов неоплачиваемой работы с 1970-х годов происходило одновременно с популяризацией менее официального стиля одежды и походов в ресторан, далеко не случайно. Если бы люди решили передать еще больше неоплачиваемой работы «в руки» рынка или приняли более низкие стандарты комфорта и чистоты, то свободного времени у них стало бы намного больше; в общем и целом работа по дому оказалась таким же препятствием для революции досуга, как и обыкновенная оплачиваемая работа.
Возможно, говорить о «бесполом обществе» еще рано, ведь женщины по-прежнему выполняют две трети всей домашней работы, а мужчины скорее присмотрят за собакой, чем за детьми. И все же пропасть между американскими мужчинами и женщинами в вопросах использования времени сократилась, и нечто подобное происходит также в Европе и Канаде[1200].
Тем не менее данная демократическая тенденция врезается в новые классовые различия. В 1950-е годы социологи начали замечать, что простые американцы работают меньше и больше стремятся к свободному времени, чем их боссы. Начальники предпочитали демонстрировать свою важность долгими вечерами в офисе и огромным количеством телефонов на рабочем столе. Занятость сигнализировала о статусе. Дневники по использованию времени демонстрируют, что с тех пор пропасть между этими двумя категориями населения только увеличивалась. Образование, кстати, отлично коррелирует с количеством свободного времени: чем лучше у американца первое, тем меньше у него второго. Между 1965 и 1985 годами выпускник старших классов приобрел почти семь часов дополнительного свободного времени, в то время как выпускник университета за этот промежуток не приобрел ничего. Увеличившиеся часы работы стали уделом мужчин и женщин с высшим образованием. Люди с разным уровнем образования в итоге имели не только разный доход, но и разное количество свободного времени. У тех, кто зарабатывал много, было на четыре часа меньше свободного времени, чем у рабочих с низким доходом. Бедные превратились в новый праздный класс, богатые – в новый рабочий[1201].
Теории общества потребления нередко кладут свободное время и работу на разные чаши одних весов: чем важнее одно, тем менее важным кажется другое. Однако за последнее столетие увеличение количества свободного времени – даже самое скромное – сопровождалось усилением важности работы как источника богатства. В 1900 году богатым считался тот, кто имел загородный дом или получил наследство. Сегодня богатство зависит от зарплаты и квалификации – поэтому все так радуются премиальным и рвутся в университеты. В ходе ХХ века успех стал все чаще зависеть от человеческого капитала[1202]. Работать дольше каждый день – вот один из способов его «сколотить». Так праздность оказалась принесена в жертву карьере.
«Крайняя занятость, – писал Роберт Льюис Стивенсон в 1877 году, за семь лет до того, как он прославился своим «Островом сокровищ», – в школе, колледже, церкви или на рынке есть симптом недостатка жизненных сил; и способность праздно проводить время означает широкий ум и развитую самодостаточность»[1203]. Большинству читателей идея о том, что праздность создает личность, наверняка покажется неправильной. Надо признать, что самому Стивенсону удалось совместить праздность с написанием тринадцати романов, шести книг о путешествиях, собрания эссе и стихотворений, с сочинением музыки – он играл на флажолете (инструменте, похожем на флейту), – а также с путешествиями к берегам Северной Америки и Самоа, где он вырубил деревья и построил дом, и все это он успел за довольно короткую жизнь: смерть настигла Стивенсона в возрасте сорока четырех лет. Кейнс также не видел в работе ничего хорошего. По его мнению, богатые, если они работают, движимы лишь алчностью, а бедные – стремлением выжить. То, что работа может приносить удовольствие и быть предметом гордости, ускользнуло от его взора[1204]. В постиндустриальном обществе менеджеры и квалифицированные специалисты проводят больше времени в офисе, чем их коллеги двумя поколениями ранее. Отчасти они делают это из-за того, что сегодня работа приносит больше удовлетворения – le bonheur du travail, как говорят французы[1205].
«Трудолюбивые американцы» и «ленивые европейцы» – сегодня это почти клише. В 2006 году финансовый гигант UBS указал более долгое рабочее время в качестве причины, объясняющей, почему американская экономика растет быстрее[1206]. Однако последовавшая рецессия продемонстрировала, что это было не так. На первый взгляд, цифры говорят сами за себя. По данным ОЭСР, в 2005 году американцы работали в среднем 1800 часов, британцы –1680 часов, французы – 1550 часов, а нидерландцы, немцы и жители скандинавских стран – около 1400 часов[1207]. Введение 35-часовой рабочей недели во Франции в 2000 году стало вишенкой на торте. В Германии количество оплачиваемых дней отпуска возросло с 23 дней в 1970-х годах до 31 дня в 2010-м; американский работник мог считать себя счастливчиком, когда после 20 лет работы получал 19 дней оплачиваемого отпуска. С чем связаны эти различия? Одна теория объясняет их глубинной пуританской рабочей этикой американцев. Такое объяснение кажется сомнительным. В 1950-х годах Дэвид Рисмен, внимательно наблюдавший за изменениями в обществе, говорил о том, что в Америке совершается настоящая «антипуританская революция», так как свободное время, некогда «побочная выгода», теперь вытесняло «саму работу с пьедестала сознательности и важности»[1208]. Американцы в начале 1980-х годов были ленивее европейцев. То, что все вновь изменилось за последние годы, связано с усилением профсоюзов, ростом качества государственных услуг и активной социально-демократической политикой в старушке Европе.
На самом деле количественные различия между нациями скрывают больше, чем объясняют. Говорят, что американцы якобы предпочитают доход и потребление досугу, а вот европейцы готовы быть чуть беднее, но иметь при этом больше свободного времени. Однако это различие весьма относительно. Австралийским аборигенам, которые предпочитают работать только 3–4 часа в день, эти две будто бы противоположные ситуации покажутся почти идентичными вариациями одного и того же принципа распределения времени[1209]. Стоит отбросить национальные стереотипы, и можно сразу увидеть больше параллелей. В 1941 году лишь 3 % американцев в возрасте 65 лет называли свободное время главной причиной, по которой они решили оставить ряды рабочей силы. К началу 1980-х годов о свободном времени говорил уже каждый второй[1210]. Другими словами, пожилые американцы не сильно отличаются от европейцев. Да и у европейцев можно наблюдать многие из тенденций, которые обычно приписывают исключительно американцам. Пусть официальные часы работы в Европе короче, но занятость и сверхурочные здесь тоже растут, и таким образом различия между длительностью рабочей недели и свободными от работы выходными в Америке и Европе стираются. В Германии число людей, работающих по вечерам, выросло после 1995 года с 23 % до 30 %; в 2007 году 40 % регулярно работали по субботам, 20 % – по воскресеньям[1211]. В Нидерландах за последнее поколение оплачиваемая работа забрала у свободного времени почти четыре часа в неделю[1212]. Гендерные различия в отношении свободного времени и неоплачиваемой работы сократились, хотя в Италии и Испании они по-прежнему велики[1213]. Одной из причин, по которой число рабочих часов в Соединенных Штатах больше, является тот факт, что во Франции или Германии меньше тех, для кого оплачиваемая работа стояла бы на первом месте в жизни. Это не означает автоматически, что у последних море свободного времени. Например, они чаще готовят. Если мы добавим в список рабочих часов время, потраченное на неоплачиваемую работу, то разница между европейцами и американцами сразу сократится на 10 %[1214]. А испанцы вообще полностью сравняются с последними.
Но самое главное заключается в том, что в Европе тоже произошла классовая поляризация времени, подобная той, что имела место в Соединенных Штатах. В сегодняшней Германии более половины людей, занимающих высокие должности, работают больше 40 часов в неделю; пятая часть всех состоятельных людей трудится больше 48 часов. Для людей, занимающих более скромные должности, работать по 35 часов и меньше является нормой. В 1961 году в Великобритании мужчины с более скромным образованием и опытом работали больше, чем их более образованные коллеги. Спустя сорок лет ситуация поменялась. Среднестатистический британский менеджер ежегодно отказывается от четырех дней своего законного отпуска[1215].
Все это означает, что образование, пол и семья гораздо больше влияют на досуг, чем тот факт, что человек живет в Соединенных Штатах, в Швеции или во Франции. В вопросе распределения времени генеральный директор из Стокгольма или Парижа ближе к своему коллеге из Нью-Йорка, чем к местному почтальону. Во всех странах наличие детей отрицательно сказывается на количестве свободного времени; родителей-одиночек это касается в первую очередь. Именно социальные роли все чаще определяют то, сколько у человека свободного времени. А вот национальная политика значит намного меньше.
Одна группа социологов попыталась выяснить, сколько свободного времени было бы у людей, если бы они работали только для того, чтобы заработать на прожиточный минимум, а дома занимались бы только самыми необходимыми делами[1216]. Наряду с «дискреционным доходом» у людей есть «дискреционное время» – спрятанный резерв, из которого его можно черпать. У кого-то его больше, у кого-то меньше. Одинокий взрослый без детей приобретает примерно 11 часов дискреционного времени, когда вступает в брак и начинает делить обязанности по дому с супругом или супругой. Когда рождается первенец, работающая пара родителей теряет от 7 (Швеция) до 13 часов (Соединенные Штаты). Развод отбирает у финской матери 23 часа, у американской – 33 часа. Эти цифры позволяют нам сделать вывод, что нехватка времени менее ощутима в скандинавских странах с развитыми системами социального обеспечения, чем в либеральной Америке; в то же время французы имеют еще меньше потенциально свободного времени.
В реальной жизни у времени, в отличие от денег, конечно же, отсутствует «дискреционность» в чистом виде. Она не выражается в долларах и фунтах, но она связана с привычками, последовательностью действий и их координацией. Если свалить все в кучу, можно серьезно ошибиться в расчетах. Однако концепция дискреционного времени позволяет отличать тех, кто отказывается от свободного времени добровольно, от тех, кто вынужден от него отказываться. Те, кто зарабатывает в два раза больше других, жалуются на то, что у них нет времени, однако если бы они захотели, они смогли бы воплотить мечту Кейнса в реальность. И хотя, конечно, нельзя считать их полноправными властителями своей судьбы, все же считать их жертвами из-за нехватки времени довольно сложно. Настоящие заложники ситуации – родители-одиночки. Интересный факт: европейцы – неважно, живут ли они в процветающей Швеции или в корпоратистской Франции, – в точности так же, как американцы, не умеют превращать дискреционное время в досуг. Швед мог бы иметь в распоряжении 85 дополнительных часов свободного времени в неделю, не став при этом бедняком. Но в реальной жизни он довольствуется всего лишь 30 часами. Схожим образом среднестатистический американец, немец и француз жертвуют 46 часов потенциального свободного времени в неделю. Поэтому не стоит преувеличивать различия между «любящими досуг» европейцами и «энергичными» американцами.
Как ни крути, большинство людей общества изобилия не согласны довольствоваться удовлетворением только базовых потребностей. Дауншифтинг остается выбором меньшинства[1217]. Люди не считают огромное количество свободного времени достойным приобретением, если ради этого им придется жить в более скромном жилище, носить поношенную одежду, не иметь возможности обновить мебель, отказаться от машины, самых последних технологических новинок и экзотического отпуска. Возникает вопрос: а правилен ли выбор в пользу последнего? Или подобное распределение времени все же делает людей менее счастливыми и было бы лучше выбрать свободное время? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо разобраться с таким понятием, как благополучие, и методами для его измерения. За последние десятилетия было проведено немало исследований с целью заменить традиционный экономический показатель – валовой внутренний продукт (ВВП) – рядом альтернативных показателей для определения уровня нашего благополучия и счастья. Мы не можем уделить должное внимание всем этим серьезным работам[1218],однако хотели бы воспользоваться результатами, касающимися использования времени. Изначально исследователи стремились найти тонкую связь между доходом и счастьем в обществах изобилия. В 1974 году Ричард Истерлин в своей знаковой работе отметил, что, хотя богатые американцы были счастливее своих бедных соседей, как народ в целом они не были счастливее в 1970 году, чем в 1946 году, несмотря на тот факт, что в 1970-м они были на 60 % богаче (фактический доход). Когда базовые потребности были удовлетворены, ежегодный доход в $15 000 (по курсу 1974 года) уже не был в состоянии сделать человека более счастливым[1219].
Проведенные с тех пор исследования были более оптимистичны и доказали, что богатые страны все-таки более счастливы, чем бедные. Датчане сегодня и богаче, и счастливее, чем 40 лет назад. Ученые попытались также определить «денежный» порог, за которым деньги больше не в состоянии купить счастье. Однако, например, исследование Института Гэллапа в 2007 году обнаружило, что счастье американцев все же продолжает расти вместе с ростом дохода[1220]. Нас не должно удивлять, что счастье не так буйно цветет в развитых странах, даже когда с неба буквально падает денежный дождь. Новая машина или кухня повышают наше объективное благополучие, в то же время повышая и наши ожидания от жизни. Наше субъективное благополучие, а именно им занимается большинство исследователей, остается неизменным. Это так называемый эффект «беговой дорожки удовольствия». Также стоит отметить, так как об этом часто забывают, что ни одно из подобных исследований не доказало, что изобилие сделало нас менее счастливыми.
Конечно, можно много узнать, спрашивая людей о том, довольны ли они своей жизнью в целом. Однако наши будни состоят из сочетания разных видов деятельности, и можно узнать еще больше, если спросить людей о том, насколько приятно/неприятно им было заниматься тем или иным делом в течение дня, а затем выяснить, сколько времени они посвятили каждому занятию. Этот метод реконструкции дня был разработан лауреатом Нобелевской премии психологом Даниэлем Канеманом. Именно этот метод использовался им, его коллегой по Принстонскому университету Аланом Крюгером и еще четырьмя экспертами при проведении опросов об использовании времени и счастье во Франции и Соединенных Штатах. В 2005 году команда ученых опросила 800 женщин в не самом крупном городе США (Колумбус, штат Огайо) и столько же женщин во Франции (жительниц небольшого города Рен)[1221]. В результате получился так называемый индекс U (от англ. «unpleasant» и «unhappy» – «неприятный» и «несчастный») – «индекс мучений», показывающий процент времени, который тратится на неприятное занятие. В этом отношении обнаружилось много сходств между странами. Американки, так же как и француженки, считали секс, фитнес и прием пищи гораздо более приятными занятиями, чем работу и уход за детьми. Стоит также отметить, что просмотр телевизора оказался таким же приятным занятием, как молитва и разговор, и намного приятнее сна и похода по магазинам. Однако были найдены и серьезные отличия. Француженки чаще делали то, что им доставляет удовольствие – больше ели и да, больше занимались сексом и меньше занимались неприятными вещами – домашней работой и оплачиваемой работой. Кроме того, уход за детьми не был им так уж в тягость по сравнению с американками, что, возможно, связано с более развитой системой детских садов во Франции и наличием под рукой бабушки и дедушки.
В общем и целом отличия не такие уж существенные. Женщины в Колумбусе тратили почти на 5 % больше времени на неприятные виды деятельности, чем их подруги из Рена[1222]. Вероятно, эти цифры несколько занижены, так как не были учтены отпуска, а между тем отпуск во Франции на три недели дольше, чем в США. Исследователи решили, что отпуска – не такая важная вещь, так как по сравнению с целым годом на них уходит лишь небольшой отрезок времени. Но такой подход многое не учитывает. Ведь отпуска – это важнейшая часть жизни людей и того, как они себя воспринимают. Они заранее планируют поездки, а потом наслаждаются воспоминаниями. Во время отпуска люди меняют ритм жизни. Гораздо больше играют с детьми, едят, общаются, предположительно больше занимаются сексом, и все пережитые эмоции оказывают влияние на их жизнь, когда они возвращаются к привычным будням. Большое количество фотографий на стенах и сувениров на полках говорит о долгоиграющем влиянии отпуска на чувство удовлетворенности и счастья, и это невозможно понять и оценить, используя метод, при котором людей просят реконструировать их обыкновенный день.
Исследования, которые сравнивают то, как люди в разных странах используют и ощущают время, еще только-только начинают появляться. Здесь существует много сложностей. Что, если большая угрюмость одних наций в сравнении с другими – просто черта национального характера? Возможно также, что они получают удовольствие от других вещей.
Продолжительный обед делает француза более счастливым, однако означает ли это, что все остальные культуры могли бы (или даже должны) последовать его примеру? Интересно, что приведенное выше сравнение французской и американской культур наталкивает на мысль о парадоксальном взаимодействии между досугом и счастьем. Вспомните критиков, утверждавших, что общество изобилия «безрадостно» по своей сути[1223]. Согласно этой теории, изобилие приносит дешевые развлекательные технологии и другие «товары комфорта» и позволяет испытывать постоянное наслаждение, которое, однако, кратковременно и при этом разрушает искренние отношения между людьми. То есть люди сидят и смотрят телевизор, вместо того чтобы встретиться с друзьями. Но проранжировав занятия в зависимости от удовольствия, мы начинаем осознавать примитивность описанной выше теории. Во-первых, некоторые потребительские товары приносят больше радости, чем другие – во Франции, как и в Соединенных Штатах, просмотр телевизора опережает занятия за компьютером. Что еще более важно, французы радуются жизни, используя в равной степени и потребительские товары, и общение: они чаще смотрят телевизор и чаще занимаются сексом. Уничтожают ли потребительские товары «правильный» досуг и отношения с людьми на самом деле – это открытый вопрос, но ни в коем случае не доказанный вывод. И чтобы попытаться найти на него ответ, необходимо рассмотреть, как именно люди проводят свое свободное время.
Время и развлечения
A. Доля времени, отведенная на различные занятия в США и Франции, 2005 год
Б. U-индекс бедности в зависимости от деятельности, США и Франция, 2005*
* U-индекс отображает бедность. Чем ниже индекс, тем меньше времени тратится на различную деятельность в неблагоприятное время
Источник: Krueger et al «Time Use and Subjective Well-being in France and the US: Social Indicators Research» (2009), таблица 3.
Сделал дело – гуляй смело?
Досуг придумали древние греки. В обществе собирателей работа и отдых были единым целым. И именно греки отделили первое от второго. Аристотель видел в досуге, наряду с мудростью и счастьем, одну из целей жизни. Досуг делает человека полноценной личностью, утверждал он. Когда есть досуг, есть время для созерцания, гражданской деятельности, появляется свобода, необходимая для объективного взгляда на мир. Совсем не случайно европейские слова со значением «школа» – англ. school, нем. Schule и ит. scuola – восходят к греческому слову schole со значением «досуг», хотя сегодняшние реалии образования далеки от греческого идеала. В отличие от наших современников, древние воспринимали досуг как нечто беспримесное и неделимое. Идея о том, что его можно измерить в часах и минутах или что у кого-то может быть больше или меньше свободного времени, удивила бы Аристотеля. Досуг и работа были понятиями, друг друга исключающими. Если вам посчастливилось обладать первым, то вы оказывались свободны от второго. Поэтому досуг одних существовал за счет рабства других. Именно поэтому в Викторианскую эпоху у «досуга» была плохая репутация, а выражение «праздный класс» зачастую звучало как оскорбление. Человек с годовым доходом в £200 000, как едко заметил викторианский историк и моралист Томас Карлейль, жил за счет работы 6666 крестьян, и с утра до ночи его единственным занятием была охота на куропаток[1224].
Индустриализация повысила продуктивность в разы, благодаря чему появилась возможность предоставить рабочим выходные. Однако прежде чем сделать это, нужно было реабилитировать досуг. До начала ХХ века досуг воспринимался как «угроза». Сумеют ли рабочие разумно распоряжаться свободным временем или будут пьянствовать и делать ставки на кровавых собачьих боях? Чтобы защитить общество от этой угрозы, принадлежавшие к среднему классу реформаторы предложили варианты «рационального отдыха», такого как чтение, развлечения в трезвом состоянии и физические упражнения. И к началу ХХ века война за досуг была выиграна. Все общества – демократические, фашистские и социалистические – решили использовать досуг как инструмент воспитания сильных граждан, хотя применять их силу каждый тип общества планировал по-своему.
Наряду с количеством свободного времени продолжали обсуждать и его качество. Очень редко сторонники досуга выступали за то, чтобы ничего не делать. «Впервые за всю историю человечества, – писал один американский комментатор в 1942 году, – досугом для отдыха и занятий искусством располагают почти все классы общества. Вместо того чтобы видеть в досуге опасность, мы должны использовать его как средство для самосовершенствования… Нам стоит уделять больше внимания играм и творческим занятиям»[1225].
Дать определение досугу не так-то просто. Досуг подразумевает выбор и возможность делать что-либо для собственного удовольствия. В 1976 году официальная британская статистика относила к досугу виды деятельности в рабочей среде, то есть клубы компаний и спортивные состязания. Тем временем оплачиваемый отпуск относился к категории рабочего времени до тех пор, пока в 1988 году его не перенесли обратно в категорию досуга[1226]. С тех пор по международному соглашению свободное время отделяют от оплачиваемой и домашней работы, с одной стороны, и от ухода за собой, с другой. Совместное европейское исследование использования времени (HETUS – harmonized European timeuse survey) рассматривает общение, развлечения, чтение, отдых и хобби как свободное время. Работа в саду, рукоделие и шопинг относятся к работе по дому, вместе с заботой о детях и уборкой, в вот принятие пищи относится к категории ухода за собой. Конечно, реальность гораздо сложнее таких жестких ограничений. Мы едим, чтобы жить, однако некоторые едят для удовольствия и любят красиво оформлять ужин или обед; если бы поглощение пищи отчасти рассматривалось как свободное время, разница между американцами и европейцами увеличилась бы в разы[1227]. Работа в саду, вязание и изготовление различных поделок в домашних условиях тоже обладают качествами досуга. Поэтому на следующих страницах мы должны учитывать это и не делать категоричных выводов. Иначе картина взаимосвязи изобилия и досуга может оказаться искаженной.
Следует отметить, что существует одно простое, но важное различие. Для экономиста частное потребление выражается в количестве денег, которое индивидуум привык тратить. Для социолога досуг – это свободное время, потраченное с определенной целью. И первое нельзя перевести во второе. Если мистер Джонс купил новую модную машину, но ездит он на ней в основном на работу, то в дневнике по использованию времени это будет обозначено как путь на работу. И наоборот, досуг может подразумевать больше или меньше потребления. Активная лыжница тратит больше денег и ресурсов, чем ее соседка, которая любит сидеть дома и читать. Поэтому утверждение, что чем больше досуга, тем меньше потребления, будь то стереотип о ленивом европейце или американце-потребителе, еще требует эмпирической проверки.
В 1927 году Лидия Люэб (Lydia Lueb) опросила 2000 работниц швейной фабрики в Вестфалии на тему того, как они проводят свободное время. В среднем эти молодые женщины работали 54 часа в неделю, в том числе и в субботу утром. Кроме того, в день они примерно 2 часа тратили на работу по дому. «Что вы больше всего любите делать в течение дня?» – так звучал один из вопросов. Большинство (41 %) назвали своим любимым занятием отдых. Четверть обозначили шитье, вязание и работу по дому, чуть меньшее число опрошенных назвали любимым занятием чтение (8 %), прогулки на велосипеде и спорт (3 %), а также развлечения (2 %). У женщин имелась неделя отпуска – половина проводила ее дома за рукоделием или в саду. Лишь каждая пятая отправлялась в короткое путешествие. И совсем немногие отправлялись в поход. В течение рабочей недели некоторые из женщин ходили плавать, однако «о спорте по выходным никто практически и не думал». Некоторые из них жили в пансионах и общежитиях при фабрике, в которых по вечерам и воскресеньям устраивали танцы и игры, а также кулинарные и швейные курсы. В зимние месяцы профсоюзы организовывали спектакли и вечера песни для своих членов. Для большинства воскресенья проходили следующим образом: утром в церковь, затем работа по дому и обед. После обеда гуляли, ходили в гости к друзьям и родственникам. Некоторые играли на каком-нибудь музыкальном инструменте или репетировали роли в пьесе. Кто-то ходил на экскурсии, которые проводили их клубы песни. Тем не менее больше всего они ценили возможность поспать и отдохнуть[1228].
