Ученые привыкли считать, что эволюция культуры невозможна, поскольку культура не развивается дискретными шагами, не воспроизводится и не подвергается случайным мутациям, как ДНК. Но оказывается, что это не так. Дарвиновская эволюция неизбежно происходит в любой системе передачи информации, для которой характерны определенные массивы передаваемых данных, определенная точность передачи и определенная степень случайности в появлении инноваций (метод проб и ошибок). Так что выражение «эволюция культуры» вовсе не является метафорой.
Между эволюцией последовательности ДНК и эволюцией письменной и разговорной речи можно провести практически прямую параллель. Оба вида информации задаются линейным цифровым кодом. Оба эволюционируют путем избирательного выживания последовательностей, создаваемых хотя бы отчасти за счет случайных вариаций. Оба представляют собой комбинаторные системы, способные эффективно генерировать бесконечное количество результатов на основании небольшого числа единичных элементов. Речь изменяется (мутирует), варьирует и эволюционирует, передаваясь с модификациями, и приобретает никем не запланированную красоту. Однако в конечном итоге возникает структура языка, со всеми строгими и формальными правилами синтаксиса и грамматики. «Формирование различных языков представляет замечательный параллелизм с формированием разных видов, и доказательства того, что языки, подобно видам, образовались постепенно, также замечательно сходны», – писал Дарвин в книге «Происхождение человека»[19].
По этой причине можно подумать, что речь создавалась планомерно на основании определенных правил. И на протяжении многих поколений именно так происходило обучение иностранным языкам. В школе я изучал латынь и греческий, как будто это крикет или шахматы: с глаголами, существительными, множественным числом можно обращаться так, а не иначе. Шахматный слон может ходить по диагонали, за мяч, задетый отбивающим в крикете, полагается очко, а существительное может употребляться в винительном падеже. Восемь лет такого обучения «по правилам» под руководством самых лучших учителей по несколько часов в неделю не дали мне возможности свободно владеть языком. Более того, как только я перестал заниматься латынью и греческим, я забыл то немногое, что сумел выучить. Обучение языку «нисходящим» способом работает плохо, его можно сравнить с теоретическим обучением езде на велосипеде без практики. Однако двухлетний ребенок, которого еще никто не учил, начинает читать по-английски, хотя в этом языке не меньше, а гораздо больше правил, чем в латыни. Подросток усваивает иностранный язык путем погружения. Грамматические упражнения, по моему мнению, не очень помогают научиться читать на иностранном языке. Уже давно ясно: только восходящий способ обучения иностранным языкам дает результат.
Речь – удивительный пример спонтанно организующегося явления. Она не только самостоятельно развивается (смысл слов изменяется у нас на глазах), несмотря на все преграды со стороны филологов, но ей обучаются, а не учат. Нам говорят о снижении речевых стандартов, потере пунктуации и вульгаризации лексикона, но все это бессмыслица. В новой сленговой форме язык в той же степени основан на правилах и в той же степени сложен, как и во времена Древнего Рима. Только правила эти, как сейчас, так и тогда, возникают снизу, а не сверху.
Между тем в развитии речи существуют осмысленные закономерности, которые никогда не были согласованы комиссиями и не рекомендованы экспертами. Например, часто используемые слова обычно короткие, и чем чаще употребляются слова, тем более краткую форму они принимают. Если мы часто используем какие-то термины, мы применяем сокращения. Это хорошо – мы тратим меньше воздуха, времени и бумаги. И это совершенно естественное, спонтанное явление, о котором мы практически не задумываемся. Аналогичным образом, часто используемые слова меняются очень медленно, тогда как слова редкие могут достаточно быстро изменять свое значение и написание. Опять-таки это вполне оправданно: придание нового смысла слову «the» стало бы катастрофой для английского языка, тогда как изменение смысла слова «prevaricate» (когда-то оно означало «лгать, изворачиваться», а теперь означает «оттягивать, мешкать») не представляет серьезной проблемы и происходит довольно быстро. Это правило никто не обдумывал, оно является продуктом эволюции.
Речь имеет и другие признаки эволюционирующих систем. Например, как отмечал эволюционный биолог Марк Пейджел, биологическое разнообразие растений и животных гораздо ярче проявляется в тропиках и гораздо слабее вблизи полюсов. Действительно, многие полярные виды имеют широчайший ареал распространения, покрывающий всю экосистему арктического или антарктического региона, тогда как тропические виды могут обитать лишь в одной небольшой зоне: в долине, на горном хребте или на отдельном острове. В дождевых лесах Новой Гвинеи встречаются миллионы видов существ с узким ареалом обитания, тогда как тундра Аляски является домом всего для нескольких видов, распространившихся на огромные расстояния. Это относится к растениям, насекомым, птицам, млекопитающим, грибам. Одно из железных правил экологии: вблизи экватора больше разнообразие видов с узким ареалом обитания, а вблизи полюсов видовое разнообразие значительно ниже, но ареал распространения значительно шире.
