Евразийская империя. История Российского государства. Эпоха цариц — страница 10 из 14

Старые и новые проблемы

Во внешней политике Екатерина унаследовала от своих предшественников две большие проблемы и одну не очень большую. Все они были обусловлены новым, имперским статусом России.

Во-первых, интересы растущей державы требовали выхода к Черному морю и средиземноморским рынкам, а это означало неминуемый конфликт с Турцией.

Во-вторых, усугубляющийся кризис Речи Посполитой вызывал соблазн расшириться за счет западнославянских земель.

«Не очень большой» проблемой являлась шведская, сопряженная не с новой экспансией, а с сохранением итогов предыдущей. Северный сосед, одолеваемый внутренними раздорами, все не мог смириться с потерей балтийских владений. При Анне эти реваншистские настроения уже привели к одной войне, и опасность сохранялась.

Все эти узлы, один за другим, Екатерина развяжет или разрубит силой оружия. Главные действия российской внешней политики этой эпохи будут военными.

Если же говорить о «мирной» дипломатии великой императрицы, то она велась гораздо менее удачно. Виновата тут была сама Екатерина.

Она желала лично руководить внешнеполитическим курсом и после отставки графа Панина фактически сделалась канцлером. Эта деятельность стала для царицы приоритетной, когда она разочаровалась в реформах. К тому же внутри страны дела шли медленно, трудно и скучно, а на дипломатическом поприще можно было блистать на глазах у всей Европы. В собственных способностях Екатерина не сомневалась.

Этим субъективным фактором и следует объяснять многие зигзаги и скачки российской иностранной политики.

Поначалу в сфере международных отношений Екатерина придерживалась гуманных воззрений, впитанных из светлых книг. Она желала со всеми добрососедствовать, негодовала против войн и намеревалась быть примирительницей между теми, кто станет ссориться. В итоге же (предоставляю слово В. Ключевскому) «Вместо дружбы со всеми державами она в 34 года своего правления перессорила Россию почти со всеми крупными государствами Западной Европы и внесла в нашу историю одно из самых кровопролитных царствований, вела в Европе шесть войн и перед смертью готовилась к седьмой – с революционной Францией». Всюду, где только возможно – в Польше, Швеции, Турции, – российские дипломаты мутили воду, отчаянно интриговали, натравливали друг на друга противоборствующие партии. Наконец, при Екатерине установилась скверная традиция прикрывать корыстные имперские намерения высокопарной, демагогической риторикой.

Взойдя на трон, новая императрица объявила себя решительной противницей всяческих союзов и на этом основании отказалась продолжать прусскую войну (за выход из которой все вроде бы так осуждали Петра Третьего). Но вскоре сменила курс и стала пытаться создать новый альянс – с тем самым Фридрихом Вторым, за любовь к которому опять-таки все ненавидели свергнутого царя.

Никита Панин, заправлявший в то время политикой, убедил молодую государыню в полезности европейской коалиции (она получила название «Северный аккорд»), которая противостояла бы уже сложившемуся «Южному католическому союзу» Франции, Австрии и Испании. В результате Россия порвала с традиционным союзником Австрией и рассорилась с Францией, однако нового альянса так и не получилось, потому что Англию очень мало занимали континентальные дела, а король Фридрих не желал брать на себя никаких обременительных обязательств.

Столь неосмотрительная политика привела к тому, что большую войну против Турции пришлось вести в одиночку – и без австрийской, и без прусской помощи. Отношения внутри треугольника Петербург-Вена-Берлин все время были нервными и запутанными; раздел Польши, о котором будет рассказано позже, еще сильнее увеличил это напряжение.

Лишь один раз Екатерине удалось сыграть желанную роль «европейского арбитра». Это произошло в 1778 году во время конфликта между Пруссией и Австрией из-за спорных баварских земель. Обе державы поставили под ружье свои армии (160 000 солдат пруссаки, 165 000 австрийцы) и принялись угрожающе маневрировать друг перед другом, но в сражение не вступали. Война получила прозвище «картофельной» или «сливовой», потому что оголодавшие солдаты питались только двумя этими продуктами.

Российская императрица взяла на себя миротворческую миссию, но явно вела дело в пользу своего прусского союзника и даже угрожала Вене своим вмешательством. «Приглашая императрицу-королеву [Марию-Терезию] внять гласу собственного ее человеколюбия и прекратить неправедную войну, не скрыли мы тут от проницания ее, что инако не можем остаться равнодушными зрителями оной», – таков был тон, в котором Екатерина разговаривала с Австрией.

Нечего удивляться, что, имея такого посредника, Вена быстро отказалась от своих притязаний и получила в утешение лишь маленький кусок Баварии.

А всего через год после этой демонстрации российской мощи Екатерина вдруг перевернула весь худо-бедно сложившийся европейский баланс, отказавшись от союза с Пруссией и восстановив дружбу с Австрией. Этому повороту предшествовал тот самый визит императора Иосифа, когда он сумел очаровать очаровательницу. Сближение между Петербургом и Веной очень насторожило Порту и в конце концов привело ко второй русско-турецкой войне, а та повлекла за собой шведскую войну, так что в конце 1780-х годов Российская империя оказалась в очень тяжелом положении, и причиной тому отчасти были неуклюжие дипломатические действия.

Крайне неудачно складывались и отношения с Англией. Мало того, что не получилось союза, но, в конце концов, дело дошло до открытой враждебности. Вина за это опять лежала в первую очередь на Екатерине. Очень гордая тем, как блистательно она остановила прусско-австрийскую войну методом «принуждения к миру», императрица желала закрепить за собой славу международного третейского судьи.

Англия вела войну со своими восставшими американскими колониями, на стороне которых выступили Франция, Испания и Нидерланды. Кроме боевых действий на суше, велась еще и война на море. Имея сильный флот, Англия блокировала водные коммуникации на Атлантике, объявив, что будет захватывать и суда нейтральных стран, если они что-то везут мятежникам. Примеру британцев последовали другие воюющие страны. Морская торговля почти остановилась.

Россия страдала от этого меньше других, поскольку торгового флота практически не имела, но когда испанцы конфисковали в Средиземном море груз русского хлеба, Екатерина отправила в плавание пятнадцать боевых кораблей с приказом защищать купцов силой оружия. Кроме того царица выпустила декларацию, где объявляла о введении «вооруженного нейтралитета»: суда, принадлежащие невоюющим странам, объявлялись неприкосновенными, им не разрешалось лишь перевозить товары военного назначения. Торговые корабли отныне будут сопровождаться конвоем, готовым защищать их силой оружия.

Поскольку новый принцип бил прежде всего по владычице морей Англии, все британские враги охотно присоединились к конвенции, равно как и нейтральные страны, не говоря уж об осчастливленных Северо-Американских Соединенных Штатах. Таким образом, хотя русское судно захватила Испания, пострадавшей стороной в итоге оказывалась Англия. В результате она не смогла задушить восстание блокадой и лишилась американских колоний.

Из-за вмешательства в чужой конфликт международный престиж императрицы Екатерины безусловно вырос, но Россия скорее проиграла. «От вооруженного нейтралитета шведская и прусская торговля возросла, а наша ничего не выиграла, напротив – потеряла, – писал Семен Воронцов, русский посланник в Лондоне. – А государство потеряло в Англии естественного друга, не приобретя другого на место».

Последствия этого разрыва проявятся очень скоро, когда Россия окажется в состоянии одновременной войны на севере и на юге, а Британия станет оказывать ее врагам финансовую и политическую помощь.

Из «личных» внешнеполитических инициатив царицы нельзя не упомянуть самую вредоносную: так называемый «Греческий проект», надолго переживший Екатерину.

После побед над турецкой армией императрица воспламенилась грандиозной мечтой не просто утвердиться на Черном море или даже добиться свободного плавания через Босфор, но вернуть православию Царьград – то есть захватить Стамбул и «водрузить на Святой Софии осьмиконечный крест». Императрица намеревалась создать сателлитное греческое царство со столицей в Константинополе. Своего второго внука, родившегося в 1779 году, она со значением нарекла Константином, проча ему корону будущей страны. (Старшего внука Екатерина назвала Александром – это имя в ту эпоху прежде всего ассоциировалось с Александром Македонским, покорителем Азии). Екатерина готовилась к великому завоеванию всерьез. Она писала австрийскому императору: «Если бы наши удачи в этой войне дали нам возможность освободить Европу от врагов рода христианского, изгнав их из Константинополя, ваше императорское величество не отказали бы мне в содействии для восстановления древней греческой монархии на развалинах варварского правительства, господствующего там теперь, с непременным условием с моей стороны сохранить этой обновленной монархии полную независимость от моей и возвести на ее престол моего младшего внука, великого князя Константина» (хороша независимость!). Канцлер Панин был отправлен в отставку не в последнюю очередь из-за того, что считал этот план сумасшествием.

Затея действительно была совершенно утопической. Европейские державы никогда не допустили бы такого усиления Российской империи (в чем предстояло убедиться преемникам Екатерины), однако же химера «креста над Святой Софией» будет кружить голову нашим отечественным империалистам еще несколько поколений.

В последние годы царствования главной заботой для Екатерины стала Франция, не только учредившая республику и поднявшая руку на короля, но и начавшая экспансию революции за свои пределы.

Политика императрицы по отношению к этой угрозе выглядит странно и непоследовательно. На словах Екатерина выражала горячее желание затоптать революционный костер, пока он не охватил всю Европу, требовала от других монархов самых решительных действий, на деле же всячески уклонялась от участия в войне, рассчитывая погасить огонь чужими руками.

Английская карикатура на Екатерину, подбирающуюся к Константинополю

С одной стороны, царица очень страшилась «революционной заразы», с другой – явно недооценивала опасность. Она писала, что боится усиления Пруссии и Австрии «гораздо более, чем старинную Францию во всем ее могуществе и новую Францию с ее нелепыми принципами». Императрицу даже радовало, что западная Европа истощает себя в борьбе, а Россия наращивает силу. При всеобщей неразберихе было очень удобно прибрать к рукам то, что еще оставалось от Польши.

Поэтому Россия не присоединилась к австро-прусской коалиции 1792 года – и та потерпела поражение. В 1793 году Екатерина подписала антифранцузский договор с Англией – и опять лишь послала к театру военных действий несколько кораблей, в чем британцы совершенно не нуждались. В 1795 году царица наконец пообещала отправить на помощь союзникам экспедиционный корпус, но и этот план не осуществился.

