и черные грозовые тучи, била молния, начинался ливень, а земная твердь содрогалась от обвального грома, будто в самом деле собирались ведьмы на шабаш в Вальпургиеву ночь, настроение становилось скверным и казалось, что уже не вырваться на свободу. Про несчастную русскую боярышню вроде бы забыли. Минул год после ее обмана и пленения, а от Генриха не было вестей и приказов. Тем не менее Фекла продолжала вести себя храбро, плакала немного (да и то украдкой), ела всё, что ни подадут, коротала время за шитьем или же за книгами. Ей прислуживала горничная Марта — толстая глупая девица, от которой пахло свежекипяченым молоком и сдобным тестом.
— Где же император? — спрашивала пленная. — Нет ли слухов о моей участи?
— Ничего не знаю, ваше благородие, — отвечала немка. — Говорили, будто их величество поскакали в Магдебург, а когда вернутся, никому не известно.
Так окончилось лето 1086 года, наступила осень с грустными дождями, сыростью и холодом, в комнате Мальги каждый день разводили огонь в камине, и она грелась, завернувшись в плотное шерстяное одеяло, и вздыхала, глядя на пылающие поленья. Только в ноябре вдруг возникло оживление в замке, слуги зашевелились, заскакали по лестницам, от поварни повалил смачный дух готовящегося мяса на вертеле, по булыжникам внутреннего дворика застучали копыта, и пришедшая Марта подтвердила догадку пленницы:
— Прибыли их величество. И в весьма, весьма хорошем настроении, между прочим. Это не к добру.
— Почему? — удивилась Фекла.
— Мы давно заметили: если они хохочут да балагурят, жди беды — или кого-то вздернут, или кому-то накостыляют.
— Ой, какие ужасы ты рассказываешь!
— Да какие ж ужасы, ваше благородие, если это правда? Мы здесь всякого уже насмотрелись. А про «Пиршество Идиотов» я и не говорю!
— Что такое «Пиршество Идиотов»?
— Лучше вам не знать.
— Нет, скажи, скажи.
— Ну, скажу, пожалуй. Это ритуал такой — посвящение в Братство.
— Что еще за Братство?
— Николаитов. Знаете про них?
— Слышала немного. Вроде бы они все еретики.
— Знамо дело, еретики. И христопродавцы. Потому что на службе у нечистого. Правят «черные мессы» и устраивают Содом и Гоморру.
— То есть как?
— Свальный грех.
— Что такое «свальный»?
— Фуй, да вы как будто с луны свалились! Свальный — это в свалку, все друг с дружкой... спят.
— Просто спят? В чем же грех тогда?
— Да не просто спят, а... ночуют... Как сказать, не знаю. В общем-то, живут... как супруги... Кто с кем ни попадя. Мужики и бабы. Мужики с бабами. Мужики с мужиками. Бабы с бабами...
У Мальги отвалилась челюсть и заколотилось бешено сердце:
— Да не может быть! Ты меня обманываешь.
— Правду говорю. Наших много там перебывало.
— Ну а ты?
— Бог миловал.
— Ну а если император прикажет?
— Лучше наложу на себя руки. Ни за что! У меня семья хоть и бедная, но порядочная. И богобоязненная. С сатаной дела не имеем. Лучше смерть, чем позор.
— Ой, а вдруг император мне прикажет участвовать в этом «Пиршестве Идиотов»? — испугалась русская. — Как себя вести?
— Это дело ваше. Но прикажут наверняка.
— Не дразни меня.
— А чего ж дразниться-то, ваше благородие? Девушка вы видная, всё при вас, неужели же их величество не потянет на сладенькое? Да как пить дать потянет. Вот увидите, что не вру.
— Я в отчаянии, Марта. Лучше вправду смерть.
— Ас другой-то стороны — на каких условиях? Если денег даст, в шелк и бархат оденет да еще выдаст за какого-нибудь благородного дворянина, почему бы нет?
— Ты с ума сошла! А позор? А слухи?
— Да, позор — конечно. Но с другой-то стороны — если денег много, можно и позор пережить.
— Дура, замолчи! Прочь пошла отсюда! Жирная свинья. Я не продаюсь — ни за что, никогда, сколько б денег ни посулили.
— Это дело ваше. Но уж если все равно обесчестят, то за деньги-то лучше, нежели бесплатно...
Генрих посетил пленную боярышню на другие сутки. Фекла видела германского императора во второй раз в жизни, и ее опять поразила бледность лица монарха, резче проявлявшаяся в сочетании с абсолютно черными длинными волосами; а глаза сверкали нездоровым, лихорадочным блеском. Венценосец сел, живо улыбнулся, сделал жест рукой, приглашая собеседницу тоже сесть. И спросил негромко:
— Хорошо ли за вами ходят, есть ли жалобы?
— Жалоб нет. Просто взаперти плохо.
Он пожал плечами:
— Я не спорю! Ясно, нелегко. Но не вы ли добровольно пошли на муки, чтобы выручить свою госпожу? А за каждый такой поступок надо держать ответ... — Государь посмотрел в камин, где поленья потрескивали и щелкали в пламени. — Тем не менее я готов забыть... причиненную мне досаду... если вы дадите согласие сделать то, что я пожелаю.
Думая о «Пиршестве Идиотов», Фекла похолодела. И едва пошевелила губами:
— Что вы пожелаете, ваше величество?
