Страна, ставшая империей
Когда страна, прежде бывшая национальным государством, то есть жившая преимущественно внутренними интересами, превращается в империю, содержание и смысл ее внешней политики кардинально меняются. Империя взваливает на себя массу тяжелейших обязательств. Нужно постоянно расширяться; нужно сохранять и увеличивать свое международное влияние; нужно защищать сателлитов; нужно тратить основную часть доходов на вооруженные силы. Одним словом, на этой розе хватает острых шипов.
На первый взгляд позиция, на которую Петр Первый вывел свою страну, выглядит невероятно выигрышной. Россия вошла в ряд великих держав, стала владычествовать в Балтийском бассейне, приобрела множество земель, а еще большее количество сделала в той или иной мере зависимыми – Курляндию, Мекленбург, Голштинию, да, в общем, и огромную Речь Посполитую. Захват южного побережья Каспия гипотетически открывал дорогу в Индию. За юго-восточными степями и пустынями лежала аппетитная Средняя Азия. Где-то по ту сторону Сибири маячила Америка, куда Петр снаряжал экспедицию Беринга.
И каждое, буквально каждое из этих достижений влекло за собой проблемы.
Положение одного из главных политических игроков Европы требовало активного вмешательства в любые конфликты, сулившие изменение баланса сил между державами.
Северогерманская зона влияния сталкивала Россию с Данией и Англией (король которой одновременно являлся ганноверским курфюрстом).
В подконтрольной Польше вечно происходили потрясения, требовавшие дипломатического, а то и военного вмешательства.
А еще приходилось участвовать в политических интригах Швеции, потому что одна из тамошних партий являлась союзницей Петербурга, и как же было ей не помочь?
Ослабление Турции позволяло надеяться на то, что в следующий раз, может быть, удастся закрепиться на Черном море, а то и получить заветный выход в Средиземноморье.
Таковы были искушения и соблазны новосозданной империи. Они определяли и ее дипломатию, которая становится чуть ли не самым первым из государственных дел, так что даже бездеятельная Анна, пренебрегавшая всеми другими сферами управления, считала своим долгом лично руководить внешней политикой.
Естественной союзницей России – по общей вражде с Турцией – была Австрия, и в 1726 году, при Екатерине I, две империи заключили договор о взаимопомощи: если на союзника нападет третья сторона, его следовало поддержать силой оружия. Архитектором этой геополитической конструкции был Остерман, самый дальновидный из российских деятелей этого межеумочного времени. В его докладе «Генеральное состояние дел и интересов всероссийских со всеми соседними и другими иностранными государствами» барон обосновал долгосрочную прочность и выгоды сближения с Австрией.
Насчет долгосрочности Андрей Иванович оказался прав, насчет выгод – не очень.
Дело в том, что у Австрии имелись враги и помимо Турции: прежде всего Франция, а также быстро крепнущее новое королевство Пруссия, соперничавшее с Веной за первенство в германском регионе. С Пруссией у Петербурга отношения будут эволюционировать по-разному, но Франция, первая держава Европы, станет вредить российским интересам всюду, где только сможет.
Важными европейскими странами тогда были Дания, Голландия и Швеция. Две первые традиционно дружили с Россией, третья очень сошлась с нею после Ништадтского мира. Однако неуклюжими, плохо продуманными действиями русское правительство настроило эти северные страны против себя. Причиной стал так называемый «голштинский вопрос», который будет проклятьем российской внешней политики на протяжении нескольких десятилетий.
Началось всё с того, что Дания, союзница Петра по Северной войне, захватила владения герцога Фридриха Голштинского, воевавшего на стороне Карла XII. Сын Фридриха, знакомый нам Карл-Фридрих, перешел в противоположный лагерь (женился на дочери Петра), но отнятых владений назад не получил. При Екатерине молодой человек стал большой персоной в Петербурге и убедил тещу-императрицу идти на Данию войной.
Похода не получилось – Англия объявила, что не пропустит русские корабли к Копенгагену, но воинственный демарш настроил против России и Данию, и Швецию (Карл-Фридрих ведь еще и претендовал на шведский престол). Обе эти страны, а за ними и Голландия примкнули к антиавстрийской, а значит и к антироссийской коалиции.