Перенесемся в Европу 2000-х – и сразу окунемся в совершенно другую «временную» атмосферу. У немки свыше пяти часов свободного времени в день, у норвежки – почти шесть. У мужчин в среднем на полчаса больше. Примерно два часа в день тратятся на просмотр телевизора – треть всего свободного времени в Германии, больше половины в Венгрии. Это единственное крупное изменение в использовании времени. Тем, чем для рабочих Вестфалии был отдых, стал для современных европейцев телевизор. Однако другие виды деятельности усложняют общую картину. Добрая половина всех европейцев в 2000-х ежедневно тратила час или больше на общение. Чтение тоже по-прежнему пользовалось популярностью, в особенности в Северной Европе. Четверть всех европейцев тратила полчаса в день на спорт и прогулки. Занятия, связанные с культурой (от 5 до 14 минут в день), оказались на последнем месте, однако это объясняется тем, что мы имеем дело со средними показателями, а люди не ходят в театр или музей каждый день. На работу в саду пришлось от десяти до тридцати минут в день, на шопинг – полчаса[1229].
Очень редко сторонники досуга выступали за то, чтобы ничего не делать.
Конечно, эти два исследования не позволяют нам провести строгое сравнение; первое исследование рассматривало только женщин из рабочего класса, а не население в целом. Национальные исследования по использованию времени появились лишь в 1960-х. И все же, сопоставив результаты этих исследований, мы сможем увидеть важнейшие изменения в качестве времени, его ритме, скорости и количестве занятий. Во-первых, в 1920-е годы было совершенно естественным относить работу по дому и рукоделие к «свободному времени»; и правда, четверть молодых женщин называла эти виды деятельности своими любимыми занятиями. К 2000 году подобные занятия были низведены до категории «неоплачиваемой работы». Во-вторых, количество занятий выросло в геометрической прогрессии. Женщины в Вестфалии 1920-х годов либо ходили в бассейн, либо вообще не занимались спортом. Их правнучки могли выбирать между футболом, волейболом, теннисом, дзюдо и катанием на лыжах. И в-третьих, более высокий уровень активности связан с более высокой мобильностью. Как правило, за исключением прогулок, всеми остальными видами досуга в 1920-х занимались в определенном месте: у себя дома или в пансионе. Сегодня европейцы по-прежнему проводят две трети досуга у себя дома, однако начиная с 1960-х они демонстрируют возросшую активность за его пределами; в 1961 году взрослый британец тратил 87 минут в день на шопинг и досуг вне дома; спустя сорок лет это количество времени возросло до 136 минут. Во Франции в 1973 году больше трети граждан вообще никуда не выходили по вечерам; спустя поколение таких людей стало меньше – уже всего одна пятая опрошенных[1230]. Вестфальские работницы вообще никогда не ужинали в ресторане, так как они ели либо дома, либо на работе; их 90-минутный перерыв на обед показался бы большинству сегодняшних работников чем-то совершенно непостижимым, по крайней мере тем, кто живет не во Франции.
Занятия мужчин от 20 до 74 летв свободное время в Европе, 1998–2002 годы
Источник: ЕВРОСТАТ, 2004
Наконец, количество занятий в свободное время. В 2000 году европейцы не только стали подолгу смотреть телевизор – они также наполнили свой день гораздо бо́льшим количеством видов деятельности по сравнению со своими предшественниками. За последние три десятилетия время на чтение немного сократилось[1231], зато в разы возросло время, потраченное на походы в музеи и просто развлечения по вечерам. Несмотря на то что общение перестало быть доминирующей частью, которой оно было столетие назад, оно по-прежнему играет важную роль в повседневной жизни. В прошлом было меньше свободного времени, но и оно всегда было предсказуемо и последовательно распределено: утром – в церковь, потом работа по дому, обед и послеобеденная прогулка. Сегодня у человека больше свободного времени, однако оно менее структурировано, и возможностей провести его тоже гораздо больше, причем каждый вид деятельности требует больше времени и пространства. Посещение спортзала нужно спланировать так, чтобы успеть отвезти детей на урок музыки и заехать в супермаркет. Сегодняшние европейцы используют автомобиль больше для своих личных нужд, чем просто как средство перемещения до работы[1232]. Одновременное повышение физической мобильности и уменьшение коллективных, предсказуемых ритмов привели к тому, что семьи теперь должны сами организовывать свой досуг. Свободное время, как любое время вообще, подразумевает искусственное упорядочивание неструктурированной реальности. Когда-то люди ориентировались по звону церковных колоколов и фабричным часам, теперь ориентиром все больше становится семейный распорядок. Современные информационные технологии позволяют нам подстраивать время под себя – мы можем заранее записать фильм на диск или нажать на паузу, когда смотрим прямой эфир. Однако высвободившееся при этом время заполняется другими видами деятельности, что сокращает промежутки между задачами. То же самое и в оплачиваемой работе (где начиная с 1960-х почти полностью исчезли перерывы)[1233] – свободное время стало и более гибким, и более турбулентным одновременно. И это одна из причин, по которой мы все больше ощущаем себя опустошенными и усталыми.
Занятия женщин от 20 до 74 лет в свободное время в Европе, 1998–2002 годы
Источник: ЕВРОСТАТ, 2004
А что, если чувство гонки напрямую связано с беспокойным характером сегодняшнего потребления? Стаффан Линдер, консервативный экономист и министр торговли Швеции, в своей книге The Harried Leisure Class («Спешащий праздный класс») (1970) утверждает, что так оно и есть. Он описывает ситуацию, которую мы назвали «синдромом ребенка в кондитерском магазине». Мы стали богаче, чем когда-либо, пишет Линдер, однако вместо того чтобы наслаждаться идиллией и гармонией, мы ощущаем, что «темп нашей жизни… становится все более лихорадочным». Причина этого парадокса изобилия кроется в «растущей нехватке времени». Потребление, замечает Линдер, требует не только денег, но и времени. Когда благодаря повышению производительности относительная стоимость труда повысилась, свободное время тоже подорожало. Сидеть на скамейке и смотреть на птичек уже не очень-то хочется, потому что за это время можно заработать немалое количество денег. Кроме того, продукты становились все более дешевыми. И Линдер считал, что естественной реакцией на подобные изменения было переключиться с медленных культурных видов деятельности, требующих большого количества времени, на дешевые товары, обеспечивающие мгновенное получение удовольствия. Он предсказал, что потребление в будущем станет еще более «товароинтенсивным»[1234].
Спустя сорок лет можно проверить, насколько сбылись его предсказания. Действительно, шкаф и гаражи еще никогда не были так забиты товарами и устройствами. Однако Линдер говорил не только о темпах приобретения – он утверждал, что потребительские товары уничтожают те виды досуга, на которые уходит много времени. И правда, время на чтение сократилось почти во всех обществах изобилия начиная с 1980-х, хотя и там все по-разному, в зависимости от страны и возрастной группы. Скандинавы по-прежнему читают в два раза больше, чем жители Южной Европы. Однако сегодняшние французы в возрасте от 55 до 64 тоже чаще берут в руки книгу, чем десять лет тому назад. В целом в Великобритании за последнее десятилетие люди вообще стали читать больше книг[1235].
Тем не менее существует огромное количество доказательств того, что свободное время в обществах изобилия вовсе не превратилось в сверхскоростной материализм. В конце концов, больше всего времени проводится перед телевизором. Да, реклама идет быстрее и чаще, чем 50 лет назад, есть специальные телемагазины и «гуляние» по каналам, однако нельзя сказать, что телевидение как таковое стало активнее стимулировать спрос на товары. Телевизор меняют раз в несколько лет, появились так называемые «телеужины», а также программы, которые пробуждают в людях желание поехать, увидеть и купить, однако, если посмотреть с другой стороны, два часа в день перед телеящиком – это два потерянных часа, которые можно было бы потратить на покупку товаров. Более того, нередко просмотр телевизора подразумевает интенсивное общение. В 1980-х житель Германии В., 56-летний машинист экскаватора на пенсии, сообщил исследователям, что он может смотреть телевизор до шести часов в день, когда показывают футбол (он был фанатом футбольного клуба «Боруссия», Дортмунд), однако он не считает, что такое продолжительное время у телевизора как-то негативно сказывается на его отношениях с людьми: он нередко смотрел футбол вместе с соседями, и иногда они вместе играли[1236].
В разных частях Европы люди смотрят телевизор по-разному. Более богатые скандинавы и немцы тратят меньше времени на просмотр телевизора (примерно 33 %), чем венгры и восточные европейцы (от 50 %). Интересно, что первые также больше общаются, чем последние, что абсолютно противоречит модели Линдера. В некоторых странах люди стали меньше общаться, например в Нидерландах. Однако в целом хождение в гости и болтовня за чашечкой кофе не сильно сдали свои позиции, несмотря на возросшие материальные запросы и тот факт, что число работающих женщин возросло. Сегодня американцы меньше общаются с соседями, чем два поколения назад, однако они проводят больше времени с друзьями и семьей. В Великобритании общение никак не изменилось по сравнению с 1970-ми. В Германии даже наоборот, увеличилось. И семьи стали проводить больше времени со своими детьми. По иронии судьбы и несмотря на то, что фастфуд и рестораны стали неотъемлемой частью жизни европейцев, в некоторых обществах изобилия ужину дома сейчас уделяется гораздо больше внимания, чем когда-либо. В 2000 году немцы проводили больше времени за приемами пищи, чем в 1990-м, и в основном это происходило дома[1237].
Общественная жизнь, может, и ускоряется, но было бы ошибкой полагать, что век назад это был безмятежный оазис. «Книга для выходных» (The Weekend Book) появилась в 1924 году, чтобы предоставить британцам из среднего класса пособие по проведению «часов в компании друзей». Книга оказалась настолько популярной, что выдержала несколько изданий. В издании 1931 года 218 страниц было посвящено стихам, еще 116 – играм и песням (там была и песня Eton Boys, которую авторы рекомендовали петь «с чувством и интонациями кокни»). Однако время на отдых в гостиной высвобождалось за счет быстрой готовки. «Так как времени, как правило, никогда не хватает, – объясняли авторы, – меню нужно составлять с учетом скорости приготовления блюд». Хорошей хозяйке авторы советовали «готовить необычные блюда, которые всем запомнятся», однако нет ничего страшного в том, чтобы использовать «консервированные продукты», главное – умело их «замаскировать». «Быстрое меню» состояло из эскалопов из телятины, которые нужно было обжаривать 10 минут, салата из оливок и орехов, а также «обжаренной во фритюре картофельной соломки». Если времени действительно в обрез, авторы советовали выбрать «самый быстрый» вариант – ломтики холодной баранины с «черносливом, тушенным в красном вине, время готовки – 10 минут». С чем не следовало спешить, так это с напитками. В книге приводились рецепты семи коктейлей: «Если есть возможность, ВСЕ КОКТЕЙЛИ нужно подержать в холоде по крайней мере полчаса, прежде чем встряхивать их и подавать»[1238]. Еда на скорую руку и напитки «долгого приготовления» подытоживали вечера выходных дней в период между двумя мировыми войнами. В новом издании 1955 года к рецептам «быстрых блюд» добавили яичницу-болтунью и горячие бутерброды; также появились «сладости быстрого приготовления», например, консервированный ананас с медом, «поджаренный на медленном огне». И, слава богу, англичанам наконец-то объяснили, что такое эспрессо. По мнению авторов книги, кофе не должен напоминать «воду из лужи»[1239]. Настоящей хозяйке следовало обзавестись дорогой кофемашиной «Gaggia» или, если такой возможности пока нет, хотя бы «учиться пить настоящий кофе в барах эспрессо». К 2006 году ситуация с кофе значительно улучшилась, однако в «Книге для выходных» исчез как раздел со стихами (люди стали реже читать вместе вслух), так и раздел с песнями (люди больше не устраивают домашние концерты, они слушают музыкальные проигрыватели). А вот число коктейлей увеличилось с семи до сорока – дело в том, что люди чаще стали путешествовать в экзотические страны и испытывать на себе влияние разных культур. Продукты и рецепты в книге тоже стали отличаться невероятным разнообразием, начиная с морских гребешков и заканчивая старыми рецептами типа потрохов с луком. Что интересно, скорость приготовления блюда перестала вообще играть какую-либо роль.
