тдельные рестораны недолговечны. Талеб считает, что общество должно относиться к обанкротившимся предпринимателям с таким же почтением, с каким оно относится к павшим солдатам.
Ход мысли Шумпетера можно назвать биологическим, поскольку он воспринимал экономические изменения как процесс «индустриальной мутации». Он видел, что экономика напоминает экосистему, в которой борьба за выживание заставляет дельцов и их товары конкурировать и изменяться. Он также видел, что без риска со стороны предпринимателей такая эволюция экономики невозможна. Недавно эволюционный подход Шумпетера был расширен предпринимателем Ником Ханауэром и экономистом Эриком Бейнхокером. Они утверждают, что рынки, как и экосистемы, работают не потому, что эффективны, а потому, что предлагают решения проблем, с которыми сталкиваются потребители (или организмы). И привлекательность торговли заключается в том, что она вознаграждает людей за решение проблем других людей. Ее «лучше рассматривать в качестве эволюционной системы, постоянно создающей и испытывающей новые решения проблем таким же образом, как эволюция делает это в природе. Какие-то решения “приспособлены” лучше других. Наиболее приспособленный выживает и распространяется. Неприспособленный погибает».
Вывод таков, что не существует идеального рынка, равновесия или конечного состояния. Интересно, что к такому же заключению постепенно приходят экологи. В последние годы они начали воспринимать экосистемы не как равновесные, а как динамически развивающиеся системы. Они не только изменили взгляд на характер климатических изменений (в частности, на наступление и отступление ледниковых периодов), но также осознали, что леса находятся в состоянии постоянных изменений, в процессе которых в каждом конкретном месте один тип растительности сменяется другим. Не существует никакого стационарного экологического «климакса», но есть постоянное изменение. Однако пока эта новость известна далеко не всем политикам. Эколог Дэниел Боткин сокрушается, что, хотя экологи приходят к согласию относительно сути природных процессов, при выработке экологической политики они практически всегда сталкиваются с подходом, подразумевающим наличие равновесного состояния. И в экологии, и в экономике следует говорить о динамической революции.
Начиная с Шумпетера, экономисты занялись анализом инноваций и их роли в изменении жизненных стандартов. В 1950-х гг. Роберт Солоу смог в общих чертах определить роль инноваций путем учета вклада капитала и затраченного труда, считая, что остальной вклад (87,5 %) в изменение жизненных стандартов должен вносить технологический прогресс. Именно технологический прогресс является основным источником повышения доходов: рост всей мировой экономики в целом не подает признаков выхода на плато.
Поэтому не стоит удивляться, что для описания системы, обеспечившей «великое обогащение» в последние 200 лет, Дейрдре Макклоски использует термин «инновационализм», а не «капитализм». Новый и важнейший элемент системы заключался не в доступности капитала, а в развитии проверяемых рынком и направляемых потребителем инноваций. Макклоски видит причину промышленной революции в децентрализации производства и проверке новых идей: простые люди смогли участвовать в выборе нужных им продуктов и услуг, что способствовало развитию инновационного процесса. Метод проб и ошибок стал нормой. В лекции, прочитанной в Индии в 2014 г., Макклоски заметила, что обогащение беднейшей части населения произошло не за счет благотворительности, планирования, защитных мер, регуляции или действия профсоюзов, которые только перераспределяют денежные средства, а за счет инновационного процесса, вызванного развитием рынка: «Единственным надежным положительным фактором для бедноты была либерализация и повышение роли рыночных товаров и услуг».
Но возник ли инновационный процесс сам по себе или он тоже явился «продуктом» какой-то деятельности? Этим вопросом заинтересовался экономист Пол Роумер, выдвинувший в 1990-х гг. теорию «эндогенного роста». Он утверждал, что технический прогресс – не просто побочный продукт экономического роста, но и осознанная инвестиция производящих компаний. Учитывая состояние рынка, на котором вы продаете свой продукт, законодательные рамки, защищающие от воровства, мотивирующую систему налогообложения, защиту интеллектуальной собственности (но лишь в определенной степени), вы можете целенаправленно внедрить инновации и получить от них выгоду, несмотря на то что ими воспользуются и другие. Например, именно таким образом работают многочисленные компании, предлагающие услуги такси (Uber, Lyf, Hailo и другие): они сами вкладывают средства в инновации. Однако за исключением некоторых туманных рекомендаций экономисты пока почти ничего не могут сказать о практическом внедрении инноваций, кроме того что инновационный процесс будет происходить в открытых и свободных обществах, связанных с остальным миром торговыми отношениями, способствующими обмену и слиянию идей.
