Вновь поцеловав Кёнигштайн, Ксюша поспешила к калитке. Не хотела оборачиваться, боялась. И сказала Герману:
— Как же тяжело посещать места, где когда-то был молод!
— Тяжело, только все равно тянет.
— Значит, вы меня понимаете?
— Очень понимаю. — И взглянул заботливо.
Но Опракса опустила глаза и заторопилась:
— Надо, надо ехать. Полдень на дворе.
Двадцать два года до этого,
Германия, 1085 год, лето
Лето 1085 года выдалось во Франконии дождливое. И его величество, император Генрих IV, направляясь в Бамберг, чуть не утонул в дорожной грязи. К своему другу и духовнику — Рупрехту, епископу Бамбергскому, — он ввалился в дом уже вечером, вымокший и продрогший, похудевший и злой. Вслед за самодержцем следовал его главный подручный — рыцарь Удаль-рих фон Эйхштед, и, конечно, семенил карлик Егино с маленькой обезьянкой Назеттой, много раз обернутой в шерстяной платок. Обезьянка, замерзшая не меньше людей, без конца чихала.
Рупрехт приложился к перстам монарха, посмотрел на него угодливо и проговорил:
— Ваше величество, вам согреют воду для ванны и накроют обильный стол. У меня для вас хорошие новости.
— Да? Какие? — мрачно произнес Генрих.
— С вашими саксонскими врагами покончено. Герман Люксембургский официально и при свидетелях отказался от претензий на немецкий престол. Граф Оттон фон Нордгейм у себя в замке при смерти. Не без нашей помощи, между прочим: выпил кубок с отравленным вином. А епископа Гальберштадского только что зарезали слуги вашего величества. Остальные саксонцы будут сидеть, как мыши в норках. Север — ваш!
Бледное лицо венценосца несколько смягчилось. И рукой в перчатке он похлопал Рупрехта по отвисшей желеобразной щеке:
— Хорошо, спасибо, святой отец.
— Север наш! — повторил Егино странным для его роста басом. — Что ж, теперь осталось завоевать только запад, восток и юг!
Император хмыкнул:
— Замолчи, урод. А не то повешу.
Карлик не растерялся:
— За какое место, ваше величество?
— Догадайся сам.
— Ну, тогда я спокоен: эта шейка — выдержит!
Все кругом рассмеялись, а Назетта, вроде подтверждая сказанное, яростно чихнула.
Вяло улыбнувшись, Генрих проворчал:
— Ладно, убирайся отсюда. Не до тебя. Жажду сполоснуть тело, а затем хорошенько промочить горло. Есть ли моя любимая граппа?
— Безусловно, ваше величество. Сколько душе угодно.
— Значит, погуляем.
А пока самодержец нежится в лохани, вкратце расскажем его историю. И начнем со статуса короля в Германии.
В эти времена государь не имел абсолютной власти. Каждое герцогство жило обособленно, подчиняясь Генриху чисто номинально. Более того: всегерманский съезд герцогов и маркграфов («сейм») мог сместить монарха и назначить нового. То есть принц, рожденный в королевской семье, не наверняка становился впоследствии королем; он имел лишь наследное право избираться!
Генрих IV был произведен на свет императором Генрихом III от своей жены, по происхождению — французской герцогини. Принц лишился отца в шестилетнем возрасте, и его окружение, оголтело боровшееся за влияние на мальчика, воспитало юного короля нервным, деспотичным, неуравновешенным. Он к шестнадцати годам перессорился с большинством герцогов и самим тогдашним Папой Римским — Григорием VII. Кончилось это грустно: Папа отлучил Генриха от церкви, запретил править и освободил подданных от присяги ему.
Свергнутому монарху ничего не оставалось, как идти и каяться. В январе 1077 года он оделся в рубище и пешком, босиком, по снегу, с несколькими близкими людьми перешел Альпы и направился в замок Каносса, где тогда находился понтифик. Папа долго над ним глумился, не хотел впускать, а потом разрешил войти и сказал, что прощает его как христианин христианина, но как высший церковный иерарх отлучение и проклятие снять не может. И о том, чтоб провозгласить Генриха императором Священной Римской империи, слушать не желал. Генрих был взбешен и поклялся мстить.
Между тем в Германии сейм провозгласил новым королем Швабского герцога Рудольфа. Вспыхнула гражданская война, начались сражения между армиями двух монархов, и никто из них окончательно победить не мог.
Как мы уже знаем, Генрих собрал верных себе епископов из Германии и Италии, и они лишили Папу Григория VII высшего духовного сана, выбрав «антипапой» Климента III. Так и возникла странная ситуация — с появлением в империи двух правителей и двух Пап.
Вскоре она разрешилась в пользу Генриха: в битве возле Цейца в Саксонии был смертельно ранен Рудольф. Вдохновленный Генрих устремился с войсками в Италию, занял Рим, выгнал из него Григория VII, а Климент III совершил вожделенное действо — короновал немецкого самодержца императором.
Словом, к лету 1085 года Генрих IV одержал победу в государственном плане, укрепив свою власть. Но по-прежнему был несчастен в личной жизни. Он, женатый с 1066 года на Савойской графине Берте, итальянке, очень толстой и некрасивой даме, и имевший от нее трех детей — девочку и двух мальчиков, — жил отдельно, не единожды порывался расторгнуть брак и не делал этого только в силу политической конъюнктуры. А бесчисленные любовницы не могли заполнить пустоту в его сердце.