«Книга для выходных» впервые вышла в период, который ассоциируется с возникновением «массового потребления». С тех пор поразительно большое число занятий, требующих времени, смогло устоять перед напором дешевой готовой продукции: различные хобби, рукоделие, спорт, садоводство, прогулки с собаками, игра на музыкальных инструментах и участие в культурной жизни. Правда, некоторые из этих видов деятельности пошли на спад. Например, в ходе 1980-х число американок, которые шьют или штопают, сократилось с 30 % до 25 %[1240]. И тем не менее осталось 5 миллионов гордых любителей, которые, невзирая ни на какие экономические модели, регулярно демонстрируют общественности свои изделия ручной работы. И если чем-то люди перестают заниматься, то всегда находятся какие-то другие виды деятельности, которые переживают подъем, возрождение или просто не теряют своей «аудитории». А любительские занятия вообще расцвели. Во Франции женщины сегодня в три раза чаще играют на инструментах или поют в хоре, чем в 1973 году. Каждый третий рисует, танцует, пишет рассказы или занимается еще каким-нибудь видом искусства ради удовольствия, то есть число таких людей стало в два раза больше, чем поколение назад[1241]. В Новой Зеландии 71 % регулярно читает в свое удовольствие, 50 % копаются в садах, 12 % поют или пишут рассказы; для сравнения – в компьютерные игры играют 28 %. В Соединенных Штатах начиная с 1960-х люди стали намного чаще ходить смотреть спортивные состязания, но то же самое можно сказать о посещениях театра, оперы и некоммерческих культурных мероприятий. В сегодняшних обществах изобилия намного больше (а не меньше!) людей занимаются спортом и ходят в музеи, чем в то время, когда писал Линдер[1242].
Существует огромное количество причин, объясняющих, почему модель «ребенка в кондитерском магазине» не в состоянии полностью описать реалии потребления в нашем многогранном мире. Ошибочно, например, полагать, что существует лишь простой компромисс между досугом и работой, упуская из виду то время, которое тратится на домашние обязанности, общение или образование. Возможно, нашим современникам недостает времени, однако они позаимствовали его у готовки и уборки, чтобы чаще работать в саду или заниматься скрапбукингом. Интерес к спорту, музеям и другим видам деятельности, требующим времени, возрос отчасти и благодаря помощи государства; вот еще одна причина, по которой в Бельгии и Германии люди так активно участвуют в культурной жизни, а в Восточной Европе, наоборот, наблюдается спад интереса – правительства этих стран урезали финансирование культурной сферы после падения коммунистических режимов; в Польше, к примеру, театры и варьете потеряли почти половину своей аудитории в 1990-е[1243]. Однако самой грубой ошибкой, возможно, является представление о потреблении как об эфемерном событии, при котором довольно пассивный потребитель получает кратковременное удовлетворение от очередного стандартизированного товара, а потом переходит к следующему. Антропологи доказали, что люди получают постоянное удовольствие даже от товаров массового производства, когда они их приобретают, когда выбирают их с любовью, когда сочетают их с другим своим имуществом и в этом процессе творят собственную личность[1244]. Для многих людей их вещи – нечто уникальное и неповторимое. Люди не охотятся за быстрым удовольствием. Если бы экономисты больше читали Генри Джеймса, они поняли бы, что это так[1245]. Потребитель играет активную роль в инновациях и развитии определенных навыков, которые стали стимулом для появления новых видов деятельности и сохранения старых. Работа в саду, шитье, создание уюта и другие подобные хобби подразумевают, что люди готовы столкнуться с новыми задачами, обнаружить в себе новые способности и повысить свои ожидания в процессе[1246]. Парадоксально, но товары, которые экономят время, например ручные перфораторы и инструменты для быстрой починки труб, поспособствовали появлению видов досуга, которые занимают много времени.
Благодаря инновациям мы можем понять, почему более дешевые товары не уничтожили культурные виды деятельности. Возможности воспроизведения музыки значительно повысили ее привлекательность и доступность. Подобное уже происходило с радио в начале ХХ века[1247]. Магнитофон и MP3-плеер продолжили заложенную тогда тенденцию. Важным отличием эры радио от сегодняшней является то, что современные технологии стали более гибкими, они позволяют потребителям создавать собственные видео и песни, редактировать сделанные ими цифровые фотографии[1248]. Мобильные телефоны и социальные сети распространили этот процесс на общение. Мобильный телефон – хороший пример того, как пользователи превратили устройство, изначально предназначенное для бизнеса, в способ оставаться на связи с семьей и друзьями. Вместо того чтобы ускорять темп досуга, мобильные телефоны предоставили людям небывалую возможность согласовывать свой график, использовать «время простоя» и распределять задачи. Австралийское исследование, в ходе которого в 2007 году сравнили журналы звонков, дневники, а также анкеты опрошенных, показало, что люди, которые часто пользуются мобильными телефонами, вовсе не находятся в постоянном стрессе от того, что они ничего не успевают. Кроме того, вопреки распространенным представлениям, не было выявлено, что работа как-то особенно мешает досугу. Лишь у 1 % людей мобильный звонок по работе нарушал досуг или домашние виды деятельности. Большинство звонков на мобильные (74 %) и сообщений (88 %) предназначались друзьям и родственникам[1249].
С тех пор появление смартфонов еще увеличило количество каналов и типов коммуникации между работой и досугом. К 2011 году почти у каждого третьего американца и европейца был смартфон. Оценить, для чего именно люди используют свои смартфоны, невероятно сложно. И все-таки наиболее тщательные исследования дают нам представление о некоторых ключевых функциях. В Соединенных Штатах в 2010 году смартфоны использовали в первую очередь для написания текстовых сообщений (68 %), фотографирования (52 %), чтения новостей (40 %), доступа к социальным сетям (25 %) и игр (23 %). Лишь 31 % использовал смартфоны, чтобы отправлять письма по электронной почте. В Европе в ходе большого исследования 2009 года были обнаружены существенные различия в применении между странами. Оказалось, что в Италии лишь 8 % использовали свои мобильные телефоны для электронных писем, а во Франции и Соединенном Королевстве это были 20 % и 26 % соответственно. Во Франции 41 % использовали свои телефоны, чтобы слушать музыку, в Испании и Великобритании этим занимались не более 20 %.[1250] Эти цифры показывают, что смартфоны главным образом используются для досуга и общения. Да, появление умных технологий привело к усилению взаимопроникновения досуга и работы, однако нельзя не отметить, что именно досуг и личная жизнь все больше вторгаются в рабочее время. Сотрудники с детьми или пожилыми родителями активно используют мобильные устройства, чтобы всегда быть на связи с домом. В связи с развитием информационных и коммуникационных технологий стало привычным ожидать, что можно контактировать с друзьями в любое время, в том числе в рабочие часы (несколько почтовых ящиков и обмен сообщениями – вот способы регулировать это вторжение)[1251]. Благодаря технологии, которая позволяет запускать программы онлайн в браузере, в игры можно играть даже на рабочем компьютере[1252]. Сколько сотрудников воздерживаются на работе от проверки своей странички в Facebook?
Кроме того, с помощью более продвинутых продуктов и технологий потребление создало новые виды времяпрепровождения. Чтобы обрабатывать и смотреть цифровые фотографии, нужен не только цифровой фотоаппарат или телефон, но и компьютер с определенным ПО. Благодаря мобильным телефонам запись собственного фильма стала намного проще. Во Франции число людей, которые записывают видео, выросло вдвое за период между 1997 и 2008 годами[1253]. К 2012 году айфоны стали популярнее цифровых фотоаппаратов. С распространением социальных сетей и платформ для микроблогинга, которые предоставляют возможность делиться мультимедийными файлами, число фотографий возросло в разы. В 2012 году, по некоторым оценкам, в социальной сети Facebook было в 10 000 раз больше фотографий, чем в американской Библиотеке Конгресса. Ежедневно на YouTube люди просматривают миллиард видеоклипов, причем большинство из них сняты на мобильные телефоны. В одной только Германии в 2011 году было продано 14,5 миллиона смартфонов; в том же году – еще 7,5 миллиона компактных фотоаппаратов и 1 миллион цифровых однообъективных зеркальных фотокамер. Тогда же мировые продажи цифровых камер достигли 140 миллионов[1254]. И вместе с новыми технологиями появились новые виды их использования и новые продукты. Фотографии теперь не просто печатают, их обрабатывают и превращают в холсты, используют в календарях, наносят на галстуки и даже на постельное белье. Итог: потребление не «затопило» досуг дешевыми вещами – наоборот, инновационные продукты и новые виды занятий, требующие времени, распространялись параллельно. История досуга в конце ХХ века – это история симбиоза, но никак не вымирания.
Мы уже убедились ранее, что у молодежи и пожилых больше всего свободного времени, если сравнивать их с другими возрастными группами. Виды досуга тоже распространены неравномерно, особенно у групп с разным уровнем образования и из разных социальных классов. Чем лучше люди образованны, тем они активнее. Вот это и есть последний штрих, объясняющий, почему культурные виды деятельности, требующие серьезных затрат времени, никуда не исчезли. Ведь чтобы научиться играть на пианино, нужно время. Пианола решает проблему: она играет сама по себе. И все же в культурных и преуспевающих семьях предпочитают не пианолу, а пианино. В Германии дети в возрасте от 10 до 18 лет ежедневно посвящают целый час игре на музыкальных инструментах или занятиям каким-либо видом искусства[1255].Зачем мучить невинные уши, если можно доставить детям радость, просто скачав последний трек за низкую цену? Ответ прост: «Это социология, дурачок» (аллюзия на «Это экономика, дурачок» Билла Клинтона. – Прим. переводчика). Дело тут не только в естественном удовольствии от прослушивания музыки, но и в том, что во время обучения игре на музыкальных инструментах дети привыкают к дисциплине, приобретают навыки, преодолевают трудности и прежде всего развивают вкус «культурного» человека. Понимание Баха и Берга – это своего рода культурный капитал. Слушать «Хорошо темперированный клавир», ходить в оперу и посещать галереи – все это виды досуга, которые требуют времени, образования и инвестиций, а также, как следствие, являются признаком высокого статуса. Экономический капитал не означает автоматически культурный капитал. Все решает образование. Утонченный вкус – вещь крайне важная для специалистов, работающих в сфере средств массовой информации и искусства, а вот для менеджеров и инженеров с такой же зарплатой он имеет в лучшем случае второстепенное значение. В 2008 году во Франции представители свободной профессии посещали концерты классической музыки вдвое чаще, чем бизнесмены. Аналогичные различия в статусе отражены и в том, кто играет на музыкальных инструментах, даже несмотря на то что это занятие стало вообще более популярным. Однако во Франции музицировать будет скорее учитель, чем квалифицированный рабочий или предприниматель[1256].
Личные предпочтения влияют на общество. Вот, например, интересный вопрос: а не выигрывают ли от государственной поддержки искусства главным образом образованные слои населения? Что, если рядовые налогоплательщики оплачивают культурный капитал своей элиты и вдобавок закрепляют свою «второсортность»? Ответить на эти вопросы не так-то просто. В 1973 году было проведено исследование, показавшее, что по выходным немцы из высших слоев общества в семь раз чаще ходят в театр, на концерт или лекцию, чем их соотечественники из низов общества[1257]. А вот опрос в Новой Зеландии, проведенный спустя три десятилетия, продемонстрировал, наоборот, очень похожие модели проведения досуга среди разных групп населения. От класса зависел предпочтительный культурный жанр, но не активность. Бедные вовсе не лежали на диване перед телевизором. Они просто предпочитали балету и опере пение и народную музыку[1258].
Даже во Франции половина профессиональной элиты никогда не была в опере, филармонии или на поп-концерте.
Надо признать, что жители Новой Зеландии вне зависимости от класса очень активно ведут себя в вопросах досуга по сравнению с жителями других стран. Однако у них тоже кое-что зависит от образования, а именно разнообразие и частота занятий, и тут Новая Зеландия разделяет международные тенденции. Выпускники университетов ходят на рок-концерты, в рестораны и музеи, театры, кино и спортзалы[1259]. И делают они это чаще, чем рабочие. Они также более активны в клубах и ассоциациях. Они – воплощение деятельного досуга. В противовес распространенному мнению, что все вокруг страдают от «стресса» и «выгорания», есть доказательства, что у групп с более престижным образованием и высоким статусом досуг более разнообразный и комплексный и они больше довольны своим образом жизни, чем те, кто ведет более простую жизнь[1260]. Именно эти «гиперактивные» граждане, как показывают данные французских опросов, имеют больше всего аудио- и видеоаппаратуры и портативных устройств, а также являются владельцами самого внушительного числа CD, кассет и грампластинок, что в очередной раз доказывает взаимосвязь между досугом, требующим вещей, и досугом, требующим времени; при этом характерно, что разница в образовании становится почти незаметной, когда речь заходит о поп-синглах[1261].
«Сделал дело, гуляй смело» – эта пословица была популярна в Соединенных Штатах уже в 1950-х. Культ занятости в профессиональной и корпоративной среде сделал свободное время еще более интенсивным как в Соединенных Штатах, так и в некоторых странах Европы. Многое указывает на то, что в связи с этим в сфере досуга усилились классовые различия. Несмотря на свою плохую репутацию, телевидение было настоящей радикальной демократизирующей силой в первые годы своего появления. К 1970 году большинство семей в развитых капиталистических и социалистических сообществах владели телевизором и проводили примерно одинаковое время перед ним, выбирая почти одинаковые программы. Во Франции 1974 года зрители, имеющие университетскую степень или диплом, смотрели телевизор в среднем 54 минуты в день – всего лишь на 20 минут меньше, чем те, кто не получил высшего образования. Спустя 25 лет последние смотрели телевизор два часа в день, а выпускники вузов – всего лишь час[1262]. Эта растущая «пропасть» отлично демонстрирует поляризацию досуга. Для образованной группы меньше времени перед ящиком означало больше времени в театре, музее или спортзале, а также больше времени за компьютерными играми[1263]. Конечно, не каждый врач или писатель настолько активен. Описывая различия между типами досуга дипломированных специалистов и рабочих, не стоит выражаться категорично и называть одних исключительно активными, а других – пассивными. Даже во Франции половина профессиональной элиты никогда не была в опере, филармонии или на поп-концерте, хотя большинство все-таки были в театре. Дело в том, что в каких-то классах активных представителей больше, чем в других. Лишь крохотное меньшинство квалифицированных рабочих бывает в вышеперечисленных местах, а уж в качестве слушателей концертов классической музыки их доля постоянно сокращается; тут они ничем не отличаются от фермеров[1264].
Поляризация работы и досуга в обществах изобилия в конце ХХ века связана прежде всего с двумя пересекающимися различиями. Первое касается количества и распределения времени между работой и досугом. Специалисты с высшим образованием превратились в новый рабочий класс, так как проводят больше времени в офисе и меньше времени вне офиса; а обыкновенные рабочие стали новым праздным классом. Второе, не менее важное различие касается качества свободного времени. Группы с высшим образованием могут иметь меньше свободного времени, однако они пытаются использовать его по максимуму и «жонглируют» гораздо бо́льшим числом самых разных занятий, чем те, у кого нет диплома[1265]. Во многом их модель проведения досуга копирует модель их поведения на работе. Когда у простых людей появилось свободное время и они тоже начали с наслаждением валяться на солнышке, праздное показное потребление несколько утратило свое обаяние для элиты. Привилегированные группы решили искать новые способы выделиться, поэтому стали тяготеть к более активному отдыху, экскурсионным турам и персональным фитнес-программам. Вместо того чтобы нежиться на одном из пляжей Ривьеры, они теперь взбираются на гору Килиманджаро. А так как их новые активные виды досуга связаны с поездками, высокой мобильностью и требуют координации, нет ничего удивительного в том, что именно эти группы населения ощущают нехватку времени. Ведь втиснуть все это в 24 часа не так-то просто.
Проведение свободного времени в зависимости от полученного образования, Франция, 1997 год
Источник: Olivier Donnat «Les pratiques culturelles des Français: Enquête» (1997)
В итоге оказывается, что «нехватка времени» связана в первую очередь с качеством досуга, а не с его количеством. Активные виды досуга могут приносить удовлетворение, однако необходимо быть в нужном месте в нужное время. Чем чаще они сменяют друг друга, тем сложнее включить каждый из них в расписание. Досуг не может приносить удовольствие, если его постоянно прерывать. И женщины страдают от этого больше. Было подсчитано, что у мужчин на три часа больше чистого, лишенного помех досуга, чем у женщин, которым приходится совмещать уход за детьми с работой по дому[1266]. «Очевидно, что жизнь кипит в первую очередь у женщин», – признали представители немецкого статистического бюро в 2004 году[1267].
Тот факт, что женщины испытывают больше стресса, отражает изменение ожиданий от свободного времени. Один социолог, который брал интервью у француженок с детьми, обнаружил, что женщины с университетским образованием совсем иначе воспринимают свободное время, чем их сестры из рабочего класса. Для последних «совершенно свободный день» приравнивался к дню, проведенному с детьми. Досуг для них означал в первую очередь время с семьей, возможность отдохнуть от работы и необходимости зарабатывать деньги. Присматривать за детьми – совсем неплохо. А вот выпускницы университетов, напротив, воспринимали уход за детьми как еще одно задание, а не свободное время. Он казался им бременем. Досуг для них не приравнивался просто ко времени, свободному от работы, – досуг был эквивалентен работе. Показателен тот факт, что женщины с высшим образованием относились к досугу в кругу семьи как к части «работы по дому»[1268].
Во многом эти две группы олицетворяют два альтернативных идеала свободного времени, которые имели место в ХХ веке – один доминировал в его начале, другой в конце. В 1900 году досуг означал восстановление после работы – время для отдыха, пополнения сил и запасов энергии. Ключевым словом надо считать именно «отдых». Виды деятельности, связанные с культурой, были дополнением, которое могло отвлечь рабочих от выпивки, азартных игр и других соблазнов. К 2000 году в восприятии досуга произошли серьезные изменения. Теперь свободное время означало в первую очередь не свободу от работы, а свободу совершать определенные действия, приобретать и демонстрировать навыки в ряде занятий. Отличие от работы было лишь в том, что за досуг не платили. Экстремальные виды спорта, литературные курсы, кулинарные мастер-классы и театральные студии – все это лишь верхушка айсберга активных видов досуга. Для многих досуг – вещь серьезная. Не случайно именно в конце ХХ века произошел подъем в сферах профессионального бизнеса, активного досуга и «качества времени», ведь в этот период западные развитые страны стали совершать переход от индустриальных к информационным обществам. После того как на протяжении веков люди стремились освободиться от работы, сегодня в свое свободное время они копируют ее ритм. Еще слишком рано заявлять о том, что в постиндустриальном обществе досуг и работа когда-нибудь снова станут органичным целым, однако использование социальных медиа указывает, что мы движемся в этом направлении. И если это произойдет, вряд ли наш досуг в будущем будет наполнен созерцанием и праздностью, которые так ценили наши предки.
«Слоуфуд», «Медленный город» и другие похожие движения надеются замедлить ускорение нашей жизни. Однако в свете сказанного выше их шансы на успех невелики. Ведь интенсификация досуга – результат социальных, технологических и культурных изменений. Распространение ресторанов слоуфуд может помочь местным фермерам, однако оно вряд ли замедлит общий темп жизни. Ведь 150 000 посетителей ежегодного «Салона вкуса» в Турине не добираются туда пешком или верхом на осле. Если бы скорость жизни была связана преимущественно с быстрым потреблением, то еще была бы надежда на изменения. Однако она определяется тем, что нам приходится делать больше вещей одновременно, и мы ощущаем стресс от необходимости координировать растущее число разных занятий. Выработку вкуса к местной пище можно рассматривать как еще одну попытку накопить культурный капитал и продемонстрировать свою эстетическую развитость. Мы не уверены, что это как-то отражается на количестве других видов занятий, их частоте или все более сложных сочетаниях. Скорее это будет просто еще одним плюсом к культурному багажу. Призывать к медленному образу жизни – все равно что утверждать, что «многозадачность – нравственный недостаток»[1269]. Мобильные телефоны, электронная почта и другие средства связи позволяют людям быть более гибкими в упорядочивании своих задач. Вряд ли большинство людей отключат Facebook или перестанут читать Twitter на работе, если даже такие движения, как слоуфуд, не могут без них обойтись. И даже если индивид будет намеренно пытаться упростить свой образ жизни, он обнаружит, что это невероятно сложно, так как весь остальной мир продолжает жить совершенно в другом ритме. Добровольные «упростители» окажутся в положении вахтовых рабочих, график которых не совпадает с графиком всех остальных[1270].
А вот коллективные изменения ежедневных ритмов более перспективны. «Выходные без автомобилей» впервые появились во время нефтяного кризиса 1973 года, а в 2010 году были на некоторое время возрождены в Гамбурге, Берне и Париже (вдоль Сены). Французская 35-часовая рабочая неделя, введенная в 2000 году, позволила французам полностью посвящать субботы семьям и спорту. Однако это привело и к росту количества «длинных выходных»[1271]. Даже вмешательства со стороны общества натыкаются на препятствия в эпоху индивидуального планирования и «неподвластных времени» беспроводных технологий и электронной почты[1272]. Благодаря более быстрым физическим и виртуальным средствам коммуникации появились «длинные выходные». По данным французской железнодорожной сети, огромное количество людей покидает большие города в четверг и возвращается во вторник. И никакой закон не в состоянии остановить подобные изменения в ритме. Французам пришлось бы упразднить систему высокоскоростных поездов, отменить дешевые перелеты и мобильные сети, чтобы люди перестали жить то в городе, то в загородном доме.
