— Он затеял что-то недоброе. Надо проявить осторожность и прозорливость, а иначе мы окажемся в западне.
— Да, но что он хочет? Не могу понять... — И хозяин замка опустился в деревянное кресло, на расшитую шелковую подушку, подперев голову рукой.
Рыжая растительность покрывала его веснушчатые щеки. Светлые, чуть заметные брови были собраны в невеселую складку на переносице. Граф уже не выглядел желторотым птенчиком и в свои двадцать с небольшим мог вполне сойти за зрелого мужчину.
Благотворно брак подействовал и на Ксюшу: при ее прежней детскости, появилась женственность манер и движений, мягкость, обтекаемость форм, милое кокетство во взоре. Но во время разговора об императоре на лице Опраксы читалось крайнее волнение:
— Ас другой стороны, как не броситься на выручку горемыке Малые? Вызволить из плена?
Муж ответил:
— Ты еще не знаешь о престранном условии, выдвинутом его величеством.
— О каком? — напряглась она.
— Людигеро-Удо должен сам приехать в Гарцбург. Обвенчаться в капелле замка и уехать с Феклой сюда... Может, в этом и кроется капкан? Я боюсь отпускать брата одного.
— В самом деле странно. У меня объяснений нет, но я чувствую: что-то здесь не так. Кесарь сплел коварные сети, притаившись в засаде, как паук.
— Сети на кого? На меня? Или Людигеро?
— Или на меня? — с некоторой задумчивостью высказалась женщина.
— Ну уж нет! — помотал головой Длинный. — Ты
здесь ни при чем. Ты пропала для него навсегда, выйдя за меня. ¦
— Ох, не зарекайся.
— Правда, правда. Он тебя не достанет при всем желании. А пойдет войной — и столкнется со всей Нордмаркой. И Саксонией! Будет сам не рад.
— Что ж, возможно... — Адельгейда вздохнула. — Предлагаю вот что. Задержи Бамбергского епископа в Штаде. И в ответной грамоте Генриху Четвертому укажи прямо: если тот обидит маленького графа, Рупрехт понесет суровую кару. Вплоть до отсечения головы!
У супруга заблестели глаза.
— Это здравая мысль. У тебя мужской ум, Адель! Я тобой восхищаюсь — с каждым днем всё больше. — Он поднялся с кресла, подошел к жене и поцеловал с нежностью. — Ты моя хорошая, славная, чудесная... Я безмерно счастлив быть с тобою бок о бок, строить наше гнездышко!
— Да, я тоже. Милый, обещай: что бы ни случилось, ты не выдашь меня императору! — И она посмотрела на него снизу вверх, словно на спасителя.
Генрих удивился:
— Господи, о чем ты?
— Ох, не знаю, право. Что-то гложет сердце. Тайное предчувствие.
— Хватит, хватит бояться. Я — вассал короля, но на брачные узы подчинение мое не распространяется. И давно миновали времена с правом первой ночи и других нелепиц. Можешь быть спокойна.
— Я молюсь о том, дабы всё недоброе, что задумал кесарь, не осуществилось!.^
В тот же вечер у маркграфа состоялась беседа с младшим братом. Тоже рыжий и конопатый, но не столь худой и гораздо более приземистый, тот стоял набычившись и смотрел исподлобья, словно загнанный в угол зверь: вроде еще немного — и зарычит. Людиге-ро-Удо не любил в жизни трех вещей: службы в церкви, женщин и родного старшего брата. В церкви он засыпал, так как выучить латынь был не в состоянии. К слабому полу относился с презрением и рассматривал как некое средство удовлетворения возникавших потребностей, ровней не считал и в своих представлениях ставил на одну доску с глупыми слугами и домашним скотом. Генриху же Длинному бесконечно завидовал: почему ему одному — слава и богатство, а для младшего брата — лишь крохи? Вот бы подстеречь его и зарезать! Только так, чтобы подозрение пало на другого. То-то было б счастье!
И теперь что же получается? Ненавистный Длинный предлагает ему венчаться с некой оборванкой из далекой страны?! Как его язык только повернулся! Да убить за такое мало!
Но последние слова Генриха привлекли внимание юноши:
— ...и пока у меня с Адельгейдой нет детей, ты — единственный наследник Нордмарки. Если вдруг со мною что-нибудь случится, управление перейдет к тебе...
«Если вдруг с тобою что-нибудь случится, — мысленно повторил фон Штаде-младший. — Да, действительно, было бы неплохо...» И продолжил вслух:
— Я женился бы, пожалуй, на русской бесприданнице — при одном условии. Ты в своем завещании должен указать: в случае твоей смерти, если у тебя не будет детей, Адельгейде не отойдет ни единой пяди нашей земли. Деньги ей заплатим — и пускай уезжает на свою поганую Русь.
— Ты уж больно крут и горяч, братишка.
— Да, так что с того? Если речь заходит о целостности Нордмарки, сохраненной для нас поколениями предков, все телячьи нежности следует отбросить.
— Хорошо, будь по-твоему. Я внесу этот пункт в свое завещание. Завтра же заверю его у нотариуса.
Рупрехт молча выслушал заявление старшего маркграфа о принципиальном согласии на свадьбу Удо и о временном заключении епископа под стражу. А в конце сказал:
— Остаюсь в заложниках без малейшего трепета. Ибо знаю: с Людигеро ничего не случится.
— Коли так, то и с вашим преосвященством тоже.