При Екатерине войны так и не возникло, но на европейском небосклоне сгущались тучи – сразу в двух пунктах, и оба имели к России непосредственное отношение.
Вот-вот должен был умереть старый польский король Август II, в споре за трон которого русские никак не могли остаться в стороне. И еще назревал конфликт из-за наследства австрийского императора Карла VI, где схлестнулись интересы почти всех европейских держав – Россия же, по договору, должна была в случае войны драться на стороне Вены.
Тут-то и обнаружилась истина, с которой Россия будет вынуждена считаться вновь и вновь: внешние задачи империи приоритетны по отношению к внутренним. Мы видели, что после смерти Петра правительство очень хотело сократить траты на армию, разорявшие страну. Но частичная демилитаризация продолжалась всего несколько лет и вместо экономии привела лишь к худшим расходам.
Адмиралтейство в Санкт-Петербурге. Гравюра XVIII в.
Из-за небрежения флот пришел в совершенный упадок. В 1731 году выяснилось, что к выходу в море пригодны всего 12 кораблей. Пришлось ввиду грядущих баталий наскоро восстанавливать морские силы. Специальная комиссия отказалась от чересчур дорогих многопушечных кораблей, но была вынуждена найти деньги на строительство судов среднего размера – чтоб хотя бы защитить собственные берега. К 1740 году, когда флот понадобился, в строю было уже 40 кораблей, но лишь один крупный, стопушечный.
Не получилось сэкономить и на сухопутных войсках. После Петра регулярная армия мирного времени насчитывала 157 тысяч солдат. В 1736 году эта цифра возросла до 240 тысяч. По данным И. Курукина, за аннинское царствование пришлось забрать в рекруты пять процентов всего мужского населения страны. Если считать только молодых мужчин, процент получится много выше.
Ничего не поделаешь: вооруженные силы – основной инструмент империи, и держать его всегда следует в боевой готовности. Со временем этот урок будет хорошо усвоен.
Очень коротко внешнеполитическое положение России после смерти Петра можно подытожить так: империя откусила больше, чем могла прожевать и тем более переварить, поэтому за некоторые куски пришлось сцепиться с другими хищниками, а кое-что и выплюнуть обратно.
Персидская ретирада
Самым проблемным из таких кусков были южные завоевания Петра, соблазнившегося царившей в Персии междоусобицей. В 1722 году русские войска без труда оккупировали большую территорию, протянувшуся вдоль Каспия на полторы тысячи километров, от Тарки до Астрабада. Это была плохо продуманная авантюра, которая России очень дорого обошлась: никакой прибыли, сплошные убытки, а главное – непонятно зачем нужен гипотетический плацдарм для экспансии в Индию, когда стране совершенно не до Индии.
Преемники Петра не знали, что делать с этой обузой: и отказаться от петровского наследия стыдно, и содержать накладно.
Размещенные в Персии гарнизоны так называемого Низового корпуса, двадцать батальонов, несли тяжелые потери – не столько в боевых действиях, сколько от гнилого климата, скверной воды и малярии. За один только 1725 год умерло больше пяти тысяч человек, и надо было все время слать новых рекрутов, не говоря уж о том, что снабжение и денежное довольствие корпуса ложились тяжким бременем на разоренную казну.
В уже поминавшейся записке генерал-прокурора Ягужинского, поданной сразу после смерти императора и ратовавшей за оптимизацию государственных расходов, впервые было высказано осторожное предложение как-нибудь отделаться от персидских владений, а вскоре уже весь Верховный Тайный Совет обратился к Екатерине с тем же. Императрица, неуверенно чувствовавшая себя на оставшемся после великого супруга троне, колебалась.
Надир. Неизвестный художник. XVIII в.
На первое время ограничились тем, что повелели командующему экспедиционными силами никаких новых земель не завоевывать, а удерживать то, что есть. Но эта полумера проблемы не решила. Деньги по-прежнему таяли, солдаты мерли.
Из Петербурга пришел новый приказ: попробовать найти в безначальной Персии какого-нибудь правителя, чтобы заключить с ним договор – и пусть заберет себе все захваченные области. Но и это оказалось непросто. Угадать, кто в Персии возьмет верх, было трудно.