Самодержец вытянул к огню ноги и ответил просто:
— Сделайтесь маркграфиней фон Штаде.
Русская едва не лишилась чувств.
— Я? Фон Штаде?! — И она затряслась от ужаса. — Неужели Опраксушки моей нет в живых?
—1 Да Господь с вами, отчего вы решили? — поразился монарх. — Евпраксия, а точнее, теперь Адель-гейда, в полном здравии и живет в согласии со своим супругом, Генрихом Длинным. Но подрос его младший брат — Людигеро-Удо. Если вы не станете возражать против свадьбы с ним, то не только поучите от меня свободу, но и сделаетесь полноправной хозяйкой всей — я подчеркиваю: всей! — Нордмарки.
Фекла машинально провела ладонью по лбу, словно проверяя, нет ли у нее жара, и растерянно посмотрела на императора:
— Как сие возможно?
— Пусть формальности вас не беспокоят. Главное — согласие. Независимость и богатство, многочисленные владения и блестящее положение в обществе — вот цена вашему ответу «да».
— А Опракса? Я хотела сказать — Адельгейда? Где она окажется в этом случае?
Генрих с удовольствием произнес:
— О, Адель!.. Адельгейда не пропадет. Уж поверьте мне как главе Священной Римской империи! Я ее возвеличу так, как не снилось ни одной киевлянке!
Девушка по-прежнему сомневалась. Видя это, государь раскрыл карты полностью. Он воскликнул с чувством:
— Или, может, вы не хотите, чтобы ваша подруга стала императрицей?
У Мальги задрожали пальцы, и она их спрятала под накидку. Отдышавшись, спросила:
— Как — императрицей?.. А ее величество Берта?
Венценосец поморщился:
— Я с ней развожусь. Если Берта вообще дотянет до развода. При ее-то тучности...
— Право, я не знаю, ваше величество. Это неожиданно...
— Быстро отвечайте: да или нет?
Русская молчала, понурившись. Самодержец поднялся, бросил на ходу:
— Хорошо, подумайте. Я даю вам время до завтра. — И направился к двери.
— Я согласна, — раздалось у него за спиной.
Повернув голову, император с усмешкой посмотрел
на боярышню:
— Вы согласны?
— Да.
— Что ж, отлично. Поздравляю с правильным выбором. Нынче же напишу письмо Генриху фон Штаде с предложением женить его младшего брата. Я уверен: он не сможет отказать императору! — И, расплывшись в улыбке, государь вышел.
А Мальга, упав на колени, заломила руки и прошептала:
— О, Святая Мария! Вразуми меня! Помоги не наделать глупостей!
Там же, 1086 год, зима
Миссию возглавил сам епископ Бамбергский — Ру-прехт. Вместе с ним в Штаде прискакали шестеро рыцарей из ближайшего окружения кесаря. Вся семерка сразу была принята маркграфом у него во дворце.
Порученец монарха передал хозяину замка скрученный в рулончик пергамент и почтительно склонил голову. Молодой человек ответил церемонным поклоном. Предложил гостям сесть, развернул послание и предался чтению.
Зала была просторна, потолки высокие, с темными, незакамуфлированными балками. По стенам, наряду с коврами, размещалось рыцарское оружие — сабли и мечи, булавы с ребристыми гранями и топорики, круглые щиты и фрагменты лат. Над огромным разожженным камином были приколочены головы животных — чучела трофеев графской охоты. А внизу, у огня, грелись три крупные борзые собаки и внимательно наблюдали за незнакомцами.
Отложив пергамент, повелитель Нордмарки сухо произнес:
— Я, конечно, ценю весьма, что его величество так печется о моем младшем брате. И подруге моей жены... Но осмелюсь задать вопрос: для чего Генриху Четвертому нужен этот брак? Да еще столь поспешный? Людигеро-Удо только-только исполнилось семнадцать, он еще не был посвящен в рыцари...
На лице епископа, несколько одутловатом и дряблом, с толстыми щеками, появилось некое умильное выражение, отдаленно напоминающее улыбку:
— Сын мой, не сомневайтесь: в устремлениях императора нет и не может быть ничего корыстного. Более того, он весьма сожалеет, что не так давно, год назад, под влиянием минутного искушения чуть не помешал свадьбе вашей светлости. И устройством счастья Людигеро-Удо хочет хоть частично загладить свою вину. Доказательство тому — знатное приданое, щедро выделенное для русской фрейлин.
Доводы священника не подействовали на графа. Продолжая докапываться до истины, он спросил с не меньшим упорством:
— Отчего бы тогда его величеству просто не отпустить несчастную девушку? Мы могли бы выдать ее за брата и сами, без вмешательства государя.
Рупрехт иронично ответил:
— Ваша светлость слегка лукавит... Без вмешательства государя вы не стали бы женить Людигеро-Удо на такой бесприданнице, хоть и знатного рода. Разве нет? И потом, вы же знаете характер нашего любимого властелина: если он ненавидит, то оголтело, если же раскаивается, то готов идти босиком в Ка-носсу...
Генрих Длинный живо согласился:
— Да, я знаю характер нашего любимого властелина... И поэтому должен поразмыслить как следует. Дам ответ завтра утром. А сейчас отдыхайте, господа, пейте, ешьте — всё, что пожелаете. Мы гостям всегда рады.
Евпраксия, узнав от мужа о намерениях самодержца, сразу испугалась: