Однако общий успех освободительной войны создал в представлении Бойена убеждение, что мобилизация является ареной проявления свободного творчества; тщательная мирная работа по обдумыванию всех деталей мобилизации является бесполезной и даже вредной, поскольку она в будущем может стеснить творческое вдохновение и народный энтузиазм: на удачной импровизации, на интуиции, на вдохновенном порыве в воспоминаниях участников освободительной войны зиждился весь успех борьбы, и, казалось, им должно быть отведено широкое место и в мобилизационных соображениях. Эти идеи отстаивались Бойеном и во время второго его министерства (1841–1848 гг.).
Однако опыт мобилизаций XIX века нанес сокрушающие удары идее импровизации. В 1818 г. было приступлено к составлению мобилизационного плана, отвечавшего выкристаллизовавшейся после наполеоновских войн новой системе вооруженных сил Пруссии. Первой пробой этого плана явилась частичная мобилизация 1830 г., которая обнаружила ряд нетерпимых явлений: недохваток запасных, вынужденный заем их постоянной армией у ландвера, что лишало последний боеспособности, совершенную непригодность «рекрут резерва» и «рекрут ландвера», недостаточность материальных запасов и т. д.
Но совершенно ясно недопустимость импровизаций выяснилась при мобилизации 1850 г., направленной против Австрии. Железные дороги уже распространялись в Европе, но никаких расчетов на использование их в период мобилизации военное ведомство еще не делало. В один и тот же день был объявлен призыв всех резервистов и ландвера обоих призывов и начата перевозка войсковых частей[67].
На вокзалы слабеньких железных дорог того времени сразу явились многочисленные команды, сотни тысяч запасных, спешные внеочередные грузы артиллерийского и интендантского ведомств. Произошел полный конфуз. Запасные, голодные, толпились неделями перед станционными зданиями, ночуя под открытым небом и энергично проявляя свои чувства к создавшемуся невыносимому положению. Так как пехота и артиллерия находились в периоде перевооружения, то в снабжении их боевыми припасами произошел целый ряд недоразумений. Обмундирования и вооружения для ландвера не хватало, и многие ландверисты оказались с гладкоствольными ружьями, патронами к нарезным ружьям и в штатском платье. Призыв сразу старших возрастов (39-летних), которых нельзя было и использовать целесообразно, поставил их семьи в трудное положение — никаких пособий им предусмотрено не было; пришлось экстренно провести закон, обязывающий местные самоуправления придти им на помощь, с последующим возмещением их расходов из средств государства. Пополнение армии до штатного состава, — операция, требующая не свыше недели времени, — в этих условиях затянулось на 6 недель.
В XIX веке человечество привыкло предъявлять к организации и порядку высокие требования; всякая бросающаяся в глаза несообразность, всякая бесцельная растрата сил и времени вызывает утрату доверия, подрывает авторитет. Постепенно преодолеваемое неустройство при мобилизации 1850 г. заставило Пруссию потерять веру в боеспособность своей армии. Неуспешная мобилизация является уже поражением; дело даже не дошло до войны: Пруссия пошла на ольмюцкое унижение перед Австрией. Пруссия много извлекла из этого опыта и прежде всего отбросила совершенно всякую мысль об импровизации. Над подготовкой мобилизации, в особенности по вопросу об использовании железных дорог, проделывается большая внимательная, детальная работа. Все предъявляемые к железным дорогам требования заранее взвешиваются, учитываются, распределяются по дням. В 1857 г. при Большом генеральном штабе, по предложению Мольтке, организуется особая железнодорожная секция. В 1859 г., когда разыгрывались военные действия в Италии, по докладу Мольтке, была организована комиссия для объединения работы сети железных дорог всех германских государств на случай войны с Францией.
Прусская мобилизация 1859 г. протекала уже планомерно. Борьба с импровизацией, однако, не затронула принципа широкой децентрализации мобилизационной работы, установленной еще Бойеном; децентрализация важна, чтобы не давать мобилизационной работе застывать в нежизненной бюрократической форме.
Окончательно принцип децентрализации укоренился после опыта 1819 г., когда была установлена основная предпосылка для него — независимое разрешение вопросов мобилизации всякой войсковой части от вопросов перевозок по сосредоточению. Военное министерство установило сроки для мобилизации войск. Этот срок железные дороги использовали для мобилизации по своей части, заключающейся главным образом в усилении паровозами, а если нужно — и личным составом тех линий, на которые выпадала наибольшая нагрузка, и в соответственном сборе и группировке порожняка. Таким образом перевозки по сосредоточению в последующих войнах начинались не с первого дня войны, а по истечении некоторого срока. Сказанное не относится к пограничным корпусам, на которые выпадает роль прикрытия сосредоточения, и у которых задачи по мобилизации и по развертыванию на границе совпадают. В Германии, а после 1870 г. и во Франции, каждый корпусной округ являлся прежде всего территориальным целым, самостоятельно решавшим все мобилизационные вопросы. Военное министерство сохраняло за собой лишь общее руководство и в мирное время пополняло до потребности мобилизации рассредоточенные по корпусным округам склады. Устройство центральных складов для всей армии, как например, постройка в первой половине XIX века гигантского цейхгауза в Вене, не отвечает современным военным требованиям.
Что Пруссия бесповоротно покончила со всяким намеком на импровизацию, видно из мобилизации 1864 г. Против Дании была двинута лишь небольшая часть прусской армии — всего 3 пехотных дивизии. Реформа 1860 г. увеличила контингент каждого призыва (с 38 тыс. на 63 тыс.), но в 1864 г. только два младших возраста резерва имели полную численность по закону 1860 г., остальные старшие возрасты резерва были слабее, а потому общий запас резервистов был недостаточен для доведения прусских батальонов до штата военного времени (с 538 человек мирного состава до 1002 человек). В 1864 г. в прусской армии приходилось в резерве на каждый батальон вместо 464 резервистов только 264. Конечно, 3 дивизии можно было бы легко мобилизовать за счет резерва других дивизий, но, чтобы не вносить каких-либо изменений в мобилизационные предположения, чтобы не делать позаимствований резервистов вне своих участков, выступившие против датчан прусские батальоны получили только тех резервистов, которые им действительно причитались, что довело их состав только до 802 человек.
При составлении плана кампании 1866 г. против Австрии Пруссия уже имела огромный выигрыш: мобилизация и перевозка в район сосредоточения могли быть завершены австрийцами в срок не менее 3 месяцев, а пруссаками, благодаря проделанной работе, — только в 25 дней. Мы легко можем усмотреть и влияние условий мобилизации на политику, если обратим внимание на то обстоятельство, что война с Австрией — необходимый акт в процессе создания Пруссией германского единства, который давно являлся затаенной программной мыслью прусской политики — была отнесена как раз на 1866 г., в котором в первый раз увеличение контингента сказалось на всех четырех сроках резерва, и прусские батальоны, без заимствований у ландвера, могли быть планомерно доведены до военного состава в 1002 человека.
Однако мобилизацию 1866 г. мы можем признать успешной лишь в отношении войсковых учреждений. Армейские тылы еще не были затронуты мобилизационной работой и достаточно неуспешно импровизировались в течение самой войны. Запущенность вопросов тыла до 1866 г. объясняется тем, что генеральный штаб еще не имел достаточного авторитета, чтобы вторгнуться в эту область и приступить к увязке организации тыла с оперативными предположениями, а строевой состав смотрел на тыл с феодальным высокомерием, как на область работы чиновников и интендантов.
Лишь в течение самой войны 1866 г., после Кенштрецской победы, Мольтке приобрел нужный авторитет и приступил к согласованию устройства тыла с оперативными требованиями.
Судьбы военной теории в Пруссии. В XIX веке теория военного искусства решительно отставала от эволюции его на практике. Несоответствие теоретических представлений той новой ступени военного искусства, на которую оно продвинулось, вследствие изменения экономических, политических и технических предпосылок ведения войны, крайне осложняло руководство операциями и боем и временами придавало ему хаотический характер. Корни тех трудностей, которые встречала теория военного искусства, заключались в догматизировании наполеоновского военного искусства. Мышление военных теоретиков, за редким исключением, было чуждо диалектической логике, не отдавало себе отчета в том состоянии перманентной эволюции, в которой находится военное дело, и стремилось разгадать в творчестве Наполеона последнее слово, глубочайшую тайну, высший и вечный закон искусства побеждать. Для военных теоретиков ход истории как будто остановился на Наполеоне, и военная теория перестала понимать изменившуюся действительность. Только выдающийся военный философ Клаузевиц не впал в эту ошибку.
В начале интересующей нас новейшей эпохи влияние наполеоновского военного искусства было не столь заметно, как начиная с 30-х годов, когда плеяда военных теоретиков, с Жомини во главе, приступила к широкой популяризации его начал. Конец наполеоновской эпохи знаменовался торжеством оперативных идей, находившихся в ярком противоречии с характером военного искусства Наполеона. Уже в сражении под Ваграмом победа у Наполеона оспаривалась эрцгерцогом Карлом, сгруппировавшим свои силы не на одном, а на двух направлениях, и пытавшимся смять занимавшего внутреннее положение Наполеона. Основанный на концентрическом наступлении армии союзников Трахтенбергский план привел в 1813 г. Наполеона к Лейпцигской катастрофе. В 1815 г. выход прусской армии во фланг атаковавшей английскую позицию под Ватерлоо армии Наполеона нанес ей полное поражение. Колонны Наполеона еще под Ваграмом одержали умеренный успех, но под Ватерлоо понесли огромные потери и оказались бессильными против линейного порядка Веллингтона. Эти новые данные были все же недостаточно могущественными, чтобы дать толчок развитию военного искусства, хотя на них в значительной степени и можно было бы обосновать главнейшие шаги, которые в области тактики и стратегии военное искусство сделало 50 лет спустя, при Мольтке. Но этих данных было достаточно, чтобы обосновать глубокую реакцию против тактических тенденций Наполеона. У последнего в конце XIX столетия было больше последователей, чем в первые 15 лет после Ватерлоо. Оставшиеся сподвижники Наполеона критиковали его гораздо свободнее, чем это стало возможным во второй половине XIX века; они резко осуждали применение колонн, в особенности крупных, к которым тяготел Наполеон, и частью даже явно склонялись к линейным формам тактики. А через 50 лет после Ватерлоо весь европейский генер