ци, в которой побеждают, внушая противнику панический страх и подавляя его волю к сопротивлению, и, наконец, поединок посредством духовного воздействия, которое вообще не оставляет следа в сознании[72]. Способность внушать страх действием ци разумнее всего объяснить взрывчатой, изменчивой природой ци, которая обнажает в знакомых образах нечто «совсем иное», что и вызывает чувство ужаса. О ней сообщает, к примеру, классическая даосская характеристика мудрого правителя, чья власть проистекает как раз из «покойного сидения»:
«Сидя, как труп, он являет драконий образ (т. е. апофеоз жизненности).
Храня безмолвие, он издает громоподобный глас».
В классических текстах тайцзицюань низший уровень обучения соответствует усвоению нормативных движений, которые являются своеобразным отпечатком духовной матрицы бытия. Это стадия ученичества и технического мастерства. Далее следует качественный скачок: практикующий обретает «силу понимания», т. е. открывает в себе силу соматического бдения. Природа этой способности описывается в следующих словах:
«Понимание внутренней силы в человеке пребывает в пределе зрения и слуха, способности изменяться с каждой встречей, постигать в себе чудесное действие кривизны в движении, достигать просветленности без усилия, иметь чувствительное знание внутреннего и внешнего движений. Тот, кто достиг такой способности, будет всегда действовать безупречно, и ему не нужно будет думать о том, что ему делать»[73].
Пассаж проникнут замечательной двусмысленностью: наибольшая ясность восприятия достигается здесь, как и в исповеди Шэнь Чжоу, в самом пределе, высшей чистоте зрения и слуха. Мы воспринимаем с наибольшей ясностью, когда предоставляем органы восприятия самим себе, просто даем себе слышать и видеть. Но в этом пространстве просветленного восприятия, как легко понять, сходятся, собираются, поддерживая и усиливая друг друга, знание, ощущение и даже действие. Точка такого схода, скрещения и есть, если воспользоваться выражением С. Нагатомо, «соматическое поле» и одновременно импульс внутренней трансформации последнего. В ней я и мир творимся совместно. Надо думать, не случайно древние китайцы называли органы восприятия «небесными чиновниками»: чуткое на-следование «импульсу превращений» позволяет оставить мир, выявить все сущее в нем, но лишь в качестве образов в светлом зеркале бдящего сознания. Вновь открываемые соответствия, конечно, превосходят эмпирический опыт, и принцип «следования» на этом уровне имеет отношение не к физической реакции, а к спонтанному круговороту жизненного аффекта, к внутреннему истоку всего происходящего. Эта чувствительность как раз дарует способность предупреждать внешние действия, всегда успевать. Современные технологии позволяют даже наглядно демонстрировать эффект непосредственного контакта с имманентной реальностью жизни. Достаточно вспомнить блокбастер «Матрица», герой которого, мастер боевых искусств по имени Нео (новый человек!), побеждает закабалившую сознание людей компьютерную систему благодаря способности входить в прямое общение с реальностью, тогда как компьютеры могут познавать мир лишь опосредованно, путем логических операций.
В терминах феноменологии тела у Анри можно сказать, что органическое тело преображается здесь в трансцендентное тело абсолютного субъекта – «первопредка», «изначальный облик» каждого из нас: ровный и чистый свет изначального зияния бытия. Это уровень молниеносного «переноса», взаимного отражения всех вещей – мгновенного, безукоризненно точного и полного, так называемого «соответствия в подобии» (сян ин). В нем посредством хаотической зыби первичных микровпечатлений возникает мир типовых форм, которыми удостоверяется и хранится жизнь вечная.
Пустотное единство описанного здесь сферического, структурированного по образу спирали пространства не имеет отвлеченного принципа, в нем собираются все единичности, высвобождается конкретность всякого места, каждый факт возвращается к своей фактичности. В ней есть, таким образом, добавочное измерение, превосходящее пространство и время. Вот почему соматическое прозрение предоставляет всему быть, высвобождает всему пространство жизненного роста. Просветленный дух способен, как нам уже известно из даосских книг, изменяться при «каждой встрече» в промежуток времени, который короче самой короткой длительности. Речь идет о свободе от материального мира, но не об уходе из него и тем более его отрицании. Огненный столб бдящей воли в ее восходящей «(экс)центрированности» проясняет и усиливает сам себя, одновременно все отчетливее выявляя мир вещей. Не будучи ни реакцией, ни даже тактическим маневром, преображение знаменует введение вещи в горизонт открытости соматического сознания, подобного распахнутости пустого, сиятельного и бескрайнего купола небес. Именно так Лао-цзы заповедовал «смирять» тех, у кого есть «избыток желаний». Бдение, по Лао-цзы, пособляет вещам, ибо способствует их взаимному самовосполнению, вводит их в перспективу всеединства и беспредельной жизненной мощи.