Есть ли у нас повод для отчаяния? За ускорение темпа жизни приходится расплачиваться, например «выгоранием». Однако это вовсе не означает, что наше общество соскакивает с рельсов, как утверждают некоторые комментаторы. Люди – невероятно гибкие существа и умеют приспосабливаться гораздо лучше, чем некоторые привыкли считать. Уильям Джеймс говорил в 1890-х, что люди обзаводятся привычками и распорядками, чтобы освободить свой разум для других, более целенаправленных и сознательных действий. «Самое главное в любом воспитании, – писал Джеймс, – заключается в том, чтобы превратить нашу нервную систему в нашего союзника, а не врага… [и чтобы] как можно больше полезных действий совершались нами машинально и по привычке»[1273]. ХХ век долго обучал нас подобным привычкам. Первые слушатели радио внимали ему, затаив дыхание. В конце 1920-х шведская реклама утверждала, что банан – это лучший бесшумный перекус, когда вы слушаете радио[1274]. Постепенно люди научились слушать радио и параллельно завтракать, говорить и читать газету. Аналогичное совершенствование координирования и включение в многозадачность произошло в отношении автомобиля, телевизора, компьютера, мобильного телефона и, вполне возможно, произойдет с еще пока неизвестными технологиями в будущем. Один акт потребления служил платформой для другого. Понятия «быстрый» и «медленный» эволюционируют и не имеют заданных границ. Нет причин полагать, что данная эволюция уже завершена.
Как мы уже заметили, досуг является концепцией западного мира, и именно промышленные американские и европейские сообщества первыми начали ломать голову над его качеством и количеством. Данных по незападным сообществам гораздо меньше. И все же стоит по крайней мере отметить, насколько западная история свободного времени ХХ века соотносится с тенденциями всего остального мира. За пределами обществ изобилия тенденции, по-видимому, не слишком совпадают. В Африке колонизаторы постоянно жаловались на «ленивых» туземцев. Подобные оценки носили расистский характер, однако они также демонстрируют, что время в этих странах текло совсем по-иному. Например, многие африканцы, которые прибывали в Браззавиль (Конго) в период между двумя мировыми войнами, привыкли работать четыре дня в неделю. Их было не так-то просто заставить работать непрерывно всю неделю и довольствоваться всего лишь несколькими часами упорядоченного досуга в день. Было очень много прогулов. Прежде чем появились поля для игры в футбол и дансинги, мужчины убивали время игрой в карты или слонялись по улицам. А вот женщину, болтающуюся без дела, могли обвинить в том, что она плохая жена или проститутка. В 1980-е социальные работники пытались изо всех сил убедить женщин в деревнях Конго, что отдых – это не постыдное занятие[1275]. В коммунистическом Китае произошла своя революция во времени. Мао приказал рабочим спать в середине рабочего дня. Дневной трехчасовой сон был совершенно нормален и совсем не похож на энергичный досуг, и на его фоне западные «медленные» движения уже не кажутся такими радикальными[1276]. Сегодня китайцы проводят у телевизора столько же времени, сколько самые заядлые зрители в Европе, – 2 часа и 6 минут, однако их день во многих отношениях сохранил свой особый ритм. Китайцы проводят меньше времени за готовкой, уборкой и шопингом. И 40 % спят между 13.00 и 14.00, хотя вряд ли кто-то из них делает это в память о Мао; гораздо меньше европейцев пользуются сиестой[1277]. Хотя, конечно, Китай времен Мао едва ли можно назвать примером страны с коммерческим досугом. Поэтому нам стоит взглянуть на Японию.
Творческий подход к свободному времени давно рассматривался в Японии как путь к самопознанию. В поздний период Хэйан (794–1185 гг. н. э.) искусства воплотили в себе буддистскую идею о саморазвитии. По умению играть на флейте и цисяньцине – струнном инструменте – судили о человеке, и это умение было центральным элементом культуры и идентичности элиты. Это отлично демонстрирует «Повесть о Гэндзи», роман XI века о жизни и любви императорского сына. «Когда Гэндзи отдыхал, он играл на разнообразных инструментах. Он организовывал ночные танцы, во время которых принцы и другая знать выбирали свой любимый инструмент и играли на нем наравне с профессиональными музыкантами. И даже самые невежественные слуги, толпящиеся у ворот среди повозок и лошадей, заслушивались песней «О, чудный день» и улыбались так, будто жизнь стоит того, чтобы ее прожить»[1278].
Конечно, когда Япония открылась Западу в конце XIX века, в ней быстро произошла революция свободного времени. В эпоху Эдо досуг носил коллективный характер и подразумевал участие в храмовых праздниках и развлечения «плывущего мира» (укие), включающие кукольные театры, игры и песни. Западный мир принес в Японию коммерческий досуг. А также отобрал у элиты контроль за досугом. Некогда привилегия самураев, будо (боевые искусства) превратились в массовый вид спорта. Около 1900 года появились новые традиции, например дзюдо, для которого были разработаны специальная система рангов, правила соревнования, допускающие участие даже женщин. А бары и кинотеатры воплотили мечты о современности.
Оглядываясь назад с высоты начала XXI века, мы не можем не признать влияния западных идей и порядков на досуг японского народа. В то же самое время нельзя утверждать, что новое просто пришло на смену старому – скорее, в быт «просачивались» новые практики, но в их основе все равно лежали прежние обычаи и идеалы. Новые продукты и привычки встраивались в существующую культуру досуга. Раньше японцы говорили, что, отдыхая, они «убивают время» (hima tsubushi). Главным занятием было «валяться без дела» (gorone). С появлением телевизоров опросы зафиксировали переход к terene – «валяться перед телевизором»[1279]. В 1960-е любимым развлечением японцев стала игра в патинко – разновидность пинбола. В 1980-е, в пик своего расцвета, патинко обеспечивала 5 % ВВП Японии, и даже после недавнего спада популярности сегодня каждый седьмой японец регулярно играет в патинко. В 2013 году японцы потратили на это 19 триллионов иен (175 миллиардов долларов)[1280]. Патинко особенно популярна среди молодежи с низким уровнем дохода, так как позволяет им забыть о монотонных трудовых буднях. И как во времена Эдо, это создает пространство для общественного досуга.
В Японии, так же как и на Западе, в течение последних десятилетий произошел переход от пассивного к активному досугу, от отдыха и восстановления сил к саморазвитию. В основу активного отдыха легла прежняя традиция творческой игры и самосовершенствования. В 1970-е заново были открыты походы, рыбалка и другие активные занятия на свежем воздухе (asobi). Парки досуга стали сочетать обучение с развлечением. В Арите, к примеру, японцы могут посетить реконструкцию дрезденского Цвингера (великолепный архитектурный комплекс в Дрездене в стиле барокко) и узнать много нового о фарфоре. Они могут также отправиться в открытый в 1992 году в префектуре Нагасаки тематический парк «Хейс-тен-Бос», представляющий собой реконструкцию одноименного голландского города, который в два раза больше токийского Диснейленда. В этом тематическом парке они могут полюбоваться мельницами и ощутить мощь нидерландских наводнений, посетив павильон с самой современной видеодиорамой[1281]. По сравнению с другими странами, отпуска и свободное время в Японии по-прежнему приносятся в жертву культуре длинного рабочего дня, хотя правительство с 1990-х пытается сократить рабочие часы. И все же японцы не испытывают такого стресса, как американцы, несмотря на то, что они меньше спят; это часто объясняют тем, что им просто лучше удается разграничивать время для еды, хобби и разговоров[1282]. Японская чайная церемония – это отдельная, неприкосновенная зона времени, как долгий ланч во Франции. А вот американцы, перекусывающие то тут, то там, утеряли подобное ощущение времени[1283].
День отдыха?
1949 год: воскресенье в семье рабочего класса на юге Лондона. Стелла, 24 года, домохозяйка; ее двухлетний сын Стивен; ее младшая сестра Джоан (секретарь) и собака. Муж Стеллы сейчас служит в армии:
8.45. Стелла просыпается… заваривает чай, относит поднос с чаем и номером Sunday Pictorial в спальню…
9.30. Стелла снова появляется на кухне в пижаме… Начинает готовить оладьи и жарить хлеб, идет за Стивеном [и кормит его].
10.00. Заваривает еще чаю… читает газету.
10.30. Встает Джоан… Они едят за столом…
11.00. Стелла моет Стивена… Одевается, из радио доносится фоновая музыка.
12.30. Стелла готовит пудинг на обед…
13.00. Стелла готовит. Стивен играет. Джоан выщипывает брови перед зеркалом на кухне. Женщины обсуждают участников радиопрограммы Family Favourites («Фавориты семей»).
14.00. Все обедают… Меню: окорок, отварной картофель, брюссельская капуста, пудинг на сале с кукурузным сиропом, чай. По радио играет фоновая музыка.
15.00. Стелла… моет посуду после обеда, затем присоединяется к Джоан, которая играет со Стивеном. Они разговаривают. Джоан заваривает чай.
15.30–18.00. Обе женщины… читают. Стелла – Red Star Weekly, Women’s Own и Sunday Pictorial. Джоан – American Comics. Стивен играет с карточками. Собака спит. По радио передают музыкально-развлекательную программу. Иногда разговаривают, иногда вяжут.
18.00. Стелла заваривает чай… на кухне…
20.00–22.00. То же, что и после обеда.
22.30. Ужин, разговаривают о нижнем белье. Стелла пишет письмо мужу. Джоан тоже пишет кому-то письмо.
23.30. Обе сидят с открытыми книгами из библиотеки (романы), но разговаривают… Собаку на несколько минут отправляют прогуляться в сад.
00.30. Ложатся спать[1284].
У нас есть такой распорядок обыкновенного воскресного дня благодаря проекту Mass Observation («Массовое наблюдение»), запущенному в 1937 году. Суть проекта заключалась в том, что добровольные наблюдатели описывали будни обыкновенных британцев. Приведенный выше распорядок дня – отличный способ начать последнюю часть нашего исследования изменения природы досуга. Пока что мы изучили несколько показателей времени: его количество, скорость и насыщенность. Однако у времени есть также определенный ритм. Цикл из семи дней, в котором последний день – это день отдыха, завершающий рабочую неделю, всегда имел большое значение, хотя его нельзя назвать ни естественным, ни универсальным. Ритм из семи дней – это изобретение человека, математическая выдумка, берущая начало в иудаизме и астрологии. Не все цивилизации жили по семидневному расписанию. Последний серьезный эксперимент в попытке предложить альтернативную модель провел в 1929 году Советский Союз, когда правительство в целях рационализации решило ввести непрерывную рабочую неделю («непрерывка») и отменить общий для большинства государств седьмой день отдыха. Однако нововведение вызвало такую неразбериху, что спустя два года его пришлось отменить[1285].
Большинству читателей несколько сокращенный распорядок воскресенья Стеллы покажется настолько же чуждым, как описание жизни какого-нибудь затерянного племени. Однако это происходило всего 60 лет назад в одной из наиболее развитых стран мира. Даже несмотря на недавнюю войну и лишения, Великобритания находилась в авангарде культуры потребления. Однако судя по воскресенью Стеллы, такого не скажешь. Да, конечно, семья пила огромное количество чая, а в воскресенье обед был особенно плотным. Бо́льшую часть времени проводили за чтением газет и журналов – многие британцы брали три газеты по воскресеньям, иногда даже больше. Но что действительно бросается в глаза, так это то, что за весь день семья ни разу не вышла на прогулку и даже не выгуляла собаку. Все потребление происходило в четырех стенах. Общественное пространство, магазины и развлечения как будто вообще не существовали.
Разумеется, причина в том, что большинство из них были закрыты по воскресеньям. А пуританская Шотландия пошла еще дальше и закрывала в воскресные дни даже парки, хотя магазины имели право по воскресеньям открывать свои двери для посетителей, если хотели. Конечно, не все британцы безвылазно сидели дома по воскресеньям. Каждый седьмой ходил в церковь; несколько большей популярностью пользовались пабы – они открывались в 11.00. Некоторые отцы водили детей в парки с фонтанами. Нельзя сказать, что вообще не было никаких развлечений. На северном берегу Темзы, в рабочем районе Хаммерсмит имелись бассейн, несколько теннисных кортов, два кино и два театра, концертный зал и чайная «Лайонс». И все же, как отмечали организаторы «Массового наблюдения», этого явно маловато для 100 000 человек. Особенно подросткам приходилось в воскресенье несладко. Кое-где были открыты аттракционы и катки, однако это было скорее исключение, нежели правило. Большинству приходилось занимать себя самостоятельно. В Хаммерсмите члены клуба велосипедистов White City Racers в возрасте от 14 до 18 лет превратили свалку отходов в гоночный трек для своих велосипедов, поражая местных зрителей своими трюками и куртками из искусственной кожи. Однако в других частях страны по воскресеньям жизнь практически останавливалась. Совсем небольшая группа людей (5 %) отправлялась кататься на автомобиле. В промышленных северных районах страны наблюдатели обнаружили, что центры городов пустуют. А деревенские жители по воскресеньям не покидали зеленых лужаек перед домом. Для сегодняшних британцев то был почти идеал «медленной жизни». В пабах посетители медленнее потягивали пиво, чтобы как-то скоротать ничем не занятое время. «Воскресенье – тоскливый день, – сказала исследователям жена слесаря, – потому что все кругом словно вымерло». Школьница в возрасте 15 лет выразилась мягче: «Да, ничего особенного не происходит, но я не назвала бы этот день скучным»[1286].
Один день недели противопоставили остальным дням, переполненным событиями, с которыми как раз ассоциируется потребление. И такой расклад заслуживает больше внимания, чем ему обычно уделяют. Ведь в том, чтобы так обходиться с воскресеньем, нет ничего естественного даже для христианских сообществ. В колониальной Северной Америке штрафовали поселенцев, которые торговали в день отдохновения. Однако когда испанцы в XVI веке установили семидневную неделю в Латинской Америке, они ввели также и воскресные рынки. Воскресенье было днем для церкви и торговли, молитвы и игры. Еще в 1857 году муниципальный совет Амбато (Эквадор) высказывал свои опасения по поводу того, что бо́льшая часть населения перестанет посещать литургию, если отменить торговлю в воскресенье. «Ошибочно полагать, – утверждал совет, – что если отдать воскресенье на растерзание порокам и праздности… то народ станет более религиозен и нравственен»[1287]. Наоборот, считали в совете, если разрешить людям продавать вещи по пути к церкви, то спасти их души станет намного проще. И совет оказался прав. Когда воскресенье в 1860-х полностью посвятили служению Богу, посещаемость верующими литургии начала резко падать.
Ситуация в Эквадоре была частью более широкого движения, которое набирало обороты в коммерческих христианских сообществах в середине XIX века. Некоторые факторы носили местный и специфический характер. Например, запрет на торговлю в Эквадоре продвигал набожный магнат-католик, а за субботничество в Великобритании выступали евангелики, которые пытались запретить все виды развлечений и работу по воскресеньям как греховные занятия. Другие факторы были более общего характера: развитие транспорта облегчило доставку людей и товаров на рынки в другие дни недели. «Пивной закон» 1830 года, принятый в Англии, ограничивал время работы пабов по воскресеньям: они работали только с 13.00 до 15.00 и с 17.00 до 22.00. Спустя двадцать лет по воскресеньям запретили проводить ярмарки. Однако Богу никогда не удавалось полностью контролировать воскресный день. Когда в 1855 году христиане, соблюдающие воскресенье, объединились со сторонниками трезвости и попытались запретить воскресную торговлю, сократив часы продажи алкоголя годом ранее, лондонцы подняли настоящий бунт в Гайд-парке. Карл Маркс решил, что наконец-то начинается английская революция. Однако революционный запал британцев быстро сошел на нет, когда они отвоевали свои два с половиной часа на выпивку по воскресньям[1288].
Строгих правил в отношении часов работы магазинов в Англии не было вплоть до «Закона о магазинах» 1911 года, который предоставлял всем продавцам половину выходного дня и обязывал магазины рано закрываться; четырьмя годами ранее в Канаде приняли федеральный закон «О Дне Господнем», в соответствии с которым воскресенье стало еженедельным днем отдыха. У нации владельцев магазинов (англ. nation of shopkeepers – выражение, приписываемое Наполеону) торговля по воскресеньям в большинстве своем затихла к 1930-м годам. Британцы, которым хотелось развлечься, могли пойти кататься на велосипедах или лодках, а также посетить Британский музей, который открывал свои двери по воскресеньям в 1896 году. Закон 1932 года разрешил работать концертным залам, зоопаркам и некоторым кинотеатрам, однако большинству других форм развлечений пришлось бороться десятилетиями, прежде чем им удалось сбросить оковы субботничества. Любительские футбольные матчи по воскресеньям разрешили только после 1960 года; профессиональным играм пришлось ждать до 1974-го. А скачкам и азартным играм пришлось ждать еще целое поколение. В Европе магазины тоже не закрывали свои двери по воскресеньям вплоть до начала ХХ века. Берлин времен Бисмарка был раем для покупателя. По воскресеньям многие магазины открывались в шесть утра и закрывались только в одиннадцать вечера. Владельцы магазинов не хотели потерять драгоценных клиентов, которые приходили в город на церковную службу или по другим делам. В 1892 году рабочее время магазинов в Германской империи было сокращено до пяти часов, однако лишь в 1919 году большинство продавцов получили полный день отдыха. И даже тогда магазинам разрешалось работать по определенным воскресеньям и в канун Рождества[1289].
Частичный запрет торговли по воскресеньям в следующем за 1850 годом столетии заставляет задуматься о ряде забавных парадоксов. В тот самый момент, когда у людей выросла покупательная способность и появился доступ к товарам массового потребления, они потеряли драгоценное время, необходимое для походов по магазинам. И этот парадокс напоминает нам, что развитые страны далеко не всегда руководствуются выгодой. Реальные зарплаты выросли в 1870-е, а потребительская культура переживала расцвет в ревущие двадцатые, однако тогда это касалось прежде всего индустриальных сообществ. И вплоть до 1960-х они таковыми и оставались. Запрет торговли по воскресеньям отражает влияние церкви, но еще больше – влияние профсоюзов. В то время как посещаемость церквей падала, законы становились строже. Голоса разрозненных потребителей не шли ни в какое сравнение с организованным хором голосов рабочих. В эпоху мощных профсоюзов внимание уделялось сокращению рабочих часов, а не увеличению времени на шопинг.
Еще один парадокс касается смены ролей между относительно открытыми сообществами и сообществами с более строгими правилами. Часто говорят, что страны с рыночной экономикой естественным образом более открыты, гибки и дружелюбны по отношению к потребителю, чем те, в которых власть, производители и бизнесмены полагаются на привилегии и строгие ограничения. Поэтому сегодня в США и Великобритании в воскресенье можно без проблем совершать покупки в торговом центре или супермаркете, однако в Германии придется столкнуться с закрытыми дверьми. Однако так было далеко не всегда. В 1880-х у домохозяйки из Берлина был примерно такой же доступ к магазинам по воскресеньям, как и у домохозяйки из Лондона. И первая посчитала бы совершенно неприемлемым неполный рабочий день британских и американских магазинов по воскресеньям спустя столетие.
Закрытые по воскресеньям магазины нельзя назвать каким-то врожденным недостатком обществ потребления – скорее это исторический результат работы определенных сил и обстоятельств, которые в каждой стране были уникальны. Сегодня можно говорить о настоящем разнообразии в данном вопросе. Одна крайность – это Австрия и Германия, где по воскресеньям открыты лишь магазины на вокзалах и в аэропортах. Другая крайность – Финляндия, в которой небольшие магазины имеют право работать круглосуточно по выходным, а крупные торговые центры работают с 12.00 до 18.00 и до 21.00 в декабре. Между этими крайностями остальные страны смогли найти внушительное число компромиссов. В Испании в 1980-е магазины имели право работать по воскресеньям, однако в 1990-х были возвращены некоторые из прежних ограничений. Сегодня же большинство испанских магазинов открыты в первое воскресенье каждого месяца. В Норвегии магазины ждут посетителей по воскресеньям только в декабре; во Франции и Бельгии им можно работать максимум пять воскресений в году. В средиземноморских странах, как правило, исключение составляют туристические регионы – довольно серьезная уступка. В Англии и Уэльсе по закону «О воскресной торговле» 1994 года небольшим магазинам было предоставлено право открывать свои двери по воскресеньям; а вот магазинам площадью больше 280 м2 разрешалось лишь 6 часов непрерывной работы между 10.00 и 18.00. А в соседней Шотландии о подобных ограничениях и не слышали[1290].
В Соединенных Штатах уже давно начали отказываться от регулирования воскресной торговли. В 1961 году торговля по воскресеньям была запрещена в 34 штатах. В 1985 году – уже всего в двадцати двух. Дисконтные магазины начали утверждать, что «голубые законы», поддерживающие христианский день отдыха, являются нарушением Первой поправки, которая запрещает брать за основу закона какое-либо религиозное воззрение. В ходе ряда судебных разбирательств законы о запрете воскресной торговли были признаны нелогичными: почему по воскресеньям можно покупать фотопленку, но нельзя купить фотоаппарат? Калифорния, Флорида и многие штаты на Западе и Среднем Западе резво отменили все «голубые законы», за исключением законов о продаже алкоголя. В других штатах продолжали существовать определенные списки запрещенных по воскресеньям действий. В Нью-Джерси, к примеру, по-прежнему запрещалось по воскресеньям играть в бинго, работать парикмахерским и салонам красоты, хотя с законами о запрете воскресной торговли покончили еще в 1978 году[1291]. В Канаде начали отменять подобные законы в 1985 году. Однако было бы заблуждением считать возвращение торгового воскресенья достижением неолиберальной политики в англоязычных странах. В Европе первой оттаяла социально-демократическая Швеция (в 1971 году), за ней Бельгия и Испания. Маргарет Тэтчер, «жрица» неолиберализма, потерпела сокрушительное поражение, когда попыталась освободить британские магазины в 1986 году.
Железная Леди, которая разгромила профсоюзы и реформировала Сити, не смогла вернуть торговле воскресенье.
В Англии и Уэльсе ситуация была неоднозначной. Для запрета торговли по воскресеньям после Второй мировой войны были характерны странные пробелы. Магазинчикам на углу было разрешено продавать джин и еду навынос, но не сухое молоко или рыбу с жареным картофелем. В газетном киоске покупатель имел право приобрести порнографический журнал, но не Библию. В 1986 году правительство решило навести в этом вопросе порядок. Однако в результате раскололось не только общественное мнение, но и, как ни странно, мнение ритейлеров[1292]. В одном лагере были те, кто выступал за изменения, – Совет по реформированию часов торговли, в который входила группа розничных продавцов, производителей и защитников прав потребителей. В противоположном лагере расположились сторонники кампании «Сохраним воскресенье особенным» – союз профсоюзов и церковных служителей, которых поддерживали сеть модной одежды C&A и супермаркет Iceland, а также кооперативы. При этом каждая сторона утверждала, что выступает за семейные ценности и благополучие каждого. Последние говорили, что торговля по воскресеньям сведет на нет долгие завтраки с семьей, посещение церкви и отдых. По мнению их противников, работа по воскресеньям дала бы женщинам независимость. Один консервативный член парламента цитировал свою избирательницу из Бристоля, которая «работала только по воскресеньям»:
«Я работаю по воскресеньям, потому что хочу, чтобы у моих детей все было самое лучшее… У них больше игрушек и одежды, мы часто ходим гулять вместе и уезжаем куда-нибудь отдыхать… И когда я ухожу из дома утром в воскресенье, я счастлива, потому что знаю, что мой муж позаботится о них и вместе они здорово проведут время. А я тоже рада отвлечься от забот о детях и хозяйстве… Я с нетерпением жду этого дня, который принадлежит только мне»[1293].