Прежний шах Солтан Хусейн, свергнутый кандагарским эмиром Мир-Махмудом, сидел в заточении. Мир-Махмуда убил другой военный вождь, Мир-Ашраф, который заодно казнил и пленного шаха, но сын последнего принц Тахмасп укрепился на севере страны и провозгласил себя шахом. При этом настоящим предводителем этой фракции был не Тахмасп, а его главный полководец Надир. Он выгнал Мир-Ашрафа из столицы, однако в сваре участвовали еще и турки. Они воевали с войсками Надира, но при этом вели тайные переговоры с Тахмаспом. Разобраться во всех этих хитросплетениях было трудно.
Территории, возвращенные Персии по Гянджинскому договору. М. Романова
Выбраться из осиного гнезда очень хотелось, но боялись, что Персия достанется главному оппоненту – Турции, и потому всё тянули с эвакуацией.
Наконец в 1732 году в Реште подписали с Тахмаспом договор, по которому шах получал назад все южное побережье Каспия в обмен на обещание не мириться с турками. С облегчением вывели оттуда гарнизоны, а Тахмасп немедленно обманул – помирился с Турцией, отдав ей соседствующую с российскими владениями часть Кавказа.
На счастье против шаха взбунтовался Надир, заклятый враг Турции, и война началась сызнова. В конце концов от нее устали и в Стамбуле.
Еще три года спустя пришлось подписывать новый договор, Гянджинский, теперь с Надиром. Отдали ему последнее, что оставалось от петровских побед: Баку с Дербентом, уже безо всяких дополнительных условий.
Получалось, что множество солдатских жизней (30 000, а то и 40 000 умерших) и миллионы рублей потрачены впустую. Попытка южной экспансии закончилась полным крахом.
Польская война
В начале 1733 года произошло событие, к которому активнее всего готовилась Франция: умер польский король Август Сильный. Интерес Версаля к неближней стране имел две причины – политическую и династическую. Во-первых, появилась возможность ослабить Австрию, посадив на освободившийся трон своего кандидата, а во-вторых, удобный кандидат был наготове. Несколькими годами ранее Людовик XV женился на дочери бывшего польского короля Станислава Лещинского, в свое время изгнанного из Варшавы русскими войсками.
Эта затея не могла понравиться ни Вене, у которой имелся свой претендент, ни тем более Петербургу, где к нежеланию выпускать из зоны своего влияния Польшу тоже присоединялись династические эмоции. Дело в том, что Людовик предпочел Марию Лещинскую русской царевне Елизавете Петровне – обидно.
Французская дипломатия, самая предприимчивая из европейских, завладела инициативой. Станислав появился в Польше первым и заручился поддержкой большинства знати, в том числе примаса Потоцкого. Отсекая конкурентов, эта партия провела сейм, на котором было постановлено, что королем может быть избран во-первых, только этнический поляк, а во-вторых, ни в коем случае не владетель какой-то иной страны. Таким образом исключался русский кандидат, сын покойного Августа, тоже Август, курфюрст саксонский.
Но, как всегда бывало в Польше, решение не было единогласным, и недовольные обратились к России с документом, озаглавленным «Декларация доброжелательности», прося защитить шляхетские свободы. В Петербурге только этого и ждали. В дальнейшем лозунг защиты традиционных польских вольностей станет главным пропагандистским оружием России в борьбе за контроль над несчастной Речью Посполитой.
До избирательного съезда русские вмешаться не успели, но лифляндский губернатор Петр Ласси уже вел армию спасать «доброжелателей».
Правда, отвыкшие от боевых походов полки поспешали неважно, и в августе Станислав был-таки провозглашен королем, но это русских не остановило, тем более что от Смоленска двигался еще один армейский корпус. Всего на польско-литовскую территорию вторглось около 50 тысяч солдат, противостоять которым партия Станислава не могла.
В сентябре пророссийская шляхта выбрала королем Августа III Саксонского, а генерал-аншеф Ласси занял Варшаву, преподнеся новому монарху его столицу.
Фельдмаршал Пирс Эдмонд (Петр Петрович) Ласси. Гравюра. XVIII в.
Лещинский со своими сторонниками ушел в хорошо укрепленный Гданьск и стал дожидаться помощи от французов. Туда же явился и Ласси, но смог привести с собой всего 12 тысяч солдат – остальные сражались по всей Польше с врагами Августа. Осадной артиллерии не было вовсе, поэтому блокада растянулась на месяцы.
Разгоралась большая европейская война, но очень странная.
Австрия воевала с Францией и ее союзниками (испанцами, сардинцами и несколькими немецкими княжествами) в Германии и в Италии, но не в Польше. Россия, союзница Австрии, войны никакому иностранному государству не объявляла, но на деле сражалась с французскими отрядами Лещинского и обещала Вене прислать солдат на западный фронт.
Русское командование очень боялось, что Людовик пришлет к Гданьску флот с большим десантом, и торопилось взять город прежде, чем это произойдет. Поэтому в лагерь прибыл самый главный военный начальник фельдмаршал Миних. Как человек решительный, он не стал слушать осторожного Ласси и повел дело к генеральному штурму.
В конце апреля приступ состоялся – и был отбит с тяжелыми потерями. Из восьми тысяч солдат, участвовавших в штурме, полегла четверть. Решительности у Миниха было больше, чем военных талантов.
Это неудачное дело осталось единственным крупным сражением польской войны. Кампания закончилась бы плохо, если бы Людовик XV прислал тестю серьезную подмогу, но, когда французская эскадра наконец прибыла, с нее высадились лишь две с половиной тысячи солдат, которые не могли изменить ситуации. К этому времени к русским присоединилась большая саксонская армия, а затем прибыла и тяжелая артиллерия.
В конце июня Гданьск капитулировал. Лещинский еле спасся, переодевшись крестьянином. Он был староват для подобных приключений и впоследствии в Польше уже не появлялся.
Но на западном театре война продолжалась, австрийцы требовали выполнения условий союзного договора, и Ласси отправился в Германию с двадцатитысячной армией. Хватило одного ее появления, драться не пришлось.
Стороны приступили к долгим, трудным переговорам, которые завершились лишь три года спустя миром, более выгодным для Франции, чем для Австрии. Россия удовлетворилась тем, что посадила на польский трон своего кандидата и в этих дипломатических баталиях напрямую не участвовала. У нее происходили иные сражения, кровавые.
Турецкая война
Взять реванш за Прутское поражение 1711 года, сведшее на нет все колоссальные усилия Петра утвердиться на Черном море, было заветной мечтой российского правительства. Для того и заключили союзный договор с Австрией, несмотря на все опасности и издержки этого альянса.
Относительно легкая победа в Польше придала Петербургу уверенности в своих силах. Казалось, и обстоятельства благоприятствуют новой войне. В Персии на турок наседал Надир; у союзницы Австрии, начавшей мирные переговоры с враждебной коалицией, вот-вот должны были освободиться руки; главное же – в Польше уже стояла в боевой готовности большая армия.
Из Константинополя русские резиденты доносили, что момент удачный, Порта слаба как никогда. «Дерзновенно и истинно донесу, – писал поверенный в делах Вешняков, – что в Турции нет ни начальников политических, ни руководителей военных, ни разумных правителей финансовых; все находится в страшном расстройстве и при малейшем бедствии будет находиться на краю бездны». (То же самое можно было бы сказать и о России, но издали собственная держава всегда кажется мощнее).
Аннинским кабинет-министрам во главе с Остерманом, а еще больше президенту военной коллегии Миниху идея компенсировать потерю персидских владений черноморскими приобретениями представлялась соблазнительной. За поводом дело не стало. Вассал и союзник султана крымский хан повел свои войска на Персию через Кабарду, которую в Петербурге считали российской территорией (с чем, впрочем, не соглашались в Стамбуле). Такое случалось и прежде, но дело ограничивалось дипломатическими протестами. Теперь же решили ответить на вторжение вторжением – мягко говоря, диспропорционально.
Генерал Леонтьев двинулся из Польши на Крым с большой армией; вторую армию, тридцатитысячную, повел к Азову недавно произведенный в фельдмаршалы Ласси.