Но даже такое объяснение отстает от самого процесса. Волна инноваций снизила стоимость основных человеческих потребностей и время, необходимое для их реализации, что постепенно привело к повышению жизненных стандартов, и никто толком не понял, почему и как это произошло и что стало причиной этого процесса. Понимаете, почему я не верю в экспертов, политиков и стратегов? Все мы невольно оказались подопытными кроликами в этой гигантской волне, охватившей весь мир и возникшей в недрах самого загадочного из всех человеческих институтов – института рыночных отношений.
Я подозреваю, что мы никогда не сможем полностью объяснить суть инновационного процесса по описанным Лукрецием причинам: для объяснения потребуется универсальное знание, централизация глобального знания, которое на самом деле распределено между множеством людей. Как промышленная революция застала человечество врасплох, поскольку возникла на основе тысяч отдельных фрагментов знания, а не по какому-то общему плану, так и каждое отдельное новшество сегодняшнего дня является результатом обмена идеями между тысячами людей. Невозможно предсказать появление той или иной инновации, можно лишь констатировать, что они появляются там, где люди могут свободно обмениваться идеями. Экономист Ларри Саммерс говорил своим студентам: «Все будет происходить в хорошо организованном процессе безо всякого контроля, руководства и плана. В этом вопросе экономисты единодушны».
Теория Смита, как и теория Дарвина, описывает механизм эволюции: происходящие изменения не случайны, но при этом никто ими не управляет. Как я упомянул в своей лекции в 2012 г., сегодня почти никто не замечает, что аргументы Смита и Дарвина удивительно похожи. Обычно теорию Смита защищают сторонники правых политических сил, а теорию Дарвина – приверженцы левого направления. Например, в Техасе идея развивающейся децентрализованной экономики чрезвычайно популярна, тогда как теорию Дарвина там активно критикуют из-за противопоставления идеям креационизма. Напротив, в каком-нибудь среднем британском университете вы найдете активных сторонников идеи децентрализованного развития геномов и экосистем, требующих дирижистского подхода в политике для упорядочения экономического и социального развития общества. Но в жизни разумный замысел не требуется, почему же рынок должен подчиняться какому-то высшему разуму? Дарвин отодвинул Бога, а Смит с той же решимостью отодвинул Левиафана. Он утверждал, что общество представляет собой спонтанно упорядоченное явление, и встретил такое же недоумение, что и Дарвин: как может общество развиваться в правильном направлении без всякого верховного руководства?
Экономическая эволюция – процесс вариаций и отбора, точно так же как и биологическая эволюция. Вообще говоря, сходство еще более близкое. Как я писал в книге «Рациональный оптимист», обмен играет в экономике столь же важную роль, как пол в биологической эволюции. Без полового размножения естественный отбор не обладает кумулятивной силой. Мутации, происходящие в отдельных линиях, не сходятся в одном организме, и в результате борьбы за существования выбираются какие-то одни из них. Предположим, что две особи какого-то древнего млекопитающего обзавелись шерстью и молоком (два важнейших изобретения млекопитающих). Если бы эти существа были бесполыми и воспроизводились путем клонирования, эти две инновации сохранились бы в разных, конкурирующих линиях организмов. И естественному отбору пришлось бы выбирать одну из них. Но организмы, воспроизводящиеся половым путем, могут наследовать «гены молока» от матери, а «гены шерсти» от отца. Половое размножение позволяет организмам использовать инновации, возникающие внутри вида.
Такую же роль в экономике играет обмен. В обществе, где нет свободной торговли, одно племя может изобрести лук и стрелы, а другое – огонь. Два племени конкурируют между собой, и если побеждает племя, владеющее огнем, племя с луком и стрелами погибает, унося с собой свою полезную идею. В обществе, где существует торговля, племя, изобретшее огонь, может получить лук и стрелы, и наоборот. Торговля делает инновации кумулятивным явлением. А отсутствие торговли вполне может быть тем фактором, который ограничивал развитие вполне разумных неандертальцев. Именно этот фактор сдерживал развитие многих изолированных человеческих племен по сравнению с теми, которые использовали более широкие источники инноваций – не только новшества, изобретенные в своей деревне, но и то, что придумали соседи. Я ежедневно пользуюсь тысячами блестящих изобретений, из которых лишь немногие были сделаны в моей стране, не говоря уже о моей деревне.
В вопросах экономики почти каждый из нас остается в сетях креационизма. Экономист Дон Будро считает большинство людей мирскими теистами, верящими, что общественный порядок является результатом действия «какой-то высшей силы, которая намеренно создает, реализует и направляет существующий вокруг нас порядок». Они также верят, что «большинство экономических и социальных законов, по которым мы живем, являются результатом управления и, следовательно, неизбежно исчезнут или распадутся при исчезновении государства или при его неспособности осуществлять свою функцию».