сти, была любима батюшкой и киянами. Как много она отдала бы за то, чтобы побывать в Киеве, прижаться к груди матери, склонить голову перед батюшкой, повиниться ему в прегрешениях. Увы, она могла только мечтать о Киеве и батюшку ей уже не доведётся застать в живых. В эти дни, когда её колесница приближалась к Риму, в далёком Киеве на шестьдесят третьем году умирал от старых ран, полученных во многих сечах, великий князь всея Руси Всеволод Ярославич.
Во время пути Гартвиг часто замечал угнетённое состояние Евпраксии и каждый раз пытался увести её из печали. Он ехал знакомым ему путём, который прошёл дважды. Все города, какие они проезжали, ему были знакомы, и в каждом из них по его просьбе кортеж останавливался. Гартвиг показывал Евпраксии памятники старины, рассказывал о них. Во Флоренции он показал ей всё, что составляло гордость горожан, что сохранилось со времён древней Римской империи. И поднимались эпохи тысячелетней давности, оживали события, городские площади наполнялись непохожими и в чём-то очень похожими предками.
— В те века Римская империя занимала пространство от Атлантического океана и до восточных берегов Чёрного моря. Все земли по берегам внутреннего моря принадлежали империи. Ей служили сотни тысяч рабов и все боги Олимпа. — Рассказывая, Гартвиг называл имена императоров и богов Олимпа так легко и просто, будто встречался с ними. Он помнил Августа, первым получившего титул императора, и знал последнего императора Ромула Августула. В далёком 476 году во дворец Августула ворвался вождь наёмников Одиякр и пронзил императора бронзовым мечом. С той поры год смерти Августула стал годом падения Римской империи.
Рассказы Гартвига скоротали время, и в середине января 1094 года императрица и архиепископ достигли Священного города. Оказалось, что в Риме у Гартвига было много знакомых служителей церкви. И он долго перебирал их в памяти, пока не счёл за лучшее, у кого остановиться, дабы с его помощью быть принятым папой римским. Наконец Гартвигу захотелось увидеть кардинала Риньеро, человека душевного и твёрдого в слове. С ним архиепископ встречался ещё в Равене, где Риньеро был главой епископата. И Гартвиг не ошибся в выборе. Судьба благоволила к молодому кардиналу. Он был любим папой Урбаном II, и, когда придёт его час покинуть престол, он передаст его Риньеро с благословением всех кардиналов. Риньеро будет наречен папой римским Пасхалием II.
Кардинал Риньеро принял Гартвига с распростёртыми объятиями. Благочестивый пастор знал архиепископа как воителя. Догадался и на сей раз, что этого рыцаря церкви привела в Рим чужая беда.
— С чем пришёл ты к подножию престола, любезный брат? — спросил кардинал.
— Долго рассказывать, ваше преосвященство. Но я поведаю всё, потому как пришёл с надеждой на твою помощь, — ответил Гартвиг.
— Я готов выслушать тебя, брат, но прежде отдохни с дороги. Воинов твоих отведут в папские казармы. Они нынче пустуют. А вашу... — Риньеро ещё не знал, кого сопровождал Гартвиг, и замешкался.
— Ваше преосвященство, я сопровождаю императрицу Адельгейду-Евпраксию. Она идёт к папскому престолу.
— Я видел ваш скромный поезд и никогда бы не подумал, что в нём прибыла императрица, — удивился Риньеро.
— Всё довольно сложно, ваше преосвященство, — ответил Гартвиг.
— Я запасаюсь терпением, брат мой, и буду надеяться, что императрица не осудит меня за скудный приём. — Кардинал знал, что, несмотря на постоянное противоборство понтификов церкви и императора, у последнего была в Риме богатая резиденция — дворец, службы, казармы для воинов — и она, надо думать, была в распоряжении императрицы. И уж если она ищет крова у простого кардинала, значит, в императорском доме не всё благополучно, счёл Риньеро и не задал Гартвигу вопросов, чтобы выяснить суть. Он позвал услужителя и распорядился приготовить всё к приёму гостей. Сам пригласил Гартвига к экипажу, в котором всё ещё сидела Евпраксия.
— Идём, любезный брат, к государыне. Нельзя же томить её ожиданием.
Уже на другой день кардинал Риньеро отправился в папский дворец просить у понтифика Урбана II аудиенции императрице. Он пока знал о цели её визита немного. Гартвиг сказал ему просто:
— Ваше преосвященство, государыня Адельгейда-Евпраксия желает лично передать папе Урбану Второму свою грамоту. А суть грамоты — отношения между супругами.
Прозорливый Риньеро знал судьбу императрицы Берты и подумал, что и Адельгейда попала в тот же порочный крут, в коем жил Генрих IV. Ещё он подумал, что ежели это так, то желание славянской женщины вырваться из порочного круга похвально и ей нужна помощь. Потому, не опасаясь попасть впросак, доверился Гартвигу и шёл к папе на приём со спокойной совестью.