Таким образом, если польская кампания может быть названа «вынужденной агрессией» – Россия не хотела выпускать Польшу из сферы своего влияния, то новая война была начата с завоевательными целями. Надеялись, что она будет недолгой, а победа быстрой. Особая хитрость заключалась в том, что с Турцией отношений не разорвали – всё это выглядело как акция возмездия против Крыма.
Благодаря этой уловке выгадали несколько месяцев, но безо всякого толку. Первая попытка вторгнуться в Крым осенью 1735 года закончилась неудачей – прорваться через Перекоп не удалось. А когда весной 1736 года боевые действия возобновились, Порта обнаружила, что часть русской армии нацелилась на османский Азов, и началась большая война. Посла Вешнякова выслали из страны, стали собирать войско.
Теперь в Крым шел уже сам фельдмаршал Миних – с такими силами, что хан противостоять им не мог. Крепость Перекоп капитулировала в мае, а в июне пала и крымская столица Бахчисарай, разграбленная и сожженная в отместку за все вековые обиды.
Боевые потери русских были невелики, и все же в этом походе Миних похоронил добрую половину своей армии. Адъютант фельдмаршала Манштейн объясняет ужасающие потери так: «И хотя я большой почитатель графа Миниха, однако я не могу вполне оправдать его ошибки в эту кампанию, стоившую России около 30 000 человек. …В обращении своем Миних был слишком суров; он часто без надобности изнурял солдат; в самое жаркое летнее время, вместо того чтобы выступать в поход ночью или за несколько часов до рассвета, армия, вместо того чтобы воспользоваться свежестью воздуха, почти всегда выступала часа два или три после восхода солнца. Это обстоятельство много содействовало распространению болезней в войсках».
Султан принимает европейских дипломатов. Неизвестный художник. XVIII в.
Пришлось очистить только что захваченный полуостров без боя, чтобы вывести остатки армии на здоровое место, к берегу Днепра.
Тем временем командующий второй армией Ласси без особенного шума и потерь принудил к сдаче Азов, прежде чем туда прибыли турецкие подкрепления.
Таковы были итоги кампании 1736 года – вроде бы впечатляющие, но неокончательные, поскольку Турция по-настоящему воевать еще не начала.
Чтобы разделить ее силы, Петербург после долгих увещеваний наконец заставил Австрию исполнить свои союзнические обязательства. Армия императора Карла VI двинулась в наступление и действительно оттянула на себя значительную часть турецких войск.
Это позволило Миниху осадить мощную вражескую крепость Очаков. Как и под Гданьском, бравый фельдмаршал не стал рассусоливать и жалеть своих солдат. Тридцатого июня подошел к городу, а второго июля уже стал его штурмовать.
Поначалу всё пошло еще хуже, чем в Гданьске. Из-за плохой подготовки (нехватки фашин и длинных лестниц) солдаты застряли во рву, где турки два часа палили по ним сверху и уложили около четырех тысяч человек. Храбрый Миних носился среди толп с обнаженной шпагой, кричал, но сделать ничего не мог. В конце концов, люди побежали. Турки догоняли их, рубили. Побоище грозило превратиться в полный разгром, но ситуацию спасло чудо.
В охваченной пожаром крепости вдруг взорвались пороховые склады. Жертв было так много, а разрушения столь велики, что в гарнизоне началась паника. Турки бросились вон из пылающего города, и он достался победителям, которые только что считали себя побежденными.
Взятие Очакова в 1737 году. Неизвестный художник. XVIII в.
Эта не слишком триумфальная виктория так и осталась единственной за всю кампанию. Фельдмаршал Ласси ненадолго заглянул в Крым и снова оставил негостеприимный полуостров, боясь «великого армии разорения» из-за безводья и эпидемий. Не порадовали и австрийцы, потерпевшие в Боснии поражение от турок.
В украинском Немирове начались было русско-австрийско-турецкие мирные переговоры, потому что затягивать разорительную войну никому не хотелось. Однако сразу же выяснилось, что стороны оценивают ситуацию по-разному. Гордясь разорением Бахчисарая, взятием Азова и Очакова, русские представители потребовали отдать им Крым и Кубань, а заодно и придунайские земли. Турецкие делегаты отвечали, что Азов был слабо укреплен, а за Очаков русские заплатили слишком дорогую цену и их армия обескровлена. Австрийцам же похвастать было нечем.
Демонстрируя силу, турки атаковали Очаков и едва не отбили его обратно, да тут еще очень некстати Ласси отступил из Крыма.
Шафирову, Неплюеву и Волынскому (в то время еще не кабинет-министру) пришлось умерить запросы. Они уже соглашались обойтись без Крыма и придунайских областей. Затем отказались и от Кубани, прося лишь Азов с Очаковым. Австрийцы вели себя еще покладистей – им эта война вообще была ни к чему.
Видя это, турки передумали мириться. Стало ясно, что противостояние будет долгим.
1738 год не принес России ничего хорошего. Очаков все-таки пришлось оставить, и не в результате неприятельских действий, а потому что в гарнизоне началась чума и люди умирали тысячами. Через полвека Очаков придется брать снова, с огромными жертвами.
Главной стратегической задачей Миних назначил взятие крепости Бендеры, но из-за нехватки фуража передохли лошади и быки, обозы остановились. Армия повернула обратно, даже не добравшись до места.
Австрийцы активности не проявляли и, наоборот, стали требовать русской подмоги. Единственным мало-мальски отрадным событием был очередной визит фельдмаршала Ласси в Крым, где он окончательно разрушил Перекопскую крепость – хотя, как известно, лучшим защитником полуострова была не она, а нехватка питьевой воды.
Русские дипломаты сделали султану совсем уже умеренное предложение: отдать один только Азов, а в Очакове и еще в одной крепости, Кинбурне, просто разрушить укрепления. Но Стамбул не согласился и на это.
Делать нечего, пришлось копить силы для нового наступления. К кампании 1739 года Миних собрал все наличные войска и резервы: шестьдесят с лишним тысяч солдат, 250 орудий. Задача состояла в том, чтоб взять крепость Хотин, ключ к Дунайской области.
Двадцать восьмого (семнадцатого по русскому стилю) августа у местечка Ставучаны русская армия наконец одержала настоящую, ничем не омраченную победу. Турецкий главнокомандующий Вели-паша попытался окружить Миниха, но имел для этого недостаточно сил, которые к тому же плохо координировали между собой. Плотные массы регулярной русской пехоты легко отбивали атаки татарской конницы, постепенно продвигаясь вперед, и в конце концов охваченное паникой османское войско разбежалось. При том, что в сражении с обеих сторон участвовало около полутораста тысяч воинов, потери были микроскопическими: у русских пало всего 13 солдат, да и у наголову разгромленных турок убитых насчитывалось едва за тысячу.
Крепость Хотин
Грозный Хотин после этого достался фельдмаршалу вообще даром – почти весь гарнизон сбежал, и паше пришлось сдаться. Молдавия немедленно признала власть императрицы Анны.
В Петербурге началось ликование. «Восторг внезапный ум пленил», гласила первая строка ломоносовской «Оды на взятие Хотина», где далее провозглашается:
Россия, коль счастлива ты
Под сильным Анниным покровом!
Какие видишь красоты
При сем торжествованьи новом!
Какие России могли видется «красоты́» мы знаем из «Генерального плана войны», составленного Минихом для государыни еще в 1735 году. В этом документе, по-своему тоже весьма поэтичном, фельдмаршал предвещал, что Россия сначала подчинит себе Крым, Дон и Днепр, затем Кубань и Кабарду, далее Молдавию и Валахию (Румынию), после чего и «греки спасутся под крылами Российского орла», а закончится война как раз в 1739 году: «Знамена и штандарты ее императорского величества будут водружены… где? В Константинополе. В самой первой, древнейшей греко-христианской церкви, в знаменитом восточном храме Святой Софии в Константинополе она будет коронована как императрица греческая и дарует мир… кому? Бесконечной вселенной, нет – бесчисленным народам. Вот – слава! Вот владычица! И кто тогда спросит, чей по праву императорский титул. Того, кто коронован и помазан во Франкфурте или в Стамбуле? Вот слава! Вот владычица!»
Русско-турецкая война 1735–1739 гг. М. Романова
В 1739 году о Константинополе уже никто не мечтал, однако славная Ставучанская победа позволяла надеяться на выгодный мир.
Увы, Россию подвела союзница. От австрийской помощи, которой так упорно добивался Петербург, выходили одни беды.
В то самое время, когда Миних шел к Хотину, австрийцы потерпели сокрушительное поражение в Сербии, после чего были вынуждены сдать Белград – потеря позначительней Хотина. Хуже того, союзник заключил сепаратный мир, уступив Турции несколько областей.
Россия осталась один на один с Османской империей, окрыленной своей победой.
Четырехлетняя война вскоре за тем и закончилась. Турки отдали России – уже не в первый раз – обременительный Азов с окрестностями, но без прав строить там крепость. Платой за эти несколько десятков квадратных километров была гибель половины армии (113–114 тысяч человек) и миллион рублей дополнительных военных расходов.
«Россия не раз заключала тяжелые мирные договоры; но такого постыдно смешного договора… ей заключать еще не доводилось и авось не доведется», – пишет Ключевский в 1904 году (за год до совсем уж печального Портсмутского мира).
Шведская война
Но плата за «дорогую фанфаронаду», как обозвал Турецкую войну Ключевский, была еще не полной. Дряхлая Османская империя сопротивлялась натиску России и Австрии так упорно и долго, что у другого старинного врага, Швеции, возник соблазн взять реванш за Ништадтский мир. Шведам стало ясно, что русский сосед уже не так грозен, как при Петре Великом.
Северное королевство, само еще недавно пытавшееся стать империей, переживало тяжелые времена. Власть монарха, непререкаемая при Карле XII и его отце, превратилась в фикцию. Король Фридрих I (1720–1751) полностью зависел от Секретного комитета, представительного органа, где заседали 50 дворян, 25 священников и 25 горожан. В этом парламенте состязались две политические партии. Сторонники одной из них (оппоненты презрительно называли их «ночными колпаками» или просто «колпаками») выступали за то, чтобы Швеция приспособилась к новым условиям существования, покончила с воинственностью и занималась внутренними проблемами. Разумеется, «колпаков» всячески поддерживал Петербург, через своих послов активно влиявший на шведскую политическую жизнь.
Но в 1738 году, не в последнюю очередь из-за русских военных неудач в Турции, правительство «колпаков» пало, и его сменило новое, состоявшее из «шляп» – так именовалась антироссийская партия, ностальгировавшая по былому величию и мечтавшая о реванше. Возглавил новый кабинет Карл Юлленборг, двадцатью годами ранее участвовавший в упорных и безрезультатных шведско-российских переговорах на Аландских островах.
Швеция сразу начала готовиться к войне, целью которой был возврат всех утраченных в 1721 году областей, включая и Петербург. Завязались активные сношения с Турцией, сулившей Стокгольму финансовую поддержку, и с Францией, тоже обещавшей денег.
В октябре 1738 года Юлленборг заключил договор о дружбе и субсидиях с Версалем, а еще год спустя со Стамбулом, но всего лишь оборонительный, поскольку к этому времени турки уже помирились с русскими.
Однако в Швеции так разохотились воевать, что давать обратный ход было поздно. Дело оставалось за малым – за поводом. И Россия, совсем не желавшая осложнений, с медвежьей ловкостью предоставила отличнейший casus belli.
В ходе тайных переговоров с Турцией член Секретного комитета майор Синклер курсировал между Стокгольмом и Константинополем. Об этом разузнал российский посланник Михаил Бестужев-Рюмин и сообщил в Петербург, посоветовав «анлевировать» (похитить) интересного эмиссара где-нибудь на обратном пути из Турции. Было известно, что Синклер будет иметь при себе послания от султана и великого везиря.
Донесение попало к фельдмаршалу Миниху. Тот по своему обыкновению долго ломать голову не стал, а приказал трем бравым кавалерийским офицерам «старатца его [Синклера] умертвить или в воде утопить, а писма прежде без остатка отобрать». Это и было исполнено в июне 1739 года. Минихов адъютант рассказывает: «Русские офицеры, узнав через шпионов, какою дорогою он поехал, погнались за ним и догнали в одной миле от Нейштеделя [в Силезии]. Они остановили его, отняли оружие и, проводив его несколько миль далее, убили его в лесу. После этого подвига они обобрали его вещи и бумаги. Однако в бумагах не оказалось ничего важного».