Шесть гвардейцев императора вместе с семью пажами Генриха фон Штаде и с самим Людигеро-Удо отбыли на юг. В Гарцбурге монарх встретил их радушно, закатил грандиозный пир, демонстрируя при этом дружеские чувства, и присутствовал лично при повторном знакомстве жениха и невесты: первое, три года назад, по прибытии свадебного поезда Евпраксии из Киева, было мимолетно и почти не запомнилось. «Он довольно неотесан и грубоват, — оценила Фекла. — Но сложен неплохо и физически развит. Вон какие толстые пальцы — кочергу завяжет узлом. Что еще желать? Моего ума хватит на обоих». Да и молодой человек констатировал с удивлением: «А она милашка! Не чета Адель-гейде. Та — как чашка из китайского фарфора, тонкая и хрупкая, зазевался — и разобьешь. А у этой есть на что посмотреть... и за что подержаться!.. Хм, определенно, русская сучка неплоха. А корявое имя Фекла поменяем на более удобоваримое». Император благословил их брак.
Церемония прошла перед Рождеством и была очень пышной. Музыканты играли праздничные мелодии, разодетые молодые шли из церкви с улыбкой, принимая поздравления именитых гостей. По старинному обычаю, у ворот дворца все должны были выпить по бокалу вина, а молодожены — в последнюю очередь, вслед за чем невеста разбивала бокал, перебросив его через голову. Удальрих фон Эйхштед, исполнявший роль одного из шаферов, снял с Людигеро-Удо бархатную шапочку и надел на Агнессу (так теперь именовалась Мальга). А она подставила свою ногу, чтобы юный муж на нее символически наступил. После этого началось застолье, с песнями и плясками. Приглашенные остались довольны.
День спустя самодержец пригласил новобрачного в царские покои. Угостил вином и спросил, скоро ли фон Штаде собирается восвояси.
— В понедельник, ваше величество, — отозвался Удо.
— Я вам выделю два десятка охранников, самых закаленных и смелых. Пусть потом составят эскорт Ру-прехту Бамбергскому... — Помолчав, государь приступил к основному: — Вот что, Людигеро... До меня доходили слухи, что у вас бывают размолвки с братом?
Парень покраснел:
— Иногда... повздорим... всякое случается...
— Вы его не любите? — пристально взглянул на него монарх.
— Я? — запнулся тот. — Я ему подчиняюсь... как велит закон... Генрих Длинный — старший, он глава Нордмарки, стало быть, и нашего клана... сюзерен...
— ...но считаете себя обделенным? Ведь у вас только пара замков — отдаленных и незначительных.
Младший брат фон Штаде, ерзая на стуле, не решался поднять глаза. Думал: «Что он хочет? Для чего затеял этот разговор? Почему пытается выпытать подноготную наших отношений? »
Развязав кожаный мешочек, венценосец извлек небольшой флакон с плотно притертой блестящей пробкой и поставил его перед собеседником.
— Это что? — недоверчиво спросил недавний жених.
Император взмахнул рукой:
— Так, одна безделица... Если вам покажется, что пришла пора самому управлять Нордмаркой... Не бежать же к аптекарю за снадобьем! Сплетен потом не оберешься...
Округлив глаза, Людигеро-Удо пробормотал:
— Вы... мне предлагаете... отравить Генриха?!
Кесарь сдвинул брови:
— Забываетесь, ваша светлость! Я — помазанник Божий, а не злоумышленник. Вы вольны трактовать мои слова как угодно, но прямых указаний нет и быть не может. Император — вне подозрений! Поняли, надеюсь?
Юноша кивнул.
— Вот и ладно. — Самодержец вновь спрятал склянку в мешочек, затянул тесьму. — Тяжесть невелика. Места займет немного. А быть может, и осчастливит — вас... и многих... — Сделав паузу, он продолжил: — Я прошу об одном: соблюдайте все меры предосторожности. Никому ни слова. Чтобы самому не навлечь на себя несчастья. Было бы прискорбно приговаривать вас к повешению за убийство родного брата. Очень тяжело!..
— Обещаю, ваше величество.
И когда молодой человек ушел, прихватив с собой заветный мешочек, государь с улыбкой сформулировал для себя: «Этот — головорез. Мать родную продаст, а не то что брата. Дело сделано, семя брошено в благодатную почву. Надо только ждать. Думаю, недолго».
Там же, 1087 год, весна
Окончание холодов и приход тепла не был омрачен никакими скверными событиями. Фекла-Агнесса, возвратившись с супругом в Штаде, бросилась в объятия Евпраксии, и счастливым слезам обеих не было предела. Успокоившись, молодые графини радостно нашли, что замужество повлияло на них очень хорошо. Долго не могли расстаться, всюду ходили вместе и подолгу разговаривали по-русски в Ксюшиных покоях.
— Ты, по-моему, счастлива? — спрашивала Мальга.
— О, немало! Генрих очень мил и невероятно забот-
лив. Не дает скучать, каждый раз выдумывает новые потехи: то зовет певцов-миннезингеров, то устраивает мистерии в храме. А намедни слушали галльского сказителя — о бесстрашных подвигах рыцаря Роланда. Всем зело потрафил.
— Мой такого не любит, — говорила подруга. — Книжек не читает и на мессы не ходит. На уме — скачки да турниры, игры в кости да бои петухов. Но зато в алькове — превеликий кудесник и Геркулес. Не дает мне роздыху от вечерней до утренней зорюшки. — И они обе хохотали, закрывая носики надушенными платочками.