Но и здесь Рыжебородый Сатир нашёл выход из положения. Он один вернулся к россам и крикнул:
— Барон Вольф, если вы здесь, подойдите ко мне!
— Да, я здесь, ваше величество, — ответил камергер, возникнув перед императором.
— Барон Вольф, ты должен знать, за что пленили россы моих воинов. Отвечай!
— Ваше величество, маркграф Деди сказал, что есть твоя воля взять нас под стражу. Но за что?
— Он проявил свою волю и будет судим, — заявил Генрих. — Отпустите его и всех прочих моих людей. Сами вольно продолжайте путь.
— Если это так, мы выполним твоё повеление, — ответил Вольф и крикнул: — Барон Саксон!
Но Саксон не отозвался.
— Куда он пропал? — удивился Вольф и сказал Генриху: — Я сейчас распоряжусь, ваше величество.
Он направился к костру, где русичи держали в хомуте немцев.
Спустя какое-то время император и его люди покинули стоянку россов и, словно ничего не случилось, продолжали путь в Штаден, оставив на попечение Вольфа нескольких раненых и на добычу воронам около десятка убитых коней.
Глава восьмаяВ ЗАМКЕ ШТАДЕН
Здесь ещё жили воспоминаниями о смерти маркграфа Удона. Он был слишком дорог для многих, кто остался в замке после него. Не все его любили, но, даже не любя, не могли забыть. При нём жизнь в замке бурлила, словно кипящая вода. И вдруг, когда его не стало, всё вокруг замерло. Никто уже не бегал озабоченно; по двору, не звенели голоса в стенах замка, на конюшне, на псарне. Даже гончие и борзые псы стали молчаливыми. Им-то было отчего горевать — они потеряли любимого господина.
Но больше других немота поразила графиню Гедвигу. В течение дня редко кто услышит от неё слово. И ходила она по замку, словно тень. Да и мало кто её видел. Она проводила дни у себя в опочивальне, долгими часами сидя у камина и созерцая прошлое. Ей было что вспомнить. В прежние годы она часто выезжала с супругом в Гамбург, в Майнц и в Кёльн, появлялась в замках при дворе императора Генриха. Она была двоюродной сестрой императрицы Берты Саксонской. Под стать Удону, жизнелюбивая, бойкая, она не давала никому покоя близ себя. Получив хорошее воспитание в Кведлинбургском монастыре, она сохранила любовь к чтению, и теперь, когда её постигло горе и когда оно нестерпимо терзало душу, она брала «Римские хроники» или «Божественное писание» и находила в них утешение. А иногда к ней приходила жажда мщения, ибо иные хроники углубляли её печаль. Сколько дворцовых заговоров, переворотов, убийств, отравлений, интриг. И тому были чаще всего одни причины: жажда власти, денег, прелюбодеяния. Часто после такого чтения Гедвига надолго забывала о книгах и углублялась в горькие размышления. Её одолевали разные мрачные домыслы, навеянные всё теми же «Римскими хрониками». И она всё больше убеждалась, что её супруг стал жертвой не маркграфа Деди, а другого лица. Маркграф был только тенью императора. И его поведение, как и самого Генриха, оставалось непредсказуемым. Деди приехал в Штаден разговорчивый, ненасытный, он много говорил даже за трапезой. Поглощая кубок за кубком вино и заедая его телячьим боком, он заявил Удону от имени императора:
— Я приехал к тебе пот ому, что у государя есть необходимость послать с твоими сватами и меня. Суть в том, что императору нужны мир и дружба с великой Россией.
Маркграф Удои, который никогда не чтил Генриха IV, сказал:
— А с какой стати ты пойдёшь со мной? Иди сам по себе.
— Принести на Русь поклон от низложенного с трона и отлучённого от церкви императора?! Велика ли честь государю россов? К тому же я сам государь Штаденский и мне не нужны няньки.
— Полно, любезный друг, во всех землях Германии Генриха чтят императором, потому как корона при нём. А твоё самолюбие никто не пытается задеть.
Графиня Гедвига, которая сидела рядом с Удоном, видела, что он с каждым словом Деди всё больше становился пунцовым и руки его, лежащие на столе, сжимались в кулаки. Он не хотел, чтобы кто-то и даже сам маркграф Деди шёл с ним в Киев. С той поры, как саксонские князья поднялись против императора, маркграф Штаденский счёл своим долгом и делом чести встать на их сторону. Ему, как и многим вельможам Северной Германии, претила политика императора, который многие годы нёс в ряды благочестивых католиков раскол и смуту, воюя против папы римского.
— Ты лжив, как и твой император. Рудольфу Швабскому быть государем отныне! — уже кричал Удон.
Может быть, тому причиной было рейнское вино, но, когда бочонок, из которого слуга наливал кубки, опустел, два маркграфа были яростны и неукротимы. И сколько Гедвига ни пыталась их утихомирить, они ушли в покой Удона и гам свели счёты.
Теперь у графини Гедвиги были основания сказать, что с появлением Деди в Штадене её супруг был обречён. Когда тело покойного маркграфа Удона предали земле, в замке произошло событие, подтверждающее доводы Гедвиги. Один из конюхов графской конюшни рассказал, что он видел, как стременной маркграфа Деди подходил к сбруе Удона. Вначале никто не придал значения тому рассказу. И один из егерей даже заметил:
— Тому причиной дорогие украшения. Проверили бы, не сорвал ли стременной серебро?
