2016–2019 гг
Синергия и грядущее евразийское содружество
В Азии больше всего поражают, во-первых, великое разнообразие языков, народов, культур и, во-вторых, способность этих народов и культур свободно уживаться в русле прочного, настоянного на тысячелетиях, сочащегося всеми ароматами жизни быта. Наблюдая этот человеческий океан, со временем понимаешь, что основой его непривычного, малопонятного для европейцев уклада, в котором единство и многообразие не просто сосуществуют, но именно обусловливают и проницают друг друга вне и поверх юридических формальностей, является ритуал как принцип и норма общественной практики. Ритуал есть, прежде всего, особого рода коммуникация, которая утверждает единство через разделение. Ритуал обещает встречу именно несоизмеримых величин. Отсюда его первостепенная роль в регулировании отношений не только между индивидами и сообществами, но и между государствами, и целыми цивилизациями.
Азия с древности считалась «первой частью вселенной», и, надо думать, не случайно: великие азиатские цивилизации сохранили органическую связь с наиболее глубинными основами психической жизни человека. Азиатские религии и культурные традиции воспитывают в личности чувство причастности к родовой полноте существования, требуют от нее возвращения к состоянию блаженной самодостаточности младенца в «утробе мира» и учат коммуникации интимной, бессловесной. Спор между фаустовским человеком
Запада, разрывающим путы природы и стремящимся к господству над ней, и «ветхим Адамом» Востока, живущим в с-мирении, то есть в мире с миром, стар словно сама история и, по-видимому, не разрешится, пока история не придет к концу.
Несмотря на давность спора между западным и восточным типами миросознания, реальные последствия различий между ними все еще недостаточно продуманы и осознаны. Факт неудивительный: слишком глубокие пласты человеческой психики и практики он затрагивает, слишком многое поставлено на карту для обеих сторон. Но сегодня, в момент явного исчерпания интеллектуальных ресурсов Модерна, заставляющий Запад отказываться от прежних догм и открываться, часто помимо своей воли, более аморфным и гибким мировоззренческим установкам Востока, складываются как никогда благоприятные условия для диалога Запада и Востока и выработки основ действительно глобального мира, в котором эта фундаментальная оппозиция человеческой истории преобразится если не в логически стройный синтез – что, скажу сразу, представляется крайне маловероятным, – то, по крайней мере, в некую целостную мыслительно-духовную конфигурацию. Такая смычка и станет моментом начала глобального мира.
В ряду понятий, знаменