Те, кто хотел бы развивать подход, впервые предложенный Жираром в его книгах, статьях и лекциях, натыкаются на очевидную проблему: чтобы донести свои мысли до широкой аудитории, им приходится в каждом докладе воссоздавать систему мысли Жирара с нуля. Как двинуться дальше и усовершенствовать систему идей, если вы вынуждены каждый раз объяснять, доносить и разжевывать все с азов? Встречи, публикации и сайты «жирардианцев» помогали настроенным решительно обрести первую аудиторию их работ, причем такую, которая не сочла бы их идеи априори «бредовыми». Как иначе они могли бы общаться между собой? Каким способом удалось бы создать – употребим еще один избитый термин – синергию?
В 1981 году в Амстердаме зародилось Голландское жираровское общество (Dutch Girard Society). В 1990 году в Стэнфорде основали Коллоквиум по насилию и религии (The Colloquium on Violence and Religion, также COV&R). В 2005 году в Париже начала работу Ассоциация миметических исследований (Association Recherches Mimétiques). В 2007-м возникли три организации – «Теология и мир» (Theology and Peace), Фонд «Ворон» (The Raven Foundation), а также созданная Питером Тилем «Imitatio» («Подражание» по-латыни). Еще несколько организаций было основано в Австралии и Южной Америке.
Миллиардер Питер Тиль, один из основателей платежной системы PayPal, автор бестселлера «От нуля к единице», – пожалуй, самый неожиданный приверженец, появившийся у Жирара в стэнфордский период. В конце 1980-х, в бытность студентом-философом, Тиль учился у Жирара в Стэнфорде. «Среди идей, начинавших распространяться на заднем плане, была и такая: один очень интересный профессор объяснял мир не так, как другие; его объяснение не шло в ногу со временем и этим, естественно, манило мятежного студента, – сообщает Тиль в видеоролике, сделанном в 2009 году для организации «Imitatio»325. – Подозреваю: когда примерно в 2100-м напишут историю XXI века, на Жирара будут смотреть как на одного из неподдельно великих интеллектуалов».
Называющий себя геем и либертарианцем Тиль – лицо нового, молодого поколения состоятельных людей. Он также финансирует исследования, цель которых – победить смерть и «перенастроить» тело человека на вечную жизнь. «Imitatio», один из проектов его Фонда, финансирует изучение теорий Жирара и вдыхает свежую энергию в плоды его умственного труда в гуманитарных и социальных науках. В академических кругах на этот проект поглядывают с оторопью, что совершенно неизбежно. В академическом секторе капиталы и деятельность предпринимателей из сферы высоких технологий обычно размежевываются с занятиями ученых, за исключением таких сфер, как точные науки, инженерное дело и информатика. Таких предпринимателей обычно считают грубыми торгашами; впрочем, торгашество – это вполне в духе капиталистического предпринимательства, которое движет Кремниевой долиной и финансово обеспечивает такие учреждения, как Стэнфордский университет. Может показаться, что для Жирара эти партнерства с хайтеком – странный союз, но он тоже долгое время не чуждался риска. Фреччеро однажды сказал о нем: «Он всегда вращался среди тех, кто охотно подался бы в предприниматели. Он интеллектуал-одиночка – Иеремия или Иоанн Креститель».
Писатель и журналист Джозеф Боттум беспристрастно оценил плюсы и минусы такого партнерства, отметив, что в США вокруг Жирара (как и вокруг Лео Штрауса, Эрнеста Беккера или Эрика Фёгелина) создали «культ», приверженцы которого – его ученики, переводчики и миссионеры. «Возможно, в чем-то у этой метаморфозы был позитивный эффект – она вырвала Жирара из гетто литературной критики и указала ему направление движения, – написал Боттум. – Но, возможно, был и эффект, о котором остается только сожалеть: его идеи стали применяться чересчур широко, но одновременно сузились до некой „жирардианской системы“»326. Может быть, на деле эти организации превращали что-то, что должно оставаться изменчивым и открытым миру, в своего рода застывший институт, во что-то конкретизированное? Да, порой казалось и так.
И еще кое-что: организации не готовили приверженцев Жирара к выступлениям перед непосвященными. Мне рассказывали, как один литературовед, участвуя в конференции о творчестве некоего американского писателя, во время дискуссий вообще не ссылался на авторитеты, за исключением Жирара. «По-моему, одна из частых бед жирардианцев в том, что, сделавшись жирардианцами, они просто цитируют Жирара, – сказал Анспах. – Это отталкивает аудиторию – по-моему, обоснованно, ведь Жирар не единственный на свете говорил интересные вещи».
Были и другие сложности, препятствующие широкому внедрению идей Жирара в академические программы. Ранее Жирар, открыто говоривший о своей христианской вере и все глубже занимавшийся теологией, перестал высоко котироваться в академических кругах. Когда его работами заинтересовались теологи, критическая масса его почитателей изменилась. На конференциях, где священнослужители рассуждали о том, как сильно работы Жирара изменили их практическую пасторскую деятельность, делалось много голословных выводов. Иногда их обвиняли в прозелитизме, и нередко – совершенно обоснованно. По словам Анспаха (называющего себя евреем и атеистом), некоторые неофиты говорили ему, что приехали на конференцию по Жирару впервые и больше никогда не приедут – именно из-за таких вот людей.
Итак, те, кому хотелось бы изучать и распространять теории Жирара, задавались непростыми вопросами. До какой степени допустимо «прогибаться», идя на уступки «стражам у врат культуры» и лидерам мнений? Даже попытка пойти на уступки – феномен уже сам по себе миметический. Эти арбитры могут сохранять свою власть и статус арбитров только потому, что кому-то отказывают. На манер миметической биполярности их неприятие может подтолкнуть вас к противоположной крайности – закрытой для посторонних традиции «жирардианства». Где же выход?
В сегодняшнем мире консюмеризма, массмаркетинга и брендинга было бы, пожалуй, нереалистично предпочитать неброское, негромкое и глубоко личное прозрение читателя, когда наедине с книгой он восклицает: «А-а, вот оно что!» Именно так входят в мир исследований Жирара, как он всегда подчеркивал. По моим наблюдениям, человек, который был в центре всех этих усилий, делался все любезнее и пассивнее, а усилия во имя него – все изощренней и замысловатее. Но «а-а, вот оно что!» до сих пор звучит и до сих пор дает эффект.
В 2004 году, когда специалист по социальной и политической философии Жан-Пьер Дюпюи участвовал в конференции в Берлине, какой-то мужчина пристал к нему в кафе с расспросами: «Почему вы стали жирардианцем?» Дюпюи не задумываясь ответил: «Потому что это дешевле, чем психоанализ».
Эту историю мне поведали очевидцы, но сам Дюпюи лишь с галльской небрежностью пожал плечами и ответил итальянской поговоркой: «Se non è vero è ben trovato»327. Пожалуй, ее американский аналог – афоризм Кена Кизи: «Это правда, даже если этого и не было никогда»328.
Позднее я нашла текст, где Дюпюи описывает свое знакомство с исследованиями Жирара не столь шаловливо, как в апокрифическом диалоге в берлинском кафе. В 1975 году Жан-Мари Доменак, глава влиятельного журнала «Esprit», настоятельно посоветовал Дюпюи прочесть «Насилие и священное». Дюпюи раскрыл книгу неохотно: «Чтение книги Жирара произвело на меня впечатление, но не сказать чтобы потрясло». В том же году он познакомился с Полем Дюмушелем, жившим во Франции франкоканадским философом, и тот велел ему бросить все дела и прочесть «Ложь романтизма и правду романа». «Я ее прочел, и это было величайшее потрясение в моей жизни. Ее прочтение незамедлительно оказало на меня такой же эффект, как десять лет лечения психоанализом, – написал он. – Первоначально это потрясение было скорее эмоциональное, чем интеллектуальное. Тогда я увяз в череде личных проблем, несчастливых отношений и тому подобное. И вот я обнаружил, что все это – частные случаи общих правил, диктующих человеческий удел. Я думал, что в этом аду один, а обнаружил, что в аду так или иначе пребывают все на свете»329.
Эту историю Дюпюи поведал в своей статье о Жираре и другом объекте своего страстного интереса – философе и социальном критике Иване Илличе; как-никак, по словам Анспаха, интересные вещи говорил не один Жирар. Иногда мимолетный взгляд открывает больше, чем широкая панорама. И поэтому Дюпюи выбрал окольный путь внедрения теорий Жирара на публичных форумах – частенько лишь роняет на лекторской кафедре несколько фраз, которые кажутся случайным отступлением от темы. На дискуссиях Дюпюи нередко прилагает мысли Жирара к обсуждаемой теме – вспомним, например, панельную дискуссию о ядерном сдерживании, которая проходила в Стэнфорде с участием калифорнийского губернатора Джерри Брауна, или публичный диспут о Боге с философом Славоем Жижеком. Так Жирара удалось поместить в широкий спектр новых контекстов, которые обычно с ним не ассоциируют, и свежая аудитория получила шанс услышать его мысли. Были и другие закулисные усилия – например, встреча с бизнес-магнатом Джорджем Соросом и дискуссии с видным французским экономистом и журналистом Бернаром Марисом (7 января 2015-го он стал жертвой теракта в редакции «Шарли Эбдо»).
Похожим способом находит для Жирара новую аудиторию и Роберт Харрисон – иногда с помощью iTunes и своей радиопередачи «Entitled Opinions» («Мнения, на которые вы имеете право»). Приведу только один пример: когда недавно я упомянула о Жираре на встрече писательниц, одна видная левая журналистка, в прошлом редактор журнала «Mother Jones», просияла. Она узнала о Жираре в 2005-м, прослушав интервью в двух частях, которое взял у него Харрисон.
Симона Вейль писала, что в Евангелиях теория человечества изложена раньше теории Бога, то есть антропология в Евангелиях предшествует теологии. Жирар последовал этому принципу, хотя его