Но и словам егеря никто не дал ходу. Однако конюх Фриц оказался дотошным. Он осмотрел уздечку, подпругу, шлею, в кои наряжали скакуна: серебро было на месте. Взялся за осмотр седла и увидел то, что заставило его удивиться. Из потника выглядывала булавка с дырочкой на острие, и в ней покоилось какое-то прозрачное и вязкое вещество. В кожаном крыле седла было проколото шилом отверстие, через которое булавка выходила наружу. Фриц соображал довольно туго, но всё-таки догадался, для чего стременной затаил булавку. Похоже, что она должна была уколоть маркграфа. Чтобы утвердиться в догадке, Фриц оседлал коня.
— Попробую-ка я прокачусь на нём. Тогда уж и скажу господам о чьей-то затее, — подбодрил он себя. В простоте душевной тугодумец счёл, что всё будет как в шутке: тебя укололи в мягкое место, ты подпрыгнул в седле и на землю — бац!
Фриц вывел коня из конюшни, поднялся в седло и шагом выехал с хозяйственного двора на площадь перед замком. Увидев там слуг, дворовых, крикнул им:
— Смотрите, что сейчас будет! — и ударил плетью коня.
Застоявшийся скакун привстал на дыбы и с места помчался галопом. Фриц громко вскрикнул и вылетел из седла на каменные плиты. К нему сбежались все, кто был на дворе замка, кто-то позвал графиню Гедвигу, она не замешкалась. И лишь только подошла к Фрицу, он с трудом произнёс несколько слов:
— Госпожа, в седле игла, и она меня уколола. — Его глаза расширились, он захрипел и испустил дух.
Случилось это вскоре же, как маркграф Генрих и сваты уехали в Киев. Графиня Гедвига позвала медика, и он определил, что игла покрыта смолкой сильного яда. Графиня пришла в замешательство. Всё говорило о том, что в смерти маркграфа Удона повинен император. Однако о причине преступления она не могла догадаться.
Графиня мучилась оттого, что оказалась одинокой и беззащитной. Она переживала за старшего сына. В её воображении возникали ужасные картины нападения императорских людей на Генриха, и ей не к кому было обратиться за помощью. Она побуждалась написать обо всём императрице Берте, но отказывалась от этого, зная, что у самой Берты жизнь несчастна. Так, затаившись от людей, от мира, и жила графиня в одиночестве, когда в замке вновь забушевали страсти. В последнюю ночь августа на рассвете в ворота замка раздался громкий и настойчивый стук.
— Кто там ломится? — спросил страж, сбрасывая предутреннюю дрёму.
— Янкель, открой! Это барон Саксон, — донёсся голос из-за ворот.
Старый страж узнал Саксона, открыл ворота, впустил его.
— Госпожа у себя? — спросил камер-юнкер.
— Дома, — ответил Янкель.
Саксон припал к шее коня и направил его к замку. Он держался в седле чудом, поводья выпали из рук. Он был ранен в бок, потерял много крови. Вечером, в суматохе, когда началась схватка россов с воинами императора, он сумел вырваться из кольца близ костра и побежал в глубь рощи, за ним бросился воин императора и почти достал его мечом. Саксон вынужден был защищаться, выхватил меч, повернулся. Удары мечом сошлись, но один из них оказался смертельный, а другой — лишь рассёк Саксону бок. Кое-как он добрался до коня, поднялся в седло, покинул рощу и помчался в замок Штаден. Он не знал замыслов императора, но догадался, что тот едет к Гедвиге со злым умыслом. Добравшись в полном изнеможении в замок, Саксон попросил разбудить графиню. Она пришла скоро, потому как не спала, спросила с трепетом в голосе:
— Жив ли мой Генрих? Что с ним? — А заметив кровь на одежде Саксона, графиня испугалась. - Господи, барон, ты ранен! — Крикнув камергера, она приказала ему принести мази, чистое полотно.
Саксон хотя и ослаб, но ещё держался. Ответил на вопросы графини:
— Госпожа, ваш сын жив и здоров. Он близко, он в замке у княгини Оды. — И Саксон рассказал, чему был очевидцем при возвращении в Германию.
— Чего же добивается император? — спросила Гедвига.
— Того не ведаю, государыня. — И Саксон подошёл к стене, оперся о неё. — Прости, государыня. — И он закрыл глаза.
Прибежали камергер, слуги. Они взяли Саксона под руки и повели в покой. Камергер спросил:
— Ваша светлость, какие будут распоряжения?
— Барон Якоб, тебе велю поднять воинов. Сотню поставь на стены. С полусотней поспеши навстречу барону Вольфу. Защити!
— Исполню, ваша светлость, как велено, — ответил камергер Якоб.
И вскоре в замке и в казармах, где располагались полторы сотни воинов маркграфа, всё пришло в движение. Ещё и рассвет не наступил, как полусотня воинов умчалась навстречу каравану. Многие лучники поднялись на стены, рыцари заняли место у ворот, дабы по первому сигналу распахнуть и вылететь конным строем на помощь товарищам. С рассветом и сама графиня поднялась на крепостную стену. Она была в шлеме и в латах. Близ неё над стеной взвилось родовое знамя маркграфов Штаденских, на котором лев убивал дракона.