Есть в этой способности и очевидная практическая польза. Поскольку соматическая просветленность предшествует всем вещам, она позволяет упреждать любое действие противника (любопытный поворот азиатской темы предупредительного поведения). Мастер тайцзицюань не видит противника и тем более не дает противнику видеть себя. Он лишь «следует силе обстоятельств», которую приучается распознавать, взращивая в себе духовную чувствительность телесного сознания. Не входя в конфронтацию в точке контакта, он преобразует физическую силу в мощь вращающейся сферы, намного превосходящую пространство материального тела. В границах (безграничных) этой сферы движение энергии и выброс силы не могут быть произвольными, но регулируются бытийной «волей» в соответствии с мировым ритмом проистечения энергии.
Высшему уровню мастерства в тайцзицюань дается довольно конвенциональное определение: «духовная просветленность» (шэнь мин). Технически речь идет о мгновенной реализации всего потенциала контакта без внешнего движения и даже на расстоянии, т. е. о полном преодолении условностей физического мира. Просветленность дарует понимание, потому что предполагает внутреннюю отстраненность от всего воспринимаемого и переживаемого. Но эта дистанция принадлежит внутреннему телу и потому имеет и чувственное, и практическое измерения. Вот почему бдящее сознание порождает навыки и целые традиции духовной практики, лежит в основе образования, но в то же время обладает способностью прерывать автоматизм привычки – или, как выразился один китайский художник, «взмахом кисти стирать все накопленное предыдущими поколениями».
Ключ к последовательному прояснению телесной сознательности в тайцзицюань – решимость превзойти, т. е. «оставить» все наличное и данное, постоянная открытость самой открытости бытия. Основные этапы этого пути названы в устном наставлении:
«Если применять физическую силу, будешь косным.
Если следить за дыханием (ци), будет застой (в течении энергии).
Если полагаться на волю, будет одухотворенность (лин).
Если нет воли, будет чудесное действие (мяо)».
Первые две стадии относятся к физике и психосоматике человеческого бытия. Третья ступень обозначает уровень духовного ритма, резонанса мировых сил, который превосходит уровень собственно биологической жизни. Наконец, «чудесное действие» (мяо) или «чудесное соответствие» (мяо ин) указывает на невероятный «гром не из тучи»: совершенно спонтанное и пустотное соответствие внутренней и внешней сторон опыта в зеркальности бытия, когда все само делается и само сказывается. Мастер жизненного бдения в любой ситуации удерживает превосходство, не выказывая себя и, стало быть, не навлекая противодействия и тем более неприязни других.
Духовное бдение лишь позволяет с необычайной ясностью увидеть то, что изначально предоставлено человеку мощью «жизненной воли» – решительно ничего не-волящей: открыть родной мир. Так на картинах китайских живописцев «чань-буддийской школы» из вихря всесокрушающей, все и вся рассеивающей жизненной воли внезапно проступают знакомые, даже стереотипные детали: дерево, домик, дорога и одинокий путник – мир типовых форм, навеки впечатанных в жизнь силой просветленного сердца. Парадокс в том, что дать жизнь миру может лишь тот, кто научился его не видеть (в положительном смысле: не видеть). Еще Лао-цзы изрек скандальную (но поэтому, наверное, оставшуюся незамеченной) истину о том, что при всей неизбежности разделения людей на добрых и недобрых не ценить первых и не презирать вторых есть «главный секрет» мудрости. Или, как гласит китайская поговорка, «учитель и ученик подобны двум прохожим, которые случайно сторговались на дороге и разошлись, забыв друг о друге».
Здесь мы неожиданно открываем истоки регулярных кризисов государственности евразийского типа с ее идеалом «симфонии» духовной и светской властей, небесной вечности и земного века. В точке высшей ясности духа, когда все есть таким, каким оно видится, и духовный опыт совпадает с «пределом зрения и слуха», религиозная традиция просто дублирует эмпирическое восприятие, а на практике в силу своего авторитета подавляет и подменяет собой государство, которое становится фактически объектом внешнего управления (Византия под турками, Тибет под монголами[74]). В этой ситуации инверсии небесного и земного, переноса на естественное восприятие небесного света жизни (что, замечу, с древности было известно и в Китае) иерократия питает мечты о духовном величии традиционного жизненного уклада при полном бессилии государства.
Каким образом описанная феноменология «бдящего сознания» определяет формы человеческого социума? Несомненно, она бросает серьезный вызов западной социальной теории. Последняя даже в своих коллективистских изводах основывается на индивидуализме. Индивид в западной мысли эпохи модерна – носитель разума и, соответственно, законодатель общественной жизни и главная обществ