Вот он вышел из ванной комнаты в доме Бамбергского епископа Рупрехта — стройный, крепкий тридцатипятилетний мужчина, выше среднего роста, волосы до плеч — воронье крыло, с черными задумчивыми глазами и недлинной черной бородой; но лицо казалось излишне бледным, кончики потрескавшихся алых губ были сумрачно опущены книзу, вроде что-то грызло его внутри, мучило, терзало, не давая покоя. Появившись в зале, венценосец сел во главу стола, в кресло с шелковым балдахином, поднял на хозяина удивленный взгляд и спросил:
— Отчего не горит камин?
— Так ведь лето, ваше величество, — отозвался Ру-прехт.
— Это все равно. Вы же знаете: я в любую погоду зябну. — Щелкнул пальцами, подзывая гарцуна.
Убедившись, что яда нет, начали застолье. Чаша с вином у прибора монарха представляла собой серебряную ладью: чтобы пить из нее, надо было снять серебряные мачту и парус.
Генрих поднял чашу:
— Господа! Выпьем за империю. За ее процветание и мощь. Чтобы слава ее не меркла и была такой же, как и слава империи Карла Великого!
— Слава императору! — крикнул Удальрих фон Эйхштед.
— Слава! Слава! — поддержали все.
После осушения чарок и разжевывания жаркого от епископа поступил вопрос:
— Не пора ли, ваше величество, позаботиться о границах империи на востоке? Я имею в виду Константинополь.
Генрих посмотрел на него с явным раздражением:
— Это слишком хлопотно. Да и денег нет.
— У него вечно денег нет, — пробурчал Егино. Он, одетый в точности как монарх, представлял собой карикатуру на самодержца. — Потому что всё на баб тратит. При такой политике ни на что не хватит — ни на армию, ни на нас с Назетткой... Что за жизнь такая? Вот подамся в Англию — будете тогда плакать.
Рупрехт продолжал:
— Для чего воевать в одиночку, ваше величество, если можно организовать коалицию? Заключить союз с Венгрией и Русью, вызвать из Бургундии Готфрида де Бульона. И тогда уже идти в наступление.
Император не согласился:
— Не получится... Готфрид прибежит непременно: он мой друг и давно мечтает о походе на Дарданеллы. Ну а прочие? В Венгрии у власти наши недруги. А на Русь я уже отправлял посольство, но оно вернулось с дорогими подарками и без обещания помогать. Больше унижаться перед князем из Киева не стану.
Духовник рассмеялся:
— У меня план иной. Предлагаю брачный союз — принца Конрада с дочкой князя Всеволода Киевского, Евпраксией. Вот и деньги, вот и подкрепление армии!
Карлик отозвался:
— Нет, меня! Нет, меня жените! Я люблю жениться! Я готов жениться хоть каждый день!
Пировавшие захихикали, кто-то отпустил соленую шуточку о мужском достоинстве дурака.
— Цыц, молчать! — крикнул самодержец и ударил кулаком по столу. В зале стало тихо. — Продолжайте, патер. Значит, у Всеволода — дочь на выданье?
— Говорят, красавица. Вы и сами можете убедиться, посетив Кведлинбург.
Император откинулся на спинку деревянного кресла, удивленно спросил:
— Кведлинбург? Я не понимаю.
— Очень просто, — пояснил священнослужитель. — Евпраксия в монастыре получает образование. Ведь она невеста Генриха фон Штаде. Скоро свадьба. Но одно слово вашего величества — и торжественная церемония будет расстроена. А приданое отнимем у Генриха Длинного без труда. Он щенок и раззява.
— Без труда отнимем! — оживился Удальрих фон Эйхштед. — У меня давно руки чешутся — погулять по Нордмарке. Ненавижу этих папских прихвостней с севера! — Он оскалился, показав огромные, вкривь и вкось растущие зубы. Вид у рыцаря был довольно дикий: волосы торчком, перебитый нос и налитые кровью глаза.
А монарх не спеша опустил перста в чашу с розовой водой, поднесенную проворным прислужником (вилки были запрещены, так как напоминали вилы чертей из преисподней, и при еде пользовались ложкой и столовым ножом, помогая себе руками, — так что омовение пальцев до и после трапезы было обязательным ритуалом).
— Я подумаю над вашей идеей, патер, — согласился Генрих. — Конраду скоро шестнадцать, и жениться ему в самый раз. Он вообще засиделся в своей Италии, под крылом у маменьки. Надо приобщать принца к рыцарским делам.
— И не худо бы — к нашим идеалам, — уточнил Рупрехт. — Нужно принимать его в Братство. Потому что в Италии заразится только ложными ценностями, папским пониманием христианства.
— Решено! — отрубил владыка империи. — Завтра поутру едем в Кведлинбург. Я хочу взглянуть на эту невесту.
— И поцеловать ее в щечку. Вот так! — завизжал Егино, тиская Назетту; обезьяна тоже визжала и пыталась укусить карлика за ухо. Все покатывались со смеху, глядя на них.
Вечером следующего дня самодержец со свитой был уже в Веймаре, где заночевал; а оставшийся путь до Кведлинбурга занял у него шесть часов. Отдохнув с дороги, он отправился в монастырь и предстал перед аббатисой — сильный, дерзкий, в черном дорогом бархате и с серебряной изящной цепочкой на шее, левая рука в перчатке — на эфесе меча, правая упирается в бок, в серебристый пояс.