Сторонники торговли по воскресеньям утверждали, что благодаря реформам улучшится положение семей, увеличится благосостояние и повысится занятость. Противоположный лагерь ссылался на позицию одного из самых известных британских магазинов – торговой сети «Marks and Spencer», владельцы которого считали, что торговля по воскресеньям просто растягивает все, что делалось за шесть дней, на целую неделю. В итоге лагерь либералов проиграл. По иронии судьбы та самая Железная Леди, которая в свое время разгромила могущественные профсоюзы и реформировала Сити, не смогла вернуть торговле воскресенье. И лишь в 1994 году запрет был наконец-то снят.
Можем ли мы говорить о каких-то определенных закономерностях в данном вопросе, раз отношение к воскресной торговле столь сильно отличается от страны к стране? Похоже, что одного фактора изобилия недостаточно, чтобы ответить на этот вопрос. В конце концов, Германия богаче Великобритании, а Франция богаче Финляндии. Да, религия играет важную роль, однако посещаемость церквей, очевидно, мало влияет на конечный результат. В Соединенных Штатах шопинг в воскресенье – обычное дело, хотя страна переживает настоящий религиозный подъем, а вот в Европе люди стали реже ходить в церковь; в Великобритании времен Тэтчер регулярно в церковь ходили лишь 10 % населения. На церковь больше опирались в тех странах, где она активно участвовала в политической жизни общества – в странах с сильными христианско-демократическими партиями. В Германии тема воскресной торговли была чуть ли не табу до 1999 года, когда универмаги Берлина открыто призвали покупателей не подчиняться существующему закону и покупать товары, обозначенные как «туристические». Такая активность со стороны ритейлеров встретила жесткий политический отпор. Вольфганг Шойбле, бывший лидер Христианско-демократического союза (ХДС), заявил, что шопинг по воскресеньям – «угроза иудейско-христианской цивилизации»[1294]. В качестве компромисса правительство согласилось увеличить время работы магазинов по субботам.
Вероятно, решающую роль сыграли изменения в структуре экономики и новая роль женщин на рынке труда. В Великобритании воскресенье стало днем торговли в тот самый момент, когда произошло смещение от промышленности к сфере услуг и сектор розничной торговли, а также профсоюзы работников торговли начали приобретать бо́льший общественный вес, чем в Германии или Франции. В Великобритании профсоюз работников торговой и распределительной сети (USDAW) перешел на сторону тех, кто поддерживал частичное снятие ограничений, чтобы защитить свои рабочие места. Розничная торговля была одной из первых сфер, где активно практиковался неполный рабочий день и большинство работников были женщинами. А так как именно женщины совершают бо́льшую часть всех покупок, то чем больше женщины начинали работать, тем сильнее их волновал вопрос времени для шопинга. Невозможно работать и ходить за покупками в одно и то же время. Показательно, что в странах, которые первыми сняли запреты на торговлю по воскресеньям (Швеция, Финляндия и Соединенное Королевство), самый высокий процент работающих женщин по Европе[1295].
Как повлияло возвращение торговли по воскресеньям на динамику дня и потребление в целом? Оба лагеря любили преувеличивать его значение. Воскресенье никогда не было идиллическим днем, полностью свободным от коммерции, – даже во время послевоенных ограничений. В Англии и Уэльсе запреты касались универмагов и крупных магазинов, но не распространялись на небольшие уличные лавочки. Закон запрещал людям покупать крупные вещи по воскресеньям, но не воскресный шопинг как таковой. Кроме того, в условиях ограничений люди нередко нарушали законодательство. В Кардиффе в начале 1980-х люди совершали 3 % всех недельных покупок по воскресеньям. И почти половина всех купленных ими в воскресный день продуктов питания была под запретом, начиная с консервированных фруктов и заканчивая замороженными полуфабрикатами[1296]. Воскресенье – хороший пример того, как изменения в досуге отразились на шопинге. В Великобритании в 1980-х всплеск любви к садоводству, самостоятельному ремонту дома и рукоделию тоже усилил протесты против запрета торговли по воскресеньям: как следствие владельцы садовых центров и хобби-гипермаркетов приняли решение открывать свои магазины по воскресеньям. Накануне принятия закона 1994 года примерно 40 % всех английских магазинов уже работали в воскресные дни. Прибыль покрывала все штрафы.
Вскоре выходные превратились в главные дни для шопинга. Даже двести лет назад, когда по воскресеньям были разрешены ярмарки и базары, не было такого ажиотажа. В Великобритании суббота и воскресенье – самые оживленные торговые дни. Десять процентов всех покупателей делают основные покупки по воскресеньям. Более длительное время работы магазина означает снижение издержек на единицу товара и уменьшение пробок на дорогах. По некоторым оценкам, в 2001 году благодаря торговле по воскресеньям было сэкономлено 1,4 миллиарда фунтов стерлингов, то есть £64 на семью. В других странах увеличение рабочего времени магазинов не привело к столь заметным изменениям. В Швеции цены сократились всего лишь на 0,3 %. Австралийская комиссия по вопросам продуктивности поставила под сомнение тот факт, что потребители вообще как-то выиграли от снятия запретов. Да и развлекательный шопинг не перепрыгнул с субботы на воскресенье. Большинство шведов покупают в воскресенье продукты питания[1297].
По-настоящему изменения сказались на рынке труда. Мы уже отмечали, что работающие женщины активно выступали за снятие ограничений, однако шопинг по воскресеньям, в свою очередь, увеличил число работников с неполной занятостью, причем в первую очередь это были матери-одиночки. В Нидерландах начиная с 1996 года магазины получили разрешение работать до 10 вечера по будням и во второй половине дня по воскресеньям. С тех пор данные по использованию времени показывают, что нидерландцы стали чаще ходить в магазин, однако они также стали больше работать по воскресеньям и вечерам будней, в особенности женщины и одинокие мужчины; показателен тот факт, что неодинокие мужчины чаще ходят в магазин, но работают меньше[1298]. Как же не похоже все это на описание воскресенья Стеллы в начале этой главы! В то время для большинства домохозяек из рабочего класса воскресенье означало день готовки, уборки и стирки. «Это самый тяжелый день недели», – говорила 40-летняя жена водителя такси в 1949 году[1299]. Многие мужья долго спали по воскресеньям. Конечно, торговля по воскресеньям не положила конец столетиям гендерного неравенства. Однако она распахнула двери домов, встряхнула членов семей и тем самым чуть облегчила бремя женщины.
В течение целого столетия, в период между 1860 и 1960 годами, власть и общество в развитых странах придерживались определенного соглашения в распределении времени. Все бо́льшая часть человеческой жизни стала зависеть от материальных товаров и потребностей. Города превратились в витрины потребительских товаров, а правительства начали соревноваться в стремлении повысить уровень жизни. И все же воскресенье оставалось незыблемой твердыней в море потребления. После 1960-х соглашение начали нарушать. Некоторые развитые страны уже полностью порвали с ним; в других странах его судьба пока неясна. Сегодня кажется невероятным, что власти могут пытаться регулировать распорядок дня, однако именно это считалось рациональной стратегией всего несколько поколений назад. И всего за два десятилетия столетние барьеры были разрушены.
Благодаря распространению Интернета в конце ХХ века появился онлайн-шопинг, и часы работы обыкновенного магазина потеряли свою релевантность. В континентальной Европе исторические города с маленькими магазинчиками на пешеходных улочках в центре пересматривают свое прежнее неприятие работы магазинов по воскресеньям: если реальные магазины закрыты, зачем вообще идти в эти пассажи на мощеных улочках, когда можно «сходить» в виртуальный магазин на планшете? Однако не стоит преувеличивать популярность интернет-шопинга. Ведь до сих пор предсказания о смерти офлайн-торговли не сбылись. В Европе и Соединенных Штатах, где Интернет и мобильные устройства теперь повсюду, большинство людей по-прежнему предпочитают реальные магазины покупкам в Интернете. В Европе самыми большими любителями онлайн-торговли являются британцы, которые в 2014 году потратили £1071 на покупки в Интернете, что составило 15 % от суммы всех розничных покупок; в Италии и Польше на покупки в виртуальных магазинах пришлось меньше 3 %. Лучше всего по Интернету продаются предметы одежды и путешествия; 21 % европейских пользователей Интернета совершали покупки онлайн в 2008 году; в 2012 году их доля возросла до 32 %. Четверть всех пользователей покупает в Интернете книги. Однако для многих других продуктов и услуг продажи в Интернете остались второстепенными. В 2012 году даже каждый десятый европеец не покупал еду через Интернет, хотя в Великобритании так поступал каждый пятый. Мебель и другие крупногабаритные товары редко покупают, кликнув мышкой. В Швейцарии, мировом лидере по использованию мобильных устройств (85 %), благодаря смартфонам в 2013–2014 гг. появился еще 1 миллион торговых сайтов. А вот по другую сторону Альп, в Италии, больше двух третей всего населения вообще ничего не покупают через Интернет[1300].
Одна из причин, по которой традиционные магазины продолжают удерживать позиции, кроется в том, что большинство людей хотят не просто покупать товары – они хотят их трогать и мерить. А еще, как бы забавно это ни звучало, им кажется, что Интернет слишком медленен, ведь они хотят получить продукт сразу же; простота возврата, надежность и низкие цены – положительные факторы, но их роль незначительна. Онлайн-торговля и смартфоны совершили настоящую революцию в привычной нам розничной торговле, однако, как показывают швейцарские исследования, в результате мы получили неожиданное слияние двух видов торговли, а вовсе не вытеснение реальных магазинов виртуальными. Существуют магазины, преимущественно в музыкальной и туристической индустриях, которые торгуют только онлайн, однако во многих других отраслях наблюдается тенденция сближения старого и нового: традиционные ритейлеры создают онлайн-магазины, а онлайн-магазины открывают шоу-румы и торговые точки[1301].
Отмена дня отдыха стала кульминацией революции досуга. Эта революция, как и многие другие, не смогла дать людям то, что она им обещала. Увеличение свободного времени в ХХ веке оказалось более ограниченным и неравномерным, чем воображали реформаторы и визионеры. Это произошло главным образом из-за того, что ранние утопические представления о досуге отображали узкий взгляд на работу: имелся в виду труд мужчины – кормильца семьи. Те, кто видел идиллию в ленивых воскресеньях и семейных обедах, которые должны были предоставить шахтерам и банковским служащим их заслуженный отдых, очевидно, забывали, что все это было возможно благодаря тяжелому женскому труду. И сегодня свободное время по-прежнему зависит от поколения, класса и пола. Больше всего от изменений выиграли молодые и пожилые. А вот в зрелом возрасте досуг оказался под давлением с двух сторон: стало больше работающих женщин, и больше мужчин начали помогать женщинам по дому. С 1960-х началась настоящая революция в другой области: преобразовалось качество свободного времени, в связи с чем все люди разделились условно на два лагеря. Разница в количестве свободного времени между мужчинами и женщинами сократилась, однако женщины реже занимаются чем-то одним. Досуг женщин по-прежнему многообразнее. В итоге демократизация досуга привела к совершенно неожиданному результату: возник новый вид неравенства в отношении времени. Когда праздный отдых стал доступен простому смертному, он потерял свои отличительные характеристики, столь важные для привилегированной элиты. С тех пор образованные классы общества направили всю свою энергию на создание нового вида досуга, подразумевающего высокую активность. И эта гиперактивность оказала парадоксальное влияние на потребление, хотя и не такое, о котором вещали критики изобилия. Успех – это и покупать больше, и делать больше. Раньше люди делились на тех, у кого есть свободное время, и тех, у кого его нет; теперь показательно то, как именно вы проводите свой досуг. «Нехватка времени» – цена, которую приходится платить за возможность быть одновременно активным и гибким.