ении X в.; в «Договоре Эдварда с Гутрумом» (920-930-е гг.) замена бичевания раба штрафом уже выглядит «общим местом». Тем не менее, ни Инэ в VII в., ни Альфред в IX в. не порицали саму практику работы раба на своего господина в воскресные дни, в то время как свободным людям работать было запрещено под угрозой обращения в рабство[1371]; запрет принуждения хозяином раба к воскресному труду появился лишь в законодательстве англо-саксонских королей первой половины X в. (законы Эдварда).
В первой половине и середине X в., в период правления королей Эдварда, Этельстана и Эдмунда, социально-правовой статус англосаксонского раба оставался во многом противоречивым, близким к бесправию. В судебной сфере господин продолжал нести ответственность за его доставление на суд, а также платил штраф за невыдачу раба судье. При наличии свидетелей того, что господин знал о краже раба, тот выплачивал свою виру или даже всё имущество. К рабам продолжали применяться суровые кары: троекратное бичевание, отрубание мизинца и даже смертная казнь в случае воровства и бегства поодиночке или в составе группы таких же рабов. Скорее всего, такие жестокие наказания были связаны с необходимостью разгона разбойничьих шаек, число которых значительно увеличилось с момента образования Денло.
Тем не менее, англо-саксонский раб также обладал в начале X в. такими правами, которые были связаны в варварском обществе с состоянием «позитивной свободы». Так, он участвовал в сделках с движимостью (купля, продажа, обмен) без посредничества господина (хотя, по-видимому, с его согласия). Сам факт участия раба в ордалии говорил о том, что он, подобно франкским рабам из меровингских капитуляриев VI в., постепенно становился субъектом права. Законы королей Англии в начале X в. ещё более отчётливо демонстрировали ту же самую тенденцию, которая была характерна для Рипуарской правды тремя веками ранее — переход обширных масс бывших свободных земледельцев в число лично зависимых крестьян, сидевших на землях светской и церковной знати. Категориальный аппарат англо-саксонского права гораздо подробнее, чем Рипуарская правда, описывает основные категории таких людей: обезземелившихся, оставшихся без судебного покровительства, попавших в долговую зависимость, — которые через столетие станут основой для формирования слоя вилланов в английском маноре.
Последний период эволюции института рабства, длившийся у франков и англо-саксов сопоставимое количество времени (около 100 лет), неразрывно связан с началом образования нового социального слоя — средневекового зависимого крестьянства, сформировавшегося из имевшихся прослоек неполноправного и лично зависимого населения раннесредневековых королевств. Для франков этот период протекал раньше (с середины VIII до середины IX в.), для англо-саксов — позднее (с середины X до начала XI в.); для обоих народов он ознаменован фиксацией первых в своём роде законодательных источников, «инструкций» по ведению хозяйственной деятельности в поместье («Капитулярий о поместьях» конца VIII в. и «Трактат об управлении вотчиной» середины X — середины XI в.).
Согласно данным каролингских капитуляриев середины VIII ― начала IX вв. и англо-саксонских законов второй половины X ― начала XI в., господин, как и ранее, отвечал за преступления рабов, но сам раб получал новые судебные права: право требовать вмешательства в своё дело императора (очевидно, в лице его агентов) для установления справедливости, право давать судебную клятву и т. д. Данные о постепенном подъёме «стоимости» жизни рабов во франкском обществе начала IX в.[1372] и допуске рабов к свидетельским показаниям содержит и Правда франкская хамавов.
Напротив, не имевшие своих участков бывшие свободные франки лишались права выступления в суде в качестве свидетелей; в этом они приближались по своему статусу к рабам Pactus legis Salicae, что вынуждало их, подобно англо-саксонским «людям без глафорда», поступать под покровительство богатых землевладельцев. Бывшие свободные, попавшие под власть крупнейших англо-саксонских магнатов, достигли ещё большего сходства с рабами салических франков эпохи правления Хлодвига в сфере ответственности за кражи и другие преступления в конце X в.: при вызове их к ордалии и уличении в краже во второй раз (а в некоторых случаях — даже в первый раз) их казнили так же, как и рабов.
Наличие у франков и англо-саксов в этот период общих тенденций эволюции социального и правового статуса рабов неоспоримо: они выражались в «прикреплении» всех зависимых от земельного магната людей (как ранее бесправных рабов, так и ранее свободных членов варварского общества) к земле его поместья или конкретной профессии и сфере деятельности (кузнеца, плотника, посыльного и т. п.); обязательной выплате господину натуральных и денежных податей вкупе с отработкой в его пользу дополнительных повинностей (извозной, посыльной службы и т. п.); фактическом изъятии всех судебных полномочий владельцем поместья у короля и его агентов (или их даровании королём землевладельцу в рамках иммунитета); проведении судебной процедуры по жалобам или обвинениям рабов и зависимых крестьян только в поместном суде; требовании беспрекословной выдачи беглых людей (начиная со «свободных» и заканчивая рабами) прежнему хозяину. В наибольшей степени статус принадлежности к определённому поместью на правах его движимости и недвижимости выражен в праве франков конца VIII ― начала IX вв.: рабы и вольноотпущенники получали право создавать свою семью с рабынями (при условии, что у них был один и тот же патрон); за ними закреплялись некоторые сельскохозяйственные инструменты и скот. В конечном итоге, франкские рабы получили от Карла Великого право на передачу участка своим родичам через несколько поколений, что говорило об устойчивости их социальных связей в структуре светских и церковных поместий IX в.
В рамках королевских (в первую очередь) и монастырских поместий, а также владений крупнейших земельных магнатов, процессы слияния рабов с прочими категориями лично и поземельно зависимых людей (бывших свободных, попавших под опеку, получивших от сеньора землю в пользование) в обеих правовых традициях — франкской и англо-саксонской, — стали настолько отчётливыми и стремительными, что их социально-правовой статус практически перестал различаться законодателем.
Вольноотпущенники, обозначенные различными терминами в разных правовых традициях (франки — litus, libertus, cives Romanus; англо-саксы — læt, folcfry, liesenga), и во франкских королевствах, и в англо-саксонской Англии играли примерно одинаковую роль. Несмотря на неоднократные попытки исследователей определить этническую специфику отдельных категорий (разделение «германских» и «римских» способов отпуска на волю у франков; предположение о заимствовании англо-саксами термина folcfry из Эдикта Ротари середины VII в. и liesenga — из правовых традиций данов), необходимо отметить, что в действительности основным коррелятом для определения места вольноотпущенника в раннесредневековом обществе были его отношения с патроном — своим прежним хозяином.
Некоторая часть отпущенных на волю людей получала полную свободу. Такая категория в праве салических и рипуарских франков VI–IX вв. носила название homo denariatus или homo cartularius. По-видимому, некоторая часть франкских и англо-саксонских литов в VI–VII вв. также получала через одно или несколько поколений полную свободу от бывшего хозяина. Примечательно и то, что «полный» отпуск был единственным известным видом освобождения в Pactus legis Salicae семьи А (т. е. времени Хлодвига).
Однако гораздо значительнее было число тех отпущенников, которые получали неполную свободу при отпуске на волю, оставаясь под покровительством своего патрона. К ним у рипуарских франков и хамавов в VII–IX вв. относились такие категории, как cives Romanus, tabularius, libertus, tributarius, бóльшая часть прослойки литов; у англо-саксов — folcfry, большинство литов с самым низким вергельдом (т. е. вольноотпущенники в первом поколении). Все они в той или иной степени были привязаны к персоне своего господина, не получив полноправия: так, выморочное имущество и вергельд folcfry доставались не его родственникам, а его патрону; tabularius считался свободным человеком в рамках рипуарского общества VII в. лишь формально, в действительности передавая весь свой доход в пользу церкви, на алтаре которой получил «свободу».
Вместе с тем, даже не обладая полноправием и многими элементами «позитивной свободы», все перечисленные категории не могли быть определены по своему социально-правовому статусу как полностью бесправные рабы. Многие из таких вольноотпущенников (как, например, литы, табулярии во франкском праве VI–VIII вв.; трибутарии в «Капитулярии о поместьях» конца VIII в.) обладали землёй, движимым имуществом, нередко — даже рабами и зависимыми работниками, которыми они могли в ограниченном масштабе распоряжаться.
Таким образом, они фактически приближались по своему статусу к лично зависимому населению франкских поместий начала IX в. и английского манора X ― начала XI в. При определённых условиях они могли выкупиться на волю, но большинству, как прочим обедневшим и обезземелившимся жителям Северной Галлии, Среднего Рейна и Английского королевства, приходилось искать материальную опору и поддержку, судебную защиту у наиболее влиятельных светских и церковных земледельцев. В результате после формирования империи Каролингов и Английского королевства в IX–X вв. вольноотпущенники недолго оставались самостоятельной прослойкой: основная их масса по мере развития крупного землевладения, роста королевских земельных пожалований и иммунитетов попала в личную и поземельную зависимость от владельцев поместий, пополнив тем самым социальную базу формирующегося крестьянства (сервов — в Империи Карла Великого, вилланов — в Английском королевстве второй половины X — первой половины XI в.).