К этому времени возможность загнать джинна обратно в бутылку была окончательно упущена. Армия Французской республики, состоявшая не из подневольных рекрутов, а из свободных граждан, ведомая талантливыми самородками-полководцами, а не титулованными особами, била всех своих врагов.

В апреле 1795 года из борьбы вышла Пруссия. В июле того же года – Испания. В мае Голландия превратилась в республику. В октябре французским владением стала Фландрия.

За короткий срок вооруженные силы республики выросли почти вчетверо, достигнув невероятной для той эпохи цифры: 650 тысяч солдат, и рост этот продолжался. Пройдет несколько лет, и эта махина прокатится по всей Европе, оставив повсюду руины и груды мертвых тел. Произойдет настоящая макрокатастрофа, не пощадив и Россию.

Зато Екатерина урвала еще один кусок несчастной Польши и не дала усилиться Пруссии с Австрией.

Вот каким внешнеполитическим стратегом была великая императрица.

Основной инструмент внешней политики

Однако главным рычагом российской внешней политики являлась не дипломатия. Империя больше полагалась на оружие, и все ее триумфы были добыты именно этим средством.

Слава и величие России обеспечивались не процветанием, которого не было, и не экономикой, которая находилась в незавидном состоянии, но исключительно мощью армии, а впоследствии и флота.

Прежде чем рассказать о войнах миролюбивой императрицы, посмотрим, как ковались эти виктории.

На укрепление вооруженных сил Екатерина не жалела ни усилий, ни средств. Армия, доставшаяся ей в 1762 году, после тяжелой и бессмысленной Семилетней войны находилась в довольно плачевном состоянии. Шведский посланник Мауриц Поссе в донесении своему правительству сообщает, что искусных военачальников у русских нет, а солдаты нехороши, ибо вместо боевой подготовки их используют на тяжелых работах, скверно кормят и не лечат; что, хотя списочный состав равен тремстам тысячам человек, на самом деле под ружьем находится едва треть, ибо в полках много больных и процветают приписки – начальство кладет жалованье за выбывших себе в карман. При этом на содержание армии уходило три четверти государственного бюджета – одиннадцать миллионов рублей.

Всё свое царствование Екатерина увеличивала размер армии и довела ее до полумиллиона человек, то есть сделала второй по численности в Европе.

Это, конечно, требовало колоссальных расходов, и в 1796 году армия обходилась России уже в двадцать миллионов (правда, очень вырос и бюджет).

Улучшилась армия и в качественном отношении, чему способствовал ряд преобразований.

Важнейшее из них коснулось формирования. Рекрутская повинность, введенная Петром Первым в 1705 году, обрекала солдата на пожизненную службу, и в армии числилось множество старых солдат, годных лишь для инвалидных команд. При Екатерине срок был ограничен 25 годами, после чего нижним чинам давалась вольная. Это сильно омолодило армию.

Потемкин в бытность президентом Военной коллегии сделал несколько существенных преобразований. Армия получила новую, более удобную для управления батальонную структуру; улучшилось снабжение и медицинское обеспечение; обмундирование из декоративного стало практичным, приспособленным не для парада, а для похода. Знаменитые суворовские марш-броски стали возможны лишь благодаря этим нововведениям. «Завивать, пудриться, плесть косы, солдатское ли сие дело? У них камердинеров нет. На что же букли? Всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать пудрой, салом, мукою, шпильками, косами. Туалет солдатский должен быть таков, что встал, то готов», – писал государыне светлейший. Самое же главное – солдат начали обучать осмысленному бою, в то время как раньше господствовала прусская доктрина, предписывавшая делать из нижнего чина живую машину.

Изменения произошли и в офицерском корпусе. При Петре дворяне должны были исполнять воинскую повинность так же пожизненно, как рекруты, да при этом еще и поголовно. Подавляющее большинство попадали на военную службу и начинали ее с самого низа, без каких-либо поблажек. Позднее это строгое установление постепенно смягчалось, а Екатерина (на самом деле Петр III, но царица присвоила заслугу себе) окончательно предоставила дворянству свободу: служить или оставаться дома.

Это способствовало повышению качества офицерских кадров, так как теперь военную карьеру выбирали люди, сами этого хотевшие. Тем, кто чувствовал себя в мундире неуютно или плохо справлялся с обязанностями, ничто не мешало подать в отставку.

Был, правда, и существенный минус. Вошло в обычай записывать мальчиков в полк прямо с младенчества, чтобы, войдя в возраст, они попадали на действительную службу уже офицерами, по выслуге лет. Это совершенно извращало смысл петровской военной системы и вводило в армии явственную сословную перегородку. С екатерининской поры из русской армии исчезают солдаты-дворяне; отныне в ней все нижние чины – простолюдины, а почти все офицеры, за вычетом немногочисленных выслужившихся, – дворяне.

«Потемкинские» мундиры. Литография. XIX в.

Наконец, иначе стал выглядеть высший командный состав. Царица-немка еще строже, чем Елизавета Петровна, следила за тем, чтобы все видные посты доставались не иноземцам, а русским. Надо сказать, что от такой кадровой политики армия ничего не потеряла, ибо ко второй половине восемнадцатого века уже вполне сформировалась национальная офицерская школа, чему немало способствовали весьма неплохие учебные заведения, прежде всего Шляхетский корпус, да и солдатская «стажировка» в гвардейских полках, через которую проходили десятки тысяч молодых дворян. У России появились великие полководцы – сначала Петр Румянцев, потом Суворов. Каждый из них имел учеников, которые в начале следующего века победят Наполеона.

В последний период царствования Екатерина позволяла себе нанимать на службу и иноземных генералов, но это были люди именитые и заслуженные, вроде австрийского лейтенант-фельдмаршала князя де Линя или французского адмирала принца Нассау-Зигена.

И все же не следует переоценивать боевые качества екатерининской армии, которая успешно воевала с архаичными турецкими войсками и польскими повстанцами, но в столкновении с европейской армией, притом не самой сильной – шведской – проявила себя не столь уж блестяще. В русской армии имелось множество застарелых проблем, к числу которых относились безудержное воровство интендантов и полковых командиров, привычка использовать солдат как бесплатную рабочую силу, высокий уровень болезней. Французская армия, главный противник в будущих баталиях, содержалась гораздо лучше.

Военный флот после смерти Петра Первого все время находился в запущенном состоянии. Великий царь в свое время потратил колоссальные усилия на то, чтобы получить выход к Балтике и тем самым завести собственную морскую торговлю, но возникает ощущение, что старался он ради иностранных коммерсантов. В новодобытые порты заходили главным образом чужие корабли, привозя свои товары и увозя русские. Иностранцам же, естественно, шел и основной прибыток от этой коммерции, поскольку русский торговый флот не стал (да никогда и не станет) особенно мощным. Поэтому в мирное время тратиться на содержание большой эскадры казалось излишним. Старые корабли простаивали на якоре, ветшали, гнили. Новые спускались на воду нечасто. Тот же шпионствующий шведский посланник Поссе в 1762 году докладывал, что военных судов у России числится довольно много (42 парусника и 99 галер), но все они настолько худы, что вряд ли их возможно отремонтировать, а хороших моряков очень мало и взяться им неоткуда, поскольку русские почти не ведут собственной морской торговли.

Три года спустя положение не изменилось, о чем с возмущением после смотра писала сама императрица: «У нас в излишестве кораблей и людей, но у нас нет ни флота, ни моряков. В ту минуту, когда я подняла штандарт и корабли стали проходить и салютовать, два из них погибли было по оплошности их капитанов, из которых один попал кормою в оснастку другого… Потом адмиралу хотелось, чтоб они выровнялись в линию; но ни один корабль не мог этого исполнить, хотя погода была превосходная. Наконец, в пять часов после обеда приблизились к берегу для бомбардирования так называемого города. …До девяти часов вечера стреляли бомбами и ядрами, которые не попадали в цель. …Надобно сознаться, что корабли походили на флот, выходящий каждый год из Голландии для ловли сельдей, а не на военный».

Восстановление пришедшего в упадок Балтийского флота и обзаведение еще одним, Черноморским, которому предстояло вести борьбу со старинной морской державой Турцией, стало одной из главных забот царствования. На юге этим усердно занимался Потемкин, в невероятные сроки построивший большое количество военных кораблей. Они были плохого качества и управлялись малоопытными экипажами, но для боев с пришедшим в упадок турецким флотом этого оказалось достаточно.

В 1790-е годы Екатерина ежегодно тратила на военно-морские силы огромную сумму, пять миллионов рублей, и эти расходы сделали русский флот третьим в мире – если не в качественном, то в количественном отношении. Во время турецкой и шведской войн, когда пришлось сражаться сразу на обоих морских театрах, северном и южном, империя имела 28 линейных кораблей и 149 фрегатов.

Поскольку российскому адмиралтейству было свойственно ради отчетности пририсовывать лишнее, воспользуемся британской статистикой. Мощь военного флота тогда определяли не количеством вымпелов (поскольку корабли могли быть и маленькими), а суммарной численностью экипажей. Итак, в 1792 году на английских кораблях служили 100 тысяч человек, на французских – 78 тысяч, на русских – 21 тысяча. Иными словами, екатерининский флот считался значительным, но не великим.

Теперь давайте посмотрим, как императрица использовала имевшиеся военные ресурсы для решения внешнеполитических проблем.

Южная экспансия

Войны с Турцией у России начались во второй половине семнадцатого века и не прекращались вплоть до самого конца династии Романовых. Всего за два с лишним века их будет одиннадцать. Однако содержание этого хронического конфликта постепенно менялось.

Вначале он был со стороны (тогда еще) Москвы оборонительным и касался не собственно Порты, а ее вассала Крымского ханства, со старинных времен докучавшего России своими грабительскими набегами. Воюя с крымцами, русские всячески подчеркивали, что это раздор не с Константинополем – тягаться силами с грозной Османской империей было бы безумием. При первом Романове, Михаиле Федоровиче, донские казаки лихим наскоком захватили турецкую крепость Азов, запиравшую выход в южные моря, и, не зная, что делать с этой добычей, предложили ее царю. Посоветовавшись с боярами и Земским собором, государь еще не окрепшей после Смуты страны от столь опасного подарка отказался.

Лишь при Алексее Михайловиче, усилившись и обретя уверенность после побед над Речью Посполитой, русские решились сразиться с турками – когда те стали претендовать на Украину. Иными словами, война была для русских вынужденной, на турецкие земли они не покушались.