Папа Урбан II в свои семьдесят лет был ещё сильным и неутомимым служителем Всевышнего. Его ума и властности побаивались все кардиналы, примасы церквей, архиепископы и прочие священнослужители. Его считали правдолюбцем, и он славился милосердием к тем, кто был пред ним искренним. Он обладал чутьём на ложь и не терпел лицемерия, лести. Урбан II держал достойную победу над антипапой Климентом III как в сечах на поле брани, так и на политическом ристалище. Он изгнал его из Рима и низложил до конца дней. Самого императора Генриха папа римский презирал и готов был повторить над ним суд, которому тот подвергался уже дважды со стороны паша Григория VIJ. Папа Урбан II вменял себе во грех то, что до сих пор терпел главу растленной секты николаитов. Ему, верховному понтифику Римско-католической церкви, доподлинно было ведомо тлетворное влияние на боголюбивых христиан секты сатанистов. «Да видит Бог, что конец слуг сатаны близок», — многажды повторял папа Урбан II, когда упоминалось имя Генриха Рыжебородого.
Потому, когда папе Урбану доложили, что милости принять его просит кардинал Риньеро, то папа догадался, что у того важные новости и безусловно связанные с именем императора. Ибо так уж сложилось за несколько последних лет, что Риньеро всегда старался быть в курсе деяний императора.
Папа Урбан принял Риньеро без церемоний. Едва он появился, как папа сошёл с престола. Риньеро поцеловал папе руку. Они прошли к столу, близ которого стояли кресла, сели в них. Кардинал, однако, обратился к Урбану с перечислением всех его титулов.
— Святой наместник Иисуса Христа на земле, преемник князя апостолов, верховный понтифик вселенской церкви, выслушай раба Божьего Риньеро, не осуди его, потому как принёс он только правду, и ничего более.
— Говори, сын мой, мне ведомо твоё слово.
— Из Каноссы прибыл архиепископ Гартвиг. С ним — императрица Адельгейда-Евпраксия. Она просит твоей милости принять её с покаянием. Вот и всё, первосвятитель.
— И ты не ведаешь, что привело её в Рим?
— Одни догадки. Но ведомо мне, что она сбежала из Вероны, когда Генрих воевал с графиней Тосканской.
— И где теперь император?
— Архиепископ Гартвиг сказал, что он якобы пошёл морем на Тоскану. В Генуе у него был флот.
— Он идёт с войском?
— Сказал Гартвиг, что в Вероне лазутчики не видели войска, но там оказалось много монахов.
— Христово воинство? И ты поверил тому? — Тёмно-карие глаза папы смотрели на Риньеро строго.
— Я в смятении, святейший.
— И хорошо. — Папа Урбан задумался. Он попытался вспомнить, когда супруги императоров приходили в Рим с покаянием. И память подсказала, что подобного он не знает. Даже императрица Берта, у которой были причины искать защиты у папского престола, не появлялась в Риме. Риньеро он сказал: — Я приму её в Чистый четверг после полуденной мессы.
— Спасибо, верховный понтифик.
— Теперь иди. Господь зовёт меня к делам.
Кардинал склонился к руке папы, поцеловал её и с низким поклоном удалился.
До Чистого четверга оставалось два дня, и Риньеро принял сие за добрый знак. Так оно и будет. Но ранним утром в четверг между папой и императрицей возникла третья сила. И всем, кто болел за Евпраксию, пришлось пережить немало тревожных часов.
Ночью в устье реки Тибр вошли под вёслами семь скидий, и на рассвете в виду Рима пристали к берегу. С головной скидии сошли человек тридцать и направились к городу. Спустя час и остальные прибывшие покинули шесть скидий. Их было более двухсот человек, все в чёрных плащах с капюшонами. Они без единого звука, словно тени, ушли следом, за первым отрядом. Когда уже совсем рассвело, малый отряд подошёл к холму Латеран, на котором возвышались папский дворец и базилика, построенные ещё три века назад во времена папы Константина I. Дворец окружали не менее величественные храмы и палаты, возведённые в позднее время. Всё это было обнесено мощной крепостной стеной. Близ ворот крепости отряд остановился. Маркграф Людигер Удо, подойдя к воротам, сильно постучал в них рукоятью меча, крикнул:
— Именем императора и Господа Бога откройте!
В воротах распахнулось довольно большое оконце. Выглянул воин, осмотрел толпу монахов, сказал:
— Черноризцев скопом не велено пускать. А если император с ними, пусть подойдёт сюда.
От толпы «монахов» отдалился Генрих. Как и они, он был в чёрном плаще, лицо скрывал капюшон.
— Я император! Открывайте, — потребовал он, подойдя к воротам.
— Э-э, нет, так не бывает у нас. Знает ли кто тебя в обители понтифика? Назови имя. Я вот не знаю тебя, хотя и из германцев.
— Знают, знают! Сам папа Урбан! Открывай же! — грозно потребовал Генрих.
— Похоже, что плохи твои дела, раб Божий, — смело сказал воин, — ежели только наш отец может обличить тебя. Но он к воротам не выходит. Потому жди, пока прелаты не проснутся. — И страж хотел было закрыть оконце.
Но Людигер метнул в оконце руку и схватил стража за грудь.
— Голову оторву, ежели сей же миг не откроешь!
Страж, однако, успел крикнуть:
— Враг у обители! Спасайте!
К нему подбежали сразу три воина, и один из них схватил Людигера за руку, сжал её словно тисками.