И здесь наблюдается удивительная параллель с языком. Для подсчета числа языков исконных жителей Аляски хватит пальцев одной руки, тогда как в Новой Гвинее говорят буквально на тысяче языков; какие-то из них используются лишь в нескольких деревнях, но отличаются от языков соседних деревень, как английский от французского. Совершенно невероятная языковая плотность имеет место на вулканическом острове Гауа (республика Вануату): на острове шириной около 20 км живет чуть более 2000 человек, говорящих на пяти языках. Самое значительное языковое разнообразие достигается в лесистых и гористых тропических регионах.
Из данных Пейджела следует, что снижение языкового разнообразия с увеличением широты практически идентично снижению видового разнообразия. Теперь объяснить данную тенденцию достаточно сложно. Большое разнообразие видов в тропических регионах, по-видимому, каким-то образом связано с обилием энергии: в тропических экосистемах больше тепла, света и воды. Кроме того, возможно, имеется некая связь с количеством паразитов. Обитатели тропиков постоянно подвергаются нападениям паразитов, а так как большие популяции являются более легкой мишенью для паразитов, малочисленные популяции имеют преимущество. Наконец, данная тенденция может объясняться более низкой скоростью исчезновения видов в зонах с более уравновешенным климатом. Что касается распространения языка, необходимость популяций перемещаться с места на место со сменой сезонов может нивелировать лингвистическое разнообразие, тогда как в тропиках небольшие группы людей могут жить изолированно и не перемещаться. Но, какой бы ни была причина, данное наблюдение иллюстрирует спонтанную эволюцию языков. Это, конечно же, продукт человеческой культуры, но его развитие не было запланировано.
Кроме того, исследуя историю развития языков, Пейджел обнаружил, что новый язык, отделившийся от ранее существовавшего, поначалу изменяется очень быстро. То же самое, по-видимому, справедливо и для видообразования. Географически изолированная популяция сначала эволюционирует очень быстро, так что кажется, что эволюция за счет естественного отбора происходит скачкообразно; это явление называют периодически нарушаемым равновесием. Таким образом, между эволюцией языка и эволюцией видов организмов прослеживаются очень точные параллели.
Примерно 200 тыс. лет назад в какой-то части Африки началось изменение человеческой культуры. Мы знаем об этом на основании результатов археологических изысканий, которые однозначно указывают на величайшую трансформацию вида, получившую название «человеческой революции». На протяжении более миллиона лет люди изготавливали всего несколько видов самых примитивных каменных орудий, но вдруг африканские жители начали создавать множество видов орудий. Сначала это были постепенные и локальные изменения, так что термин «революция» в данном случае неточен. Но затем технология производства орудий стала изменяться чаще и повсеместно. Примерно 65 тыс. лет назад люди, обладавшие новым набором орудий труда, стали расселяться по другим регионам, по-видимому, покидая Африку через узкий пролив в южной части Красного моря. Они достаточно быстро заселили евразийский континент, вытеснив местных гоминидов, таких как неандертальцы в Европе и денисовцы в Азии (почти не скрещиваясь с ними). У этих новых людей имелась интересная особенность – они не были привязаны к какой-то определенной экологической нише, а могли достаточно легко изменять свои обычаи, переселяясь на новое место с более благоприятными условиями жизни. Они достигли Австралии и быстро расселились по этому континенту с непростыми экологическими условиями. Они расселились и по Европе, в то время погруженной в ледниковый период, и вытеснили прекрасно адаптированных неандертальцев – специалистов по охоте на крупного зверя. В конечном итоге они достигли даже Америки и за чрезвычайно краткий в эволюционном плане отрезок времени освоили все экосистемы – от Аляски до мыса Горн и от дождевых лесов до пустынь.
Что подстегнуло «человеческую революцию» в Африке? Ответить на данный вопрос трудно из-за очень медленного развития этого процесса в самом начале. Исходный толчок мог быть весьма незначительным. Первые признаки изменения орудий труда в различных частях Восточной Африки относятся к периоду около 300 тыс. лет назад, то есть по современным стандартам изменения происходили невероятно медленно. Именно в этом и заключается ключ к разгадке. Решающий фактор – не культура в целом (многие животные обладают культурой – традициями, передаваемыми следующему поколению путем обучения), а кумулятивная культура – способность получать новые знания, не теряя старых. В этом смысле «человеческая революция» была вовсе не революцией, а очень-очень медленным кумулятивным изменением, постепенно приведшим к современному бесконечному и безграничному развитию инноваций.