Всё изменилось со времен Петра Первого – отчасти из-за ослабления Порты, но главным образом из-за нового, имперского формата русского государства, которое решительно взяло курс на экспансию. У Петра выйти к Черному морю не получилось, и эту задачу он оставил своим преемникам. С тех пор все околочерноморские войны были либо попытками России расширить свои владения, либо попытками Турции, когда она временно усиливалась, взять реванш. При этом аппетиты Петербурга постоянно росли, так что скоро одного выхода к Черному морю империи стало уже недостаточно, возник мегапроект о завоевании Константинополя и прорыве на Средиземноморье.

Прежде чем рассказать, как решала «южную» проблему Екатерина, разберемся, что происходило в ту эпоху с Турцией.

В середине восемнадцатого века эта одряхлевшая, архаичная держава отчаянно пыталась модернизироваться. Война 1735–1739 годов была для Стамбула, в целом, победной. Правда, турки в очередной раз отдали России злосчастный Азов, которым никогда особенно не дорожили, зато отобрали у австрийцев обширные территории в Валахии, Сербии и Боснии. Главное, Турция получила долгую передышку и воспользовалась ею для реформ.

С 1757 года султаном стал Мустафа III, правитель рачительный и предприимчивый. В то время как европейцы убивали и разоряли друг друга Семилетней войной, в Турции приводили в порядок налоговую систему, накапливали ресурсы, строили дороги, создавали учебные заведения. Произошла и некоторая модернизация вооруженных сил. Как и русский Петр III, султан был сторонником прусской военной школы и поклонником короля Фридриха. Кроме того две эти страны объединяла вражда с Австрией. Прусские инструкторы обучали европейскому строю турецких солдат и преподавали в офицерских школах. Обновлялась артиллерия, спускались на воду новые корабли.

Султан Мустафа Третий. Неизвестный художник. XVIII в.

После десятилетия военного строительства Турция почувствовала себя достаточно могущественной, чтобы активно отстаивать свои права. (Мустафа III сильно переоценивал боевые качества своей армии и флота, но это станет ясно лишь впоследствии).

Больше всего султана беспокоило и раздражало русское вмешательство в дела соседней Польши. Вопреки Прутскому договору 1711 года, воспрещавшему России встревать во внутренние дела Речи Посполитой, Петербург только этим и занимался, даже ввел в соседнюю страну войска (о чем будет рассказано ниже).

В августе 1768 было отправлено в отставку правительство, отговаривавшее султана от рискованных действий, и назначено новое, не боявшееся войны. Оно выдвинуло русскому послу ультиматум: немедленно убираться из Польши и оставить эту страну «при совершенной ее вольности». Когда же посол ответил, что такие решения не в его компетенции, русскую дипломатическую миссию по турецкому обыкновению посадили в тюрьму. Разразилась война.

Екатерина учредила Совет при Высочайшем дворе из восьми самых важных сановников (этот совещательный орган потом станет постоянным) и задала его членам вопрос: «К какому концу вести войну и в случае наших авантажей какие выгоды полезнее положить?». Совет ответствовал, что наилучшей выгодой было бы получение права на свободное мореплавание по Черному морю, для чего понадобится отнять у турков несколько береговых крепостей. Таким образом, русское правительство с самого начала ставило перед собой не оборонительные, а завоевательные цели.

В Петербурге не были склонны принимать всерьез внезапную турецкую воинственность. Все привыкли, что османы медленно запрягают, и полагали, что раньше следующей весны они ничего не предпримут.

Однако в разгар зимы крымский хан двинулся через украинские земли на запад, чтобы достичь Польши и соединиться с тамошними врагами России. У Керим-хана было семидесятитысячное войско, но годилось оно только для лихих налетов. Первая же крепость, оказавшаяся на его пути, Елисаветград, стала для иррегулярной татарской конницы непреодолимым препятствием. Отряды рассеялись по окрестным областям, увлеклись грабежом, причем не жалели и своих союзников-поляков, а когда насытились добычей, повернули обратно.

После столь опасной диверсии в Петербурге главной стратегической задачей сочли прикрытие Польши и бросили на это направление основные силы.

В апреле генерал-аншеф Александр Голицын повел к крепости Хотин, с таким трудом давшейся Миниху в 1739 году, 80-тысячную армию, но штурмовать твердыню не осмелился и ушел обратно. Получив за это нагоняй из Петербурга, в июле он вновь подступился к крепости, однако, узнав о приближении турецкого войска, опять отступил. Произошло несколько стычек, каждую из которых Голицын презентовал как великую победу, но факт оставался фактом: наступление застопорилось. Императрица постановила снять вялого командующего и назначить на его место Петра Румянцева.

Этот довольно еще молодой генерал (сорока четырех лет) прославился в Семилетнюю войну, отличившись при Гросс-Егерсдорфе и Кунерсдорфе, а также – что в данном случае имело особое значение – взял сильную крепость Кольберг. Уже говорилось, что после переворота 1762 года Румянцев, до конца сохранявший верность убитому императору, подал в отставку, но Екатерина оставила талантливого полководца на службе. Теперь ему предстояло повернуть ход неудачно начавшейся войны.

В оперативном смысле это был приверженец наступательных действий, не боявшийся отходить от традиционного линейного боя и активно использовавший тактику «ударного кулака», то есть концентрации главных сил в одной точке сражения для прорыва.

Русская армия восемнадцатого века, исключительно стойкая при обороне, не очень хорошо умела атаковать в открытом поле. Румянцев научил ее этому искусству.

Пока новый командующий следовал к расположению войск, турки оставили Хотин сами и отступили. Они копили силы, чтобы обеспечить себе максимальное превосходство в большом сражении.

Бухарест дался русским тоже без боя, но мощную крепость Браилов взять не удалось. На том фронт и остановился, сухопутная кампания 1769 года закончилась.

Интересные события тем временем происходили на море.

На одном из первых заседаний Совета граф Григорий Орлов предложил отправить в Средиземноморье, вокруг всей Европы, эскадру, чтобы перевезти десант для высадки в тылу у турок. Предполагалось, что это вызовет восстание среди православных подданных султана, греков и балканских славян.

Идея выглядела красиво, но возникли трудности с ее реализацией. Слишком уж в жалком состоянии пребывал флот. Адмирал Свиридов смог вывести в море только семь больших кораблей и семь вспомогательных, причем один из них, самый новый, скоро вернулся обратно из-за дефектов конструкции. В Копенгагене пришлось надолго остановиться, чтобы произвести ремонт остальных. «Желание большей части офицеров к возврату, а не к продолжению экспедиции клонится», – докладывал в Петербург тамошний посланник. Екатерина писала адмиралу: «Прошу вас для самого Бога, соберите силы душевные и не допустите до посрамления пред всем светом. Вся Европа на вас и вашу экспедицию смотрит».

Петр Румянцев. Неизвестный художник. XVIII в.

Поплыли дальше, но до Средиземного моря добралась только половина эскадры. Зато вышло воззвание к грекам и славянам, на которых только и оставалась надежда. Предприятие напросился возглавить Алексей Орлов, в то время путешествовавший по Италии.

Из авантюры с христианским восстанием ничего не вышло. Увидев, что русских солдат мало, местные жители не торопились браться за оружие, а те, что все-таки отважились, были в мае 1770 года разгромлены возле пелопонесской крепости Модон. «Сей неблагополучный день превратил все обстоятельства и отнял всю надежду иметь успехи на земле», – сообщал императрице Орлов.

У графа оставался только один способ реабилитироваться в глазах государыни – дать морское сражение. Он решил поставить всё на карту, блеском своего имени и напором отодвинул на второй план морских начальников (прибыл еще один отряд кораблей под командой специально нанятого англичанина контр-адмирала Джона Эльфинстона), и 24 июня приказал атаковать турецкий флот, стоявший в Хиосском проливе, близ крепости Чесма.

Перед боем Орлов выпустил довольно странный приказ, в котором говорилось: «По неизвестным распоряжениям неприятельскаго флота, каким образом оной атаковать, диспозиция не предписывается, а по усмотрению впредь дана быть имеет». Поэтому сражение получилось своеобразное: два флагманских корабля, русский и турецкий, сцепились на абордаж, загорелись и взлетели на воздух. Оба экипажа почти полностью погибли.

Но после ужасного взрыва русские остались на месте, а турки в панике отступили в Чесменскую бухту. Победа была не столько военной, сколько психологической.

Поэтому следующей ночью деморализованные турки без большого сопротивления дали русским брандерам сжечь все свои корабли; матросы спаслись бегством на лодках и вплавь.

Дерзкий ход Алексея Орлова сработал. По счастью, турецкий флот оказался еще хуже русского. Сам граф викторией не обольщался и впоследствии писал: «Если б мы не с турками имели дело, всех бы легко передавили».

В это время на другом театре войны события развивались не менее драматично. Румянцев переправился через Днестр, и главные силы враждующих сторон изготовились к решающей битве.

Седьмого июля 1770 года на реке Ларга произошло первое столкновение, в котором Румянцев потеснил турецко-татарское войско, а две недели спустя на реке Кагул наконец состоялось генеральное сражение.

Великий везирь Халил-паша привел 150 тысяч воинов. Части регулярного строя, правда, составляли меньшинство. В основном это были недисциплинированные разношерстные отряды, но Румянцев смог вывести в поле всего 20 тысяч, и у везиря был расчет задавить неприятеля численным преимуществом.

При подобном соотношении сил русским было бы логично обороняться, но командующий готовил свою небольшую армию к атаке.

Битва продемонстрировала несомненное преимущество дисциплины, маневрирования и координированного огня над хаотичным натиском. Особенно отличилась артиллерия, традиционно самый сильный род войск в русской армии.

Отбив нападения самых боеспособных турецких подразделений, Румянцев сам перешел в наступление, и скученность османской армии пошла ей во вред. Охваченная паникой конница затоптала собственную пехоту, та в свою очередь обратилась в бегство, опрокидывая свежие части, еще не вступившие в бой. Остановить эту массу было невозможно.

Русская конница преследовала разбитого неприятеля до самого Дуная, захватила множество пленных и всю артиллерию. Турецкая армия потеряла около двадцати тысяч воинов и 140 пушек. Потери Румянцева были незначительны.

Гораздо тяжелее далась русским крепость Бендеры, которую генерал-аншеф Петр Панин взял приступом в начале осени. Турки там отчаянно защищались, и осаждающие потеряли 6 000 солдат – вшестеро больше, чем Румянцев при Кагуле.