Исполнителей ради секретности на всякий случай арестовали и сослали в Сибирь, где несколько лет продержали в остроге, но следы замести не удалось, и разразился громкий скандал. Россия, конечно, всё отрицала, но в слежке за Синклером участвовало слишком много народу, так что свидетелей хватало. Правительство «шляп» использовало этот инцидент для еще большего воспламенения реваншистских настроений. Общественное мнение (а оно в Швеции, в отличие от России, имело значение) было за войну. Того же требовала и армия.
Убийство майора Синклера. Лубок. XVIII в.
Возможно, скандал так и остался бы без последствий, но после смерти Анны Иоанновны, падения Бирона, а затем и Миниха, у шведов возникло ощущение (в общем, верное) что российская власть находится в кризисном состоянии. Регентша Анна Леопольдовна ничем не управляла, а французские дипломаты еще и давали понять, что возможен новый переворот и что Елизавета к шведским притязаниям будет благосклонна.
И вот в июле 1741 года, с довольно странным двухлетним опозданием, Швеция объявила России войну – в первую очередь из-за майора Синклера.
Битва двух скверно управляемых стран разворачивалась неуклюже.
Нападающие не сумели использовать фактор неожиданности. Удар планировалось нанести в Финляндии, поближе к Петербургу, но войска были рассредоточены и малочисленны, суммарно всего лишь 18 тысяч солдат.
Хоть русские и не были готовы к войне, а все же выступили быстрее – даже раньше, чем к театру боевых действий прибыл шведский главнокомандующий Карл Левенгаупт.
Опытный Петр Ласси нанес одному из неприятельских корпусов поражение у приграничного Вильманстранда, взял и сам этот город, но затем отошел обратно. Наступило трехмесячное затишье, когда обе стороны просто стояли на месте и копили силы, а силы, наоборот, таяли из-за болезней. В те антисанитарные времена такое происходило почти всегда, если армия надолго вставала лагерем.
Медлительность шведов объяснялась еще и тем, что они надеялись на переворот в Петербурге. Как раз в это время Шетарди с Лестоком уговаривали Елизавету Петровну вступить в переписку с Левенгауптом и посулить ему возврат отцовских завоеваний. Ничего подобного цесаревна обещать не стала, но все же скомпрометировала себя тайными сношениями с вражеским командованием.
Когда, уже в ноябре, Левенгаупт двинулся на Выборг и российское правительство приказало гвардейским полкам идти на шведов, Елизавета испугалась остаться в столице без верных ей офицеров и решилась-таки действовать.
Одним из первых шагов победившей партии было перемирие с шведами. Однако те зря надеялись на благосклонность новой правительницы. Одно дело быть опальной царевной, и совсем другое – государыней. Императрица Елизавета согласиться на шведские условия не могла.
Война скоро продолжится.
Таким образом, начиная с 1733 года нервическая лихорадка сотрясала не только российскую верховную власть, но и всю страну, которая беспрерывно воевала или ждала войны, причем один конфликт порождал следующий. Победа в Польше побудила Петербург напасть на Турцию, а неудачи турецкой кампании привели к агрессии со стороны шведов. Все это выглядит какой-то цепочкой случайностей, но на самом деле, невзирая на сумбур российской внешней политики «нервного» времени, именно в этот период определились ее приоритетные цели, к достижению которых держава будет стремиться на протяжении всего XVIII столетия.
Стало очевидно, что на севере Европы возможности дальнейшей экспансии исчерпаны. Попытки вроде голштинской наталкивались на серьезное сопротивление европейских держав – Франции, Англии и быстро усиливающейся Пруссии. Юго-восточный вектор – персидский и среднеазиатский – был империи пока не по силам в силу чересчур высокой затратности. Но имелись иные, более выигрышные перспективы расширения: на западе – за счет пришедшей в окончательный упадок Речи Посполитой; на юге – к Черному морю, все еще остававшемуся внутренним озером хиреющей Турции.
Но к решению этих монументальных задач молодая, толком не вставшая на ноги империя еще была не готова. Сначала ей следовало укрепить собственную стабильность.