И все же, несмотря на славные победы кампании 1770 года, ее общий итог выглядел неблестяще. Турция сохранила армию, а попытка открыть «второй фронт» на Балканах провалилась.

Война обещала быть долгой.

В следующем году на Дунае, где стояли друг напротив друга основные силы враждующих сторон, ничего эпохального не произошло. Форсировать широкую реку Румянцев не решался – не хватало войск. Единственным успехом, очень дорого давшимся, было взятие не слишком важной крепости Журжа (нынешний румынский Джурджу).

Главные события развернулись на восточном фронте, где генерал-аншеф Василий Долгоруков прорвался через Перекоп в Крым и захватил весь полуостров. Хан Селим-Гирей эвакуировался в Турцию, оставшиеся мурзы выбрали другого хана, Сахиб-Гирея, и тот заключил с Россией мир, признав верховенство императрицы, разорвав отношения со Стамбулом и даже согласившись на то, что в крымских крепостях останутся русские гарнизоны.

Потеря союзника заставила султана начать переговоры, что надолго приостановило военные действия. Весь 1772 год уполномоченные сходились, расходились, снова пытались договориться. Аппетиты Петербурга очень увеличились по сравнению с первоначальными мечтами всего лишь о черноморской торговле. На нее-то Турция соглашалась, отдавала она и Азов с Таганрогом, но теперь Екатерина требовала от султана отказаться от Крыма.

В конце концов Россия по уже сложившейся традиции решила подкрепить дипломатию иными средствами. Румянцеву было приказано «вынудить у неприятеля силою оружия то, чего доселе не могли переговорами достигнуть». Весной 1773 года опять загрохотали пушки.

Было много маленьких и средних боев, в основном успешных для русского оружия, но ни одной значительной победы. Румянцев переправился было через Дунай, но, столкнувшись с упорным сопротивлением, оказался вынужден вернуться. Осаждали большую крепость Силистрию – и не смогли взять. Поздней осенью предприняли поход в Болгарию, к Варне и Шумле, но дело тоже не увенчалось успехом.

Удачнее действовал на Средиземном море русский флот, набравшийся боевого опыта и усиленный подкреплениями. Корабли с бело-синим андреевским флагом появлялись то в Египте, то в Сирии, на время даже захватили Бейрут. Впрочем, это были лишь диверсионные рейды.

В середине зимы от сердечного приступа внезапно умер султан Мустафа, и появилась надежда, что взошедший на престол Абдул-Хамид, слывший человеком изнеженным и праздным, поспешит заключить мир. Обе страны были совершенно истощены войной. У султана не хватало денег даже заплатить жалованье дворцовым янычарам; у Екатерины в тылу бушевало пугачевское восстание.

Возобновились мирные переговоры – и опять ничем не закончились, потому что теперь Россия желала получить еще и две сильных крепости в северо-западном Причерноморье, Очаков и Кинбурн.

Предстояла еще одна, уже пятая по счету кампания.

В июне 1774 года русская армия наконец переместилась на правый берег Дуная. У болгарского городка Козлуджи корпус генерал-поручика Александра Суворова (24 тысячи солдат) во встречном бою потрепал и заставил отступить 40-тысячное войско рейс-эфенди (канцлера) Хаджи-Абдул-Резака. Сражение было не особенно кровопролитным, а победа не такой уж грандиозной, но для турок это стало последней каплей. Они поняли, что уже не смогут остановить наступление русской армии, двигавшейся в самую сердцевину Османской империи.

Прямо в ставке Румянцева, в болгарской деревне Кючук-Кайнарджи, был подписан мир, по которому Россия получила почти всё, чего добивалась.

Русско-турецкая война 1768–1774 годов. М. Романова

Крымское ханство становилось политически независимым от Стамбула, причем в двух крымских крепостях, Керчи и Еникале, стороживших выход из Азовского моря, могли стоять русские гарнизоны; еще один стратегически важный пункт в устье Днепра – крепость Кинбурн с округой – передавалась России; русским купцам разрешалось свободно плавать в Черном море и пользоваться проливами; наконец, Турция выплачивала контрибуцию в размере четырех с половиной миллионов рублей (правда, война обошлась российской казне в сорок семь миллионов).

Главным итогом войны, конечно, был вывод Крыма из сферы турецкого влияния, и сделано это было вовсе не для того, чтобы ханство стало независимым государством. Россия намеревалась взять эту территорию себе и действовала с обычной в подобных случаях настойчивостью, соблюдая, однако, некоторую церемонность. Это вообще было особенностью екатерининских «мирных» аннексий, к тому времени уже опробованных в Польше. Петербург громогласно заявлял о каких-нибудь высокоморальных мотивах, оправдывавших вмешательство в дела другой страны, одновременно используя два мощных рычага: «агентов влияния» из числа местной элиты и, при необходимости, угрозу применения силы.

Так же происходило и в Крыму. Поначалу Россия ратовала за крымскую свободу – то есть за право татар самим выбирать себе правителя, не получая согласия у султана. Затем Екатерина забеспокоилась по поводу внутрикрымских раздоров и – исключительно во имя стабильности – стала добиваться отмены ханских выборов, поскольку гораздо спокойнее и лучше, если престол переходит от отца к старшему сыну.

Дело в том, что к этому времени у России появился свой кандидат в ханы, очень удобный и послушный: калга (наследный принц) Шахин-Гирей. Этот молодой человек любил все европейское, знал несколько языков, а во время посещения Петербурга стал большим русофилом. Когда хан Девлет-Гирей IV начал клониться в сторону Турции, русские войска изгнали его и посадили на престол Шахин-Гирея. После долгих протестов Стамбул скрепя сердце согласился на это, но без русских штыков новый хан удержаться не мог. Против него постоянно восставали собственные подданные. В мае 1782 года недовольные мурзы выбрали себе другого хана, Бахадыр-Гирея, который немедленно обратился за помощью к султану. Шахин-Гирей спрятался за стенами Керчи, где находился русский гарнизон, и, разумеется, попросил защиты у Екатерины.

По приглашению законного государя в Крым вошли войска под командованием Суворова, быстро разгромили мятежников и больше уже с полуострова не уходили.

Крымская эпопея близилась к финалу. Потемкин писал императрице, что ханство пора присоединять. Заранее приготовили рескрипт с довольно своеобразным обоснованием необходимости этой меры: соблюдение крымской независимости обходится российской казне слишком дорого, поскольку нужно держать по соседству целую армию. Екатерина велела Потемкину обнародовать рескрипт, как только появится благовидный предлог.

Предлог тут же появился. Шахин-Гирея уговорили добровольно отречься от престола, передав Крым в российское подданство. Присутствие русских войск гарантировало, что всё пройдет гладко.

В апреле 1783 года Крымское ханство (следует учитывать, что в его состав входила и Кубань) торжественно вошло в состав Российской империи.

Послушному Шахин-Гирею остаться на родине не позволили. Сначала он жил поблизости от Крыма – в Тамани и Таганроге, но затем правительство сочло за благо перевести бывшего хана вглубь России. Ему там было холодно и одиноко, он стал проситься в Турцию. В 1787 году, очевидно, уже не считая Шахин-Гирея опасным, Екатерина позволила ему уехать.

Это было большой ошибкой. Султан не простил бывшему подданному измены. Шахин-Гирея сослали на остров Родос, где вскоре удавили.

Черноморский полуостров достался империи полупустым. Еще до присоединения, желая ослабить ханство, Россия переселила оттуда 32 тысячи христиан, в основном греков и армян. Теперь же из Крыма массово уезжали мусульмане.

Как уже говорилось, Потемкин всячески стимулировал приток русских переселенцев, но их не хватало. Тогда возник экзотический проект привезти англичан, очень заинтересовавший британскую корону.

Дело в том, что после окончания американской войны огромное количество солдат королевской армии остались без средств к существованию. Вынужденные заниматься грабежом и воровством, они тысячами попадали в тюрьмы. Кому-то пришло в голову, что можно будет избавиться от всех этих каторжников, отправив их князю Потемкину, ведь ему так нужны люди. Затея не осуществилась лишь из-за резкого ухудшения российско-британских отношений. В результате Крым не стал англоязычным, а каторжники поплыли заселять Австралию.

Главным аргументом, с помощью которого Потемкин убедил царицу решиться на аннексию, были уверения светлейшего, что турки «о Крыме спорить не будут». В 1783 году Стамбулу действительно было не до новой войны и разрыва не последовало, однако Турция с потерей Крыма не смирилась и лишь выжидала момента, чтобы взять реванш.

Такой момент наступил четыре года спустя, когда Россия оказалась в невыгодной внешнеполитической ситуации: после «вооруженного нейтралитета» антагонизировала Британию и рассорилась с Пруссией, сменив этого союзника на Австрию.

Последний демарш был напрямую связан с грандиозными планами, которые Екатерина стала вынашивать после Кючук-Кайнарджийских приобретений. На Черном море спешно строился военный флот, возводились новые города и крепости. Велась подготовка к «водружению креста над Святой Софией».

Английским и прусским дипломатам было нетрудно убедить султана в необходимости упреждающего удара. Знали турки и про то, что в Швеции усиливаются антироссийские настроения. Северное королевство вновь готовилось отвоевывать утраченные балтийские владения.

За годы, миновавшие после поражения, султан Абдул-Хамид, неожиданно оказавшийся довольно энергичным правителем, при помощи новых, французских инструкторов серьезно обновил армию, флот и в особенности артиллерию, а также учредил военно-инженерную службу (работа которой дорого обойдется Суворову при штурме Измаила). Абдул-Хамид подавил мятежи в своих арабских провинциях, навел порядок в янычарском корпусе и теперь был готов вновь помериться силами с Россией.

Екатерина прибывает в присоединенный Крым. И. Айвазовский

В июле 1787 года русский посланник вдруг получил от везирей удивительное требование возвратить Крым и отменить условия Кючук-Кайнарджийского мира. Вслед за тем, даже не дождавшись очевидного ответа, Порта объявила войну. С нетипичной активностью действовали турки и в дальнейшем.

Уже в сентябре они атаковали Кинбурн с моря и высадили десант. Взятие этой крепости поставило бы под угрозу базу русской эскадры в соседней Херсонской бухте.

Расквартированный неподалеку Суворов, в это время уже генерал-аншеф, отбил нападение, но турки неприятно удивили его своими боевыми качествами. В реляции он писал о вражеской контратаке: «Неприятельское корабельное войско [морская пехота], какого я лутче у них не видал, преследовало наших с полным духом». В жарком бою сам Суворов едва не был изрублен янычарами и получил два ранения.

Русская эскадра при этом все равно сильно пострадала – не от противника, а от ужасного шторма, который утопил два больших корабля и вывел из строя почти все остальные. Россия так долго готовилась к морской войне, и вот в самом ее начале осталась без флота. Гонясь за количеством судов, Потемкин уделял слишком мало внимания их качеству. Убитый страшной вестью (и находившийся в одном из своих депрессивных периодов) светлейший хотел даже оставить Крым, но Екатерина на это не согласилась.

Второй год войны тоже оказался очень тяжелым. Русские собрали две армии: одной командовал Румянцев-Задунайский, другой – сам князь Потемкин-Таврический. Но прославленный герой Кагула постарел и утратил былой наступательный дух, а из талантливого администратора Потемкина вышел очень неважный полководец. В июне он осадил крепость Очаков и застрял под ней на целых полгода с 50-тысячной армией. Турки стойко держались, сдаться отказывались, и взять крепость удалось лишь после тяжелого штурма, с большими потерями.

Еще хуже было то, что летом 1788 года на Россию напала Швеция, так что пришлось вести войну на два фронта.

Большие надежды возлагались на помощь союзника, Австрии, и та действительно перешла в наступление, мобилизовав огромную армию, более четверти миллиона солдат. Командовал вторжением лично император Иосиф Второй. Но кампания складывалась для австрийцев крайне неудачно. Они придерживались так называемой «кордонной системы», при которой войска располагались широким фронтом с опорой на укрепленные пункты. Это позволяло туркам нападать на австрийские контингенты по частям, все время имея численное преимущество. Да и состояние имперской армии оставляло желать лучшего.

Широкий резонанс получило невероятное сражение при Карансебеше в сентябре 1788 года, где австрийцы разгромили сами себя.

В ночное время две воинские части передрались из-за выпивки, открыли друг по другу пальбу и переполошили весь гигантский лагерь. Вообразив, что это напали янычары, стотысячное войско кинулось бежать, не разбирая дороги. Многие остались на поле, затоптанные толпой и конскими копытами, да еще и рухнул мост, не выдержав скопления людей.

Через два дня на месте побоища появились озадаченные турки, которым достался брошенный обоз. Это злоключение потом обросло легендами, над ним потешалась вся Европа, преувеличивая размеры австрийских потерь, однако отступить Иосифу действительно пришлось.

К 1789 году русские собрали все силы в одну армию, которую возглавил лично Потемкин, все еще надеявшийся стяжать полководческие лавры. Румянцева отодвинули в сторону. По счастью, светлейший князь ограничился общим руководством, а в поле войсками командовал Суворов, который именно в этой кампании наконец получил возможность сполна проявить свои таланты.

Великий военачальник остался в памяти потомков этаким чудаком, который странно себя вел, любил скоморошничать и разговаривал одними куцыми афоризмами вроде «пуля дура – штык молодец» или «трудно в учении – легко в бою», но эти кричалки предназначались для нижних чинов, а когда требовалось, Александр Васильевич отлично умел формулировать свои принципы военной науки вполне внятным образом. Вот они:

«Обучать солдата не бесполезному, а только тому, что ему придется делать в военное время. Вести его на больших переходах с барабаном и музыкой: музыка воодушевляет. Приучать людей стрелять метко. Быть всегда готовым к походу. Не слишком хвастаться и не презирать врага; изучать, напротив, внимательно как сильные, так и слабые его стороны. В мирное время заниматься своим образованием; читать военные труды и обдумывать их, обогащать свои знания, но баталия выигрывается на месте, одна минута может изменить составленный план, одно своевременное движение решает исход сражения; не упускать его и кончать дружным натиском; атаковать, не дожидаясь атаки; быстрота приводит противника в замешательство; нападать на него неожиданно, теснить его, принудить отступить, ударить на него, не давая ему времени опомниться; враг, застигнутый врасплох, наполовину побежден; у страха глаза велики; где всего один человек, мерещатся двое; оружие самое страшное это решимость».

Хорошая подготовка суворовцев объяснялась тем, что в лагере их все время обучали навыкам боя. Удобная потемкинская форма не стесняла движений и не требовала скрупулезного ухода. В походе солдаты легко преодолевали большие расстояния, потому что Суворов разработал особый распорядок: первыми, затемно, он отправлял в путь кашеваров, которые встречали уставших солдат горячей пищей. После каждых семи верст обязательно устраивался привал. После обеда – сон. Вот почему суворовские войска могли после долгого форсированного броска с ходу вступать в сражение.

Александр Суворов. И. Крейцингер

В июле таким шестидесятиверстным маршем Суворов пришел на выручку австрийскому корпусу принца Саксен-Кобургского, на которого двигалась армия великого везиря Юсуф-паши (это он в прошлом году без боя победил австрийцев при Карансебеше). Сошлись у местечка Фокшаны. Силы были примерно равны, поэтому турки, привыкшие драться с большим преимуществом, не слишком напирали и отступили к реке Рымник, куда к ним шли подкрепления.

Там, на Рымнике, и состоялось самое прославленное сражение всей войны.

Австро-русское войско осталось прежним (16 тысяч у Саксен-Кобурга, 7 тысяч у Суворова), а вот у Юсуф-паши теперь насчитывалось по русским источникам сто тысяч воинов, по турецким – шестьдесят тысяч, но все равно намного больше.

Союзными войсками, несмотря на то, что большинство составляли австрийцы, командовал Суворов как старший по чину, опыту и возрасту.

Юсуф-паша расположил свое войско несколькими лагерями, растянув общую линию более чем на двадцать километров, что позволило Суворову несколько компенсировать неравенство сил.

Вначале русские и австрийцы наступали двумя колоннами и опрокинули два турецких лагеря, а потом совместно атаковали главный, где находилась ставка везиря. Саксен-Кобург ударил в центр, Суворов обошел с фланга. Русская конница прорвалась вглубь вражеского расположения, что вызвало панику среди турок. Они побежали к реке, в страшной давке у переправы многие погибли.

Всего турки потеряли 20 тысяч солдат, но хуже всего было то, что остальные разбежались в разные стороны и собрать остатки армии везирю удалось не скоро.

После этой победы Бендеры и Аккерман, две крепости, долго не дававшиеся русским, сдались без боя. Добились наконец серьезных успехов и австрийские союзники: взяли Белград и Бухарест.

Казалось, что война близится к победному концу, но в начале зимы 1790 года умер Иосиф Второй. В габсбургских владениях было неспокойно. Бельгия и Австрия бунтовали, в соседней Франции разворачивалась революция. Нового императора Леопольда Второго эти проблемы заботили гораздо больше, чем соблюдение союзнических обязательств, и Австрия вступила в сепаратные переговоры.

Незадолго перед тем скончался и Абдул-Хамид I, но его преемник Селим III повел себя иначе, чем Леопольд: вместо того чтоб закончить неудачную войну, он решил ее продолжить. Султану хотелось укрепить свою власть и добиться менее тяжелых условий мира. В воинственных устремлениях турок активно поддерживали пруссаки, даже обещая военную помощь – отношения между Петербургом и Берлином из-за польских дел в то время стали совсем плохими.

Таким образом, в 1790 году Россия оказалась в тяжелом положении. На юге она воевала с Турцией, на севере с Швецией, на западе находились взрывоопасная Польша и враждебная Пруссия.

Русско-турецкая война 1787–1791 годов. М. Романова

Вся надежда была на большую боевую победу, которая заставит турок отказаться от дальнейшей борьбы.

После Рымника неприятель уже не пытался дать сражение в поле, а вел себя осторожно, больше полагаясь на оборону. Главным пунктом этой обороны была крепость Измаил, превосходно укрепленная и обладавшая гарнизоном в 35 тысяч воинов.

Русские несколько раз подступались к этой твердыне, но штурмовать ее не решались, а затевать длительную осаду в той международной ситуации было рискованно.

Потемкин отправил к Измаилу своего главного полководца Суворова (к тому времени уже графа Рымникского) с приказом во что бы то ни стало взять крепость, и как можно быстрее.

Второго декабря генерал-аншеф прибыл к стенам Измаила. Всего девять дней спустя считавшийся неприступным город пал. Эта весть произвела огромное впечатление на Европу, так что даже тридцать лет спустя Байрон посвятит взятию Измаила целую главу поэмы «Дон Жуан» (правда, ужасно переврав все русские имена: граф Шереметев у него стал «Шерематофф», а граф Мусин-Пушкин фигурирует как «Мускин-Пускин»).

Штурм Измаила. (Акварель с рисунка, сделанного свидетелем боя)

Штурму предшествовала феноменально эффективная подготовка. Осаждающих было меньше, чем осажденных, но Суворов, как обычно, делал ставку не на численное, а на качественное преимущество. В таких условиях оно могло быть достигнуто лишь слаженностью и тренировкой, поэтому шесть дней подряд командующий обучал солдат преодолевать глубокие рвы и карабкаться на стены, для чего в поле был воздвигнут точный макет измаильских укреплений. Учения проводились сначала днем, а затем и ночью.

Убедившись, что урок усвоен, полководец провел двухдневную канонаду, чтобы разбить на стенах побольше турецких пушек, и 11 декабря, под прикрытием темноты, дал приказ идти на приступ.

К восьми часам утра стены были взяты и началась резня на улицах, продолжавшаяся до сумерек.

Перед штурмом Суворов предупредил коменданта, что в случае сопротивления весь гарнизон будет перебит, и теперь исполнил свое жестокое обещание. Три четверти турок были уничтожены, пленных стали брать лишь к концу дня.

Но огромны были и потери победителей. Во рвах, на стенах, на измаильских улицах суворовская армия потеряла убитыми и ранеными почти двадцать процентов своего состава.

Цена победы была высока, но высокой была и награда. После Измаила султан воевать расхотел. Весь 1791 год шла дипломатическая торговля по условиям мира, и в самом начале 1792 года он наконец был подписан в румынском городе Яссы.

Турция признала аннексию Крыма и уступила почти пустую территорию между Днестром и Бугом. Это, конечно, была очень скудная компенсация за огромные людские и финансовые потери России, но Екатерине в это время важнее было развязать себе руки перед окончательным решением «польского вопроса».

Западная экспансия

При всей важности черноморских приобретений главный прирост екатерининской империи происходил за счет поглощения обширных, густонаселенных областей Речи Посполитой. Несмотря на потери предыдущего столетия, это по-прежнему была одна из крупнейших европейских стран: более 700 тысяч квадратных километров территории, двенадцать с половиной миллионов жителей – всего на треть меньше, чем в России.

С точки зрения государственной истории, эта восточноевропейская держава, издавна соперничавшая с Русью, выбрала себе противоположную форму существования: не жестко централизованную «ордынскую» систему, а род постфеодальной дворянской республики, в которой централизация и административная «вертикаль» почти полностью отсутствовали. В семнадцатом веке, когда во всех ведущих странах усилились государственные институты с неизбежным концентрированием финансовых и военно-мобилизационных ресурсов, Речь Посполитая еще больше парализовала свой механизм управления. К старинному правилу «Nihil novi» («Ничего нового») – имелось в виду без согласия шляхты – присоединился уже вовсе абсурдный принцип «свободного вето», согласно которому всякое государственное постановление требовало единогласного одобрения делегатов Сейма. Любой из них имел право крикнуть «Nie pozwalam!» («Не позволяю!») – и дело останавливалось.

Долгая Северная война (1700–1721) в основном происходила на польской территории, что совершенно разорило и без того бедную страну. Хотя королевство состояло в антишведской коалиции, никаких выгод от победы оно не получило. К этому времени Речь Посполитая утратила всякое международное значение. Она даже не могла сама выбрать себе монарха – спор за польский престол решался в Петербурге, Париже, Вене, а с усилением Пруссии еще и в Берлине.

Русские монархи со времен Петра считали, что западный сосед находится в их зоне влияния, но до поры до времени довольствовались контролем над королевскими выборами и польской внешней политикой. Однако на протяжении XVIII века Речь Посполитая приходила во всё больший упадок. Российский ставленник Август III почти совершенно не обладал властью. Десять из восемнадцати сеймов, собранных при этом короле, не приняли никаких решений. Сам он предпочитал жить у себя в Саксонии, курфюрстом которой являлся, а в Польше царила анархия, там хозяйничали враждующие группировки магнатов.

В 1763 Август III умер, встал вопрос о преемнике. В прошлый раз этот спор закончился войной за польское наследство. Сейчас, после окончания семилетней общеевропейской свары, драться из-за варшавского престола никто не хотел. Россия, обескровленная в меньшей степени, чем Пруссия, Австрия и Франция, распорядилась освободившейся короной по своему усмотрению.

Без лишних церемоний в Польшу вошли русские войска. Не пропустили на сейм нежелательных кандидатов и многозначительно постояли лагерем близ Варшавы, пока делегаты не выбрали того, кого желала российская императрица.

Екатерина поступила очень по-женски: подарила корону своему бывшему любовнику Станиславу-Августу Понятовскому. Выбор был, во-первых, приятный, а во-вторых, как казалось, надежный. У кандидата была репутация пустопорожнего болтуна и бонвивана, при котором Польша останется такой же слабой. «Фат, рожденный для будуара, а не для какого-либо престола: шага не мог ступить без красивого словца и глупого поступка», – безжалостно пишет об этом молодом человеке В. Ключевский.

Однако в истории иногда случается, что вроде бы никчемная личность, оказавшаяся на высоком посту по прихоти случая, вдруг проникается сознанием своей миссии и начинает вести себя соответственно положению. То же произошло и с новым королем.

Станислав-Август Понятовский. И.-Б. Лампи-Старший

Он остался таким же слабовольным, был робко-почтителен по отношению к русской благодетельнице, но при этом честно пытался укрепить свое захиревшее королевство. Станислав начал приводить в порядок финансовую систему, модернизировать королевскую армию, а самое главное – покусился на право «свободного вето», источник всех государственных бед.

В 1767 году был сделан первый шаг, совершенно необходимый для нормального управления казенными расходами: король предложил сейму принимать решения по бюджету большинством голосов. Если бы проект был принят, это совершенно изменило бы состояние польских дел.

Возрождение Польши, однако, не входило в планы Петербурга. Встревожило оно и другого соседа, Пруссию. Союзник Фридрих писал Екатерине: «Если ваше величество согласитесь на эту перемену, то можете раскаяться, и Польша может сделаться государством, опасным для своих соседей, тогда как, поддерживая старые законы государства, которые вы гарантировали, у вас всегда будет средство производить перемены, когда вы найдете это нужным».

К этому времени у русского правительства созрел собственный «проект» решения польской проблемы: забрать себе все земли, где обитает православное население, то есть вторую половину Украины и Белоруссию. Это пытался сделать еще Алексей Михайлович сто с лишним лет назад, да не хватило сил. Теперь же ничто не могло помешать «процессу объединения братских народов» (как это потом будет называться в советских учебниках). Сама Польша сопротивляться не имела сил, а с Пруссией и Австрией можно было договориться.

План этот осуществлялся постепенно на протяжении почти трех десятилетий, причем экспансионистские аппетиты все время росли. Такова уж природа военных империй: они расширяются, пока есть возможность расширяться.

Покорение Польши – одна из самых неприятных страниц в истории Российского государства. Другие участники, Пруссия и Австрия, тоже вели себя отвратительно, но первую скрипку все время играл Петербург.

Ученица Вольтера и Дидро, в то время еще даже не успевшая разочароваться в великих и гуманных принципах, проявляла в польских делах невероятное бесстыдство и цинизм, при этом все время прикрываясь высокими словами. Екатерина объявила себя защитницей старинных польских вольностей, на которые якобы покушается королевский проект. «Ничего нового» – так ничего нового.

Речью Посполитой фактически управляли русские посланники, у которых на вооружении всегда был аргумент в виде воинских частей, расквартированных в Польше. Посол Николай Репнин выражался прямее, чем его государыня. Он сказал полякам: «Вы властны делать у себя все, что хотите, а мы властны принимать только то, что мы хотим; вы можете свой проект подписать и внести в конституцию нынешнего сейма; но в исполнении, конечно, встретите сопротивление с нашей стороны, ибо мы по соседству должны наблюдать, чтоб форма здешнего правления не была изменена».

В качестве аргументации вмешательства во внутренние дела другой страны «по соседству» звучало не очень убедительно, и российское правительство придумало более веское основание: защита веротерпимости. Почему это в Польше всем заправляют католики? Разве нет в королевстве христиан иных вероисповеданий – протестантов и, между прочим, православных, интересы которых русская государыня просто обязана защищать? (То, что подавляющее большинство польских православных, четыре с половиной миллиона человек, к этому времени принадлежали к униатской, то есть греко-католической церкви, замалчивалось). «Диссидентский вопрос», как это называлось, стал мощным рычагом разрушения польского государства.

На сейме 1767 года король послушно отказался от своей реформы, а делегаты постановили уравнять «диссидентов» в правах с католиками. Были и сопротивляющиеся, но с ними Репнин поступил попросту: арестовал и отправил в Россию, то есть повел себя, как губернатор колонии. Однажды он обратился к протестующим делегатам со словами: «Перестаньте кричать! А будете продолжать шуметь, то я тоже заведу шум, и мой шум будет сильнее вашего».

Эта наглость, кажется, была частью заранее обдуманной стратегии: спровоцировать взрыв возмущения. Вскоре это и произошло. Часть оскорбленного шляхетства вполне ожидаемо собрала собственный съезд (конфедерацию) и объявила о своем неповиновении. Началось антиправительственное восстание, участники которого назвали себя «конфедератами», а свой союз – «Барской конфедерацией» по названию городка Бар.

После этого было нетрудно устроить так, чтобы пророссийские члены Сената попросили Екатерину помочь с «укрощением мятежников». Весной 1768 года в страну вошли новые русские полки и быстро рассеяли конфедератские отряды, причем Краков пришлось брать штурмом, а Люблин даже спалить. Однако волнения не стихали, а растекались всё шире. К тому же чрезмерная активность русских привела к осложнению, на которое они не рассчитывали.

Как мы уже знаем, забеспокоилась Турция, подзуживаемая французскими дипломатами, и под предлогом нарушения Прутских договоренностей (о невмешательстве в польские дела) объявила России войну. Расчет был на то, что, держа столько войск в Польше, русские не смогут полноценно воевать в Причерноморье.

Новый поворот событий немедленно оживил сопротивление конфедератов, а заодно осмелел король Станислав. Возможно, Екатерине пришлось бы дать задний ход, но ей на помощь пришли Пруссия и Австрия, которым тоже хотелось поживиться за счет Речи Посполитой.

В 1770 и 1771 годах между тремя державами шла ожесточенная торговля, кому что достанется. Договорились только в июле 1772 года, подписав между собой секретные конвенции.

Польша сокращалась почти наполовину. России достались Белоруссия и часть польской Прибалтики с населением в 1,3 миллиона человек. Пруссии – не столь обширные и населенные, но куда более прибыльные области на севере. А больше всех нажилась Австрия, которая заняла богатые южнопольские регионы, где обитало более двух с половиной миллионов жителей.

Оккупировав каждый свою зону, державы поставили Станислава перед фактом. Он попротестовал против «несоблюдения должного уважения к королю и республике», воззвал к французскому и английскому дворам, но поддержки от них не получил и смирился с неизбежным.

В документе, оправдывающем грабеж, Екатерина с поразительным иезуитством декларировала, что всё это сделано ради блага самой же Польши: «для сокращения границ последней, чтоб дать ей положение, более сообразное с ее конституциею и с интересами ее соседей, наконец, для самого главного, для сохранения мира в этой части Европы».

Но ополовинивание Речи Посполитой было только началом. Продолжение последовало в 1791 году и было вызвано двумя обстоятельствами.

Первым из них стало то, что Станиславу после долгих усилий все же удалось укрепить центральную власть. В мае 1791 года Сейм принял новый государственный закон – конституцию. Королевская власть провозглашалась наследственной, что избавляло страну от почти неизбежных гражданских войн во время очередных выборов. Отменялось злосчастное «свободное вето», что дало правительству возможность нормально работать. А кроме того упразднялись шляхетские конфедерации, вечный источник междоусобиц. Из аристократической республики Польша превращалась в конституционную монархию, которой должны были править монарх и совет министров, ответственный перед Сеймом: последний получал право отправлять правительство в отставку большинством в две трети голосов.

Такая Речь Посполитая могущественным соседям была не нужна. Международная ситуация позволяла делать с Польшей что угодно: Европа была поглощена французскими событиями – это обстоятельство в данном случае тоже оказалось кстати. Как и то, что теперь можно было не делиться с Австрией, воевавшей против французов.

Правда, у Екатерины еще не закончилась собственная война, с турками, но там дело близилось к развязке. Императрица проинструктировала своего варшавского посла пока вести себя деликатно, «чтоб вы продолжали тихим, скромным и ласковым обхождением привлекать к себе умов, пока наш мир с турками заключен будет».

Но как только Ясский мир был подписан, в Польшу отправились русские войска. Свои «агенты влияния» сразу же провозгласили конфедерации, требовавшие возврата «старинных вольностей», Пруссия вторглась на польскую территорию с запада, и дальше всё произошло очень быстро.

Секретное соглашение между Берлином и Петербургом отхватило от оставшейся половинки Польши еще половину. Пруссия взяла себе Гданьск и западные области, Россия – остаток белорусских земель и правобережную Украину. В российско-прусском соглашении очередное нарушение международного права (в восемнадцатом столетии это понятие уже существовало) объяснялось страхом перед революционной заразой, хотя назвать Станислава-Августа революционером нельзя было даже с очень большой натяжкой. Тем не менее высокие стороны заявляли, что «дух восстания и нововведения, который царствует в настоящее время во Франции, готов проявить себя в королевстве Польском».

Этот второй раздел 1793 года действительно пробудил в поляках «дух восстания», но теперь уже не инспирированного извне, а подлинного. Проснулось патриотическое чувство, в армии и в городах стал зреть заговор.

Первой поднялась кавалерийская бригада генерала Антония Мадалинского в Остроленке, к северу от Варшавы. Русский посол граф Игельстром отдал этой воинской части приказ разоружиться, бригада отказалась повиноваться. Вскоре восстания заполыхали повсюду. Была середина марта 1794 года.

Начавшаяся антиоккупационная война сильно отличалась от предыдущих вооруженных выступлений – прежде всего по числу и составу участников. Раньше это были в основном шляхтичи, к тому же принадлежавшие к разным, иногда враждебным группировкам. Теперь поднялись многие поляки, охваченные единым чувством. Кроме того появился единый вождь, человек незаурядный.

Тадеуш Костюшко (1746–1817) был фигурой известной и популярной, притом не только в Польше. Он долго жил во Франции, сражался за независимость Соединенных Штатов, где достиг генеральского чина, потом служил в польской королевской армии. Во времена второго раздела Костюшко, командуя дивизией, стойко бился с превосходящими силами оккупантов и не проиграл ни одного боя, проявив себя умелым полководцем. Когда же король прекратил сопротивление, генерал не остался в стране, предпочтя эмиграцию. Его приглашали на службу австрийцы, Французская республика дала ему почетное гражданство, но генерал-лейтенант Костюшко ждал часа, когда можно будет вернуться на родину.

Тадеуш Костюшко. Я. Матейко

Сразу после мятежа кавалеристов Костюшко прибыл в Краков, собрал там большой отряд и, соединившись с Мадалинским, четвертого апреля дал первый бой русским войскам, одержав победу. Сражение было невеликое, но на не избалованных военными успехами поляков оно произвело огромное впечатление.

Сразу после этого произошли восстания в Варшаве и Вильне. Из польской столицы русские пускай с большими потерями, но смогли уйти, а вот в литовской столице почти всех их, включая командующего, генерала Арсеньева, перебили или взяли в плен.

Костюшко объявил всеобщую мобилизацию («посполитное рушение»), но собрать большую армию повстанцам не удалось из-за катастрофической нехватки денег и оружия. Целые соединения состояли из косинеров – крестьян, вооруженных одними косами.

Им предстояло иметь дело с регулярными войсками Пруссии и России, которые стягивались с востока и запада. Против польских ополченцев сражались ветераны турецких войн, командовал ими грозный Суворов. Прусскую армию возглавлял сам король Фридрих-Вильгельм.

В середине июня был взят Краков, колыбель восстания. В конце лета после ожесточенных боев пала Вильна. В поле повстанцы терпели поражение за поражением, но не сдавались. Наконец в сентябре 1794 года у местечка Мацеёвицы был разбит сам Костюшко. Тяжело раненный, он попал в плен к русским.

Но и тогда, потеряв вождя, восставшие не сложили оружие. Они стянули все оставшиеся силы к Варшаве и приготовились к обороне.

Брать польскую столицу предстояло Суворову.

Двадцать четвертого октября его войска штурмовали Прагу, варшавское предместье, расположенное на правом берегу Вислы, «по-измаильски», то есть с предельной беспощадностью. Сначала солдаты перебили плохо вооруженных повстанцев, потом устроили страшную резню в городе. Считается, что погибло около двадцати тысяч человек. Эта жестокость, за которую Суворова потом будут называть «пражским мясником», должна была запугать жителей столицы, отбить у них охоту к сопротивлению.

Это и произошло. На следующее утро из-за реки прибыли парламентеры, посмотрели на заваленные трупами улицы (Суворов нарочно велел не убирать тела), и подписали капитуляцию.

На этом кровавом аккорде польская независимость окончательно исчезла. Через несколько дней король Станислав-Август отрекся от престола и уехал доживать царским пенсионером в Россию.

Старые сообщники – Россия, Пруссия и Австрия – некоторое время спорили, кому что достанется из остатков страны, и в 1795 году поделили Польшу примерно поровну. Россия получила Литву, хотя ее население не было ни славянским, ни православным, и Черную Русь (западную Белоруссию), вдобавок присоединив Курляндию, которая фактически давно уже являлась российским протекторатом.

Три раздела Польши. М. Романова

Вопрос о том, пошли ли России на пользу все эти завоевания, даже трудно назвать спорным. «Польская проблема» в следующем веке станет для Петербурга большой головной болью. Поляки никогда не смирятся с потерей независимости, будут снова и снова восставать и в конце концов вырвутся на свободу. Непрочными окажутся и остальные западные приобретения, добытые в ходе екатерининской экспансии.

Северная проблема

На северном направлении России двигаться было уже некуда – всё представлявшее интерес забрал еще Петр I. Поэтому от Швеции, в отличие от Польши с Турцией, империи нужно было лишь одно: чтобы вела себя тихо и не помышляла о реванше.

С этой целью русские дипломаты усиленно пытались влиять на шведскую внутреннюю политику, поддерживая мирную партию («колпаков») и препятствуя милитаристской («шляпам»). В сороковые годы шведы один раз уже попытались отвоевать потерянные земли. У них тогда не получилось, но потенциальная угроза сохранялась.

Опасность представляли не вооруженные силы королевства, довольно скромные, а общее состояние этой страны, находившейся в затяжном кризисе. У неуверенной в себе власти может возникнуть искушение отвлечь народ от тягот, валя все беды на внешнего врага и разжигая воинственность. Антироссийские настроения в Швеции периодически обострялись, чему способствовали усилия враждебных Петербургу иностранных держав.

После смерти Карла XII установилась политическая система, которую историки называют «Эрой свобод». Монархия превратилась в декорацию, страной правил Риксрод (Государственный совет), без которого ничего не решалось. Король тоже заседал в Риксроде, и всё его преимущество перед остальными членами заключалось в том, что он имел не один голос, а два.

Из-за борьбы партий страну постоянно лихорадило, управление находилось почти в таком же параличе, как в Речи Посполитой.

Такое положение дел сохранялось более полувека: и при короле Фридрихе I (1720–1751), и при его брате Адольфе-Фридрихе (1751–1771), дяде русской царицы – он был родным братом ее матери.

Ситуация изменилась, когда на престол взошел двадцатипятилетний Густав III, обладавший беспокойным, авантюрным нравом. Этот монарх очень любил путешествовать и в момент смерти отца находился в Париже – подобно своей русской кузине он был поклонником французских идей просвещения. Правительство Людовика XV пообещало молодому наследнику большую финансовую поддержку (полтора миллиона ливров в год), если он будет настоящим, а не номинальным правителем. Франция была заинтересована в сильной Швеции – прежде всего для сдерживания очень уж активизировавшейся России, которая в это время добивала Турцию и готовилась делить Польшу.

В следующем году Густав III с присущей ему безоглядной решительностью произвел переворот: арестовал Риксрод, распустил парламент и объявил новую конституцию, по которой власть переходила в руки короля. Уставший от анархии народ только приветствовал такой поворот событий.

Шведский король Густав Третий. А. Рослин

«Эра свобод» закончилась. Партии были запрещены, началась борьба с казнокрадством и коррупцией, упорядочена денежная система, облегчена торговля. Пригодились и французские субсидии. Швеция стала усиливаться. В восемнадцатом веке абсолютизм – если он был просвещенным – работал лучше, чем демократия.

Однако главной чертой характера Густава III было сумасбродство, а удовольствиям он предавался охотнее, чем государственным делам. Король был тщеславен, желал блистать и производить впечатление. Познакомившись с двоюродным братом, Екатерина сказала: «Это господин, проводящий весь день перед зеркалом».

Густав мог на многие месяцы покинуть свою страну, чтобы совершить турне по европейским театрам. На поездку тратились огромные средства, которых казне и так постоянно не хватало.

Много насмешек вызывали королевские причуды – например, его страстное увлечение оккультизмом и ясновидением.

На всю Европу прославился так называемый «кофейный эксперимент» шведского короля. Он почему-то был уверен, что кофе – страшный яд, и желал облагодетельствовать человечество, отвратив его от опасного напитка. С этой целью король предложил двум братьям-близнецам, осужденным преступникам, освобождение от смертной казни, если один каждый день будет выпивать три кофейника, а другой – три чайника. Расчет был на то, что первый скоро умрет. (Братья переживут и приставленных к ним врачей, и самого короля).

Но хуже всего были не эксцентричные выходки и даже не расточительство, а мечты о величии а-ля Карл XII. «Надо бы войну, чтобы как-нибудь отметить мое царствование», – говаривал Густав. Разумеется, речь шла о войне с Россией.

Ко второй половине восьмидесятых годов шведы начали уставать от такого монарха. Начал проявлять непокорство и парламент.

Победоносная война стала казаться Густаву единственным способом вернуть популярность и укрепить зашатавшуюся власть. Англия и Пруссия, с которыми Екатерина испортила отношения, всячески убеждали короля, что момент очень удобен: Россия прочно увязла в новой турецкой войне, все лучшие войска далеко на юге, Петербург почти беззащитен. Пруссия обещала военный союз, Англия – денежную помощь и антироссийскую морскую блокаду. Напомнили Густаву и о том, что еще в 1739 году Швеция заключила с Османской империей договор о взаимопомощи, если одна из сторон подвергнется нападению (ясно, чьему именно).

Дело оставалось за малым – чтобы Россия дала повод. Конституция запрещала королю начинать войну первым.

Сначала в качестве casus belli Густав попытался – довольно неуклюже – использовать обращение русского посла графа Разумовского к шведскому парламенту. Зная о воинственных планах короля, посол от имени государыни всего лишь уверял депутатов в добром и миролюбивом отношении России, но Густав объявил это грубым вмешательством во внутренние дела и попыткой вбить клин между королем и Риксдагом. В Петербург отправился ультиматум с совершенно невероятными требованиями: вернуть Швеции финские и карельские владения, утраченные в 1721 году, а заодно уж отдать и Турции всё, что она потеряла по Кючук-Кайнарджийскому миру, да и Крым впридачу.

В ответ Екатерина выслала шведского посла, но войны не объявила.

Тогда Густав поступил совсем авантюрно. В середине июня 1788 года отряд, переодетый в русскую форму, напал на шведских солдат близ финской границы. Эта провокация вызвала в Швеции взрыв негодования и позволила королю начать «оборонительную» войну.

Заранее стянутые к границе войска сразу же осадили две русские крепости, Нейшлот (город Савонлинна в современной Финляндии) и Фридрихсгам (Хамина). До Петербурга оттуда было всего двести верст. Кроме того к русской столице отправился втайне мобилизованный шведский флот, вышедший в море еще в начале июня.

Но поспешность и нетерпение пошли Густаву только во вред. Крепости без боя сдаваться отказались, а взять их шведы не смогли, потому что не подготовились к осаде. С морским походом получилось еще досадней. Чуть повремени Густав с экспедицией, и весь Балтийский флот русских уплыл бы в Средиземноморье – Екатерина собиралась повторить диверсию, осуществленную во время прошлой турецкой войны. Но шведы поторопились – и оказались лицом к лицу с полностью снаряженной русской эскадрой.

Так же бестолково развивалась эта авантюрная затея и дальше.

Надежды на поддержку Англии и Пруссии не оправдались. Вскоре грянула французская революция, и шведским союзникам пришлось заняться более насущными проблемами.

В результате маленькая страна с населением в два с половиной миллиона человек, с 30-тысячной армией и невеликим бюджетом оказалась один на один с евразийским исполином.

Правда, великая империя не могла стянуть к театру военных действий много сил. С большим трудом наскребли 15 тысяч солдат для обороны Финляндии. К тому же все лучшие полководцы сражались с турками. В Петербурге не нашлось никого лучше вице-президента Военной коллегии графа Валентина Мусина-Пушкина, никогда не командовавшего армиями и действовавшего очень вяло.

Но не проявляли активности и шведские войска, страдавшие от плохого снабжения. (Потом при подсчете жертв войны выяснится, что от болезней и лишений шведы потеряли в несколько раз больше людей, чем в боях).

Встретились в сражении лишь два флота.

Шестого июля 1788 года в Финском заливе они постреляли друг в друга из пушек и разошлись. Каждая сторона потеряла по одному кораблю и объявила себя победителем. На самом деле победителей тут не было, но был проигравший – шведский король, блицкриг которого провалился.

В следующем 1789 году повторилось то же самое: основная борьба происходила на море, и дела у шведов шли плохо. В мае Екатерине, правда, пришлось понервничать. Эскадра герцога Зюдерманландского (королевского брата) попыталась прорваться через Кронштадт, так что в Петербурге было слышно канонаду. Но нападение отбили, а в августе принц Нассау-Зиген, международный искатель приключений, недавно принятый на русскую службу, уничтожил эскадру адмирала Эренсверда у Роченсальма (современный город Котка).

Война обходилась Швеции дорого, в народе и в армии росло недовольство, но Густав всё надеялся на свою звезду.

В июне 1790 года – опять не на суше, а на море – произошли драматические события, наконец решившие судьбу войны.

Сначала 22 июня эскадра адмирала Василия Чичагова заперла в Выборгском заливе шведский флот, которым командовали оба брата, король и герцог. При прорыве шведы понесли большие потери, Густав еле спасся, а герцог Зюдерманландский был ранен.

Казалось, война закончена. Но через неделю удача переменилась. Часть спасшихся шведских кораблей нашла прибежище у стен крепости Роченсальм – в том же месте, где год назад погибла эскадра Эренсверда.

Русским флотом, тоже как в прошлом году, командовал принц Нассау-Зиген. Он имел большое преимущество в кораблях, не сомневался в победе и очень хотел сделать подарок императрице к годовщине ее восшествия на престол, поэтому неосторожно ринулся в атаку и угодил под страшный перекрестный огонь с вражеских кораблей и бастионов. Русские потеряли 64 судна и почти половину личного состава. В следующий раз морское поражение такого масштаба произойдет только при Цусиме.

Таким образом, чудо, на которое надеялся Густав III, всё же произошло. Теперь король мог рассчитывать на почетные условия. Он обратился к кузине с миролюбивым письмом. Та была только рада завершить ненужную ей войну, чтобы полностью сосредоточиться на турецких делах.

Договорились с невиданной для тогдашней дипломатии быстротой. Уже через месяц мир был подписан. Всё осталось, как было раньше. Двадцать тысяч шведов отдали свою жизнь по королевскому капризу ни за что.

Подданные не простили Густаву III провала его авантюры. Зачем нужен деспотический режим, если он не способен одерживать победы? В дворянских кругах составился заговор.

Финал Густава был таким же эффектным, как всё его правление. Сцена была разыграна в стокгольмском Оперном театре.

Шестнадцатого марта 1792 года во время бала-маскарада короля окружили офицеры-заговорщики. Лицо Густава было закрыто, но монарха выдала орденская звезда. «Здравствуйте, прекрасная маска!» – сказал по-французски один из убийц. Другой выстрелил королю в спину из пистолета, в дуло которого были забиты картечь и шесть согнутых гвоздей. Такая рана не могла не быть смертельной. Через несколько дней король скончался.

Но Швеция все-таки взяла у Екатерины реванш, хоть и не с помощью оружия.

После гибели Густава III корону унаследовал его четырнадцатилетний сын, а регентом стал герцог Зюдерманландский, который взял курс на сближение с Петербургом. Это устраивало и русскую императрицу. Возник проект скрепить союз браком короля с внучкой царицы Александрой Павловной.

В 1796 году юный Густав-Адольф прибыл в Петербург в качестве жениха. Свадьба была уже сговорена, назначили день обручения. За час до церемонии королю показали брачный договор, по которому его жене разрешалось остаться в православии. Густав-Адольф объявил, что Швеция – протестантская страна и по закону королева не может исповедовать другую религию. Уговорить его не удалось, обручение было сорвано.

Императрица оказалась в преглупом положении. В окружении всего двора она четыре часа ждала, когда наконец прибудет мальчишка-жених, а он всё не являлся. Когда ей сказали, что брак отменяется, у полной, рыхлой Екатерины случился микроинсульт. Полтора месяца спустя последовал второй удар, уже летальный.

Убийство Густава Третьего. И. Сакуров

Судьба любит посмеяться над земными владыками. Великой царице очень не повезло со смертью. Сосуд в мозгу лопнул, когда государыня находилась в отхожем месте. Екатерину не успели даже причастить. Она умерла, не приходя в сознание.

Среди поляков распространился слух, что императрица якобы велела установить у себя в уборной трон польских королей и Господь покарал старую кощунницу за такое святотатство. Но это легенда. Кажется, Екатерину все-таки погубил швед.

* * *

Оценивая итоги тридцатичетырехлетнего царствования Екатерины Второй, нельзя не признать его великим – если оценивать внешние параметры.

Эта царица запустила и использовала механизм, заложенный Петром, но ржавевший без употребления при его бездарных преемниках. Империя существует для того, чтобы расширяться – и при Екатерине она очень расширилась.

Территория распространилась на юг и на запад, поглотив Крым, Северное Причерноморье, Правобережную Украину, Белоруссию, Курляндию и Литву.

Еще значительнее был прирост населения, в основном за счет новых подданных. По ревизии 1762–63 годов в стране обитало около девятнадцати миллионов человек; перепись 1796 года показывает цифру почти вдвое большую – около тридцати шести миллионов.

Хоть подданные не стали жить богаче, но чрезвычайно возросли доходы казны – с 16 до 68 миллионов рублей в год. Это произошло не только из-за увеличения податного населения, но и вследствие некоторого упорядочения финансовой системы.

Благодаря росту бюджета у империи появилась возможность усилить свою вторую опору (после военной) – бюрократическую. Благодаря областной административной реформе приобрело некоторую стройность периферийное устройство. Это не изменило жесткой централизованности, без которой немыслимо государство ордынского типа, но «расширило» вертикаль за счет провинциального чиновничества и существенно повысило управляемость.

Важной переменой стало переформатирование государственной модели из самодержавной в самодержавно-дворянскую. Это – во всяком случае на время – укрепило систему власти, превратив высшее сословие страны из послушных (а иногда и непослушных) слуг в «младших партнеров» монархии.

Однако все эти достижения имели свою цену, подчас чрезмерную.

Платой за преданность дворянства стало окончательное порабощение крестьян – исторический анахронизм, который в XIX веке будет тормозить экономическое, социальное и нравственное развитие страны, а в более отдаленной перспективе завершится взрывом.

Да и само дворянство, вследствие естественной культурной эволюции, со временем перестанет довольствоваться своим положением и захочет большего: чтобы в России было «как в Европе» (а не как в Орде).

Из-за присоединения иноязычных, инославных, инокультурных регионов империя обзавелась хроническим недугом – «национальным вопросом», вернее, даже целым комплексом национальных вопросов. Как пишет В. Ключевский: «В пестрый состав населения этого государства польскими разделами введен был новый, чрезвычайно враждебный элемент, который не только не усилил, не поднял, но значительно затруднил наличные силы государства».

Одним словом, имперское величие – роза с очень острыми шипами.

Эпоха Екатерины представляет особый интерес для понимания законов власти, которые в тоталитарном государстве являются определяющими. История либеральной государыни, которая желала одного, а пришла к чему-то совершенно противоположному, наглядно демонстрирует, насколько ограничены возможности правителя, даже обладающего неограниченной властью. Власть всегда ограничена – строением государства, состоянием народа, настроениями элиты. Екатерина эту истину хорошо усвоила.

Следующее царствование дополнит урок о роли личности в истории, показав, что происходит, когда самодержец оказывается чересчур самодержавным.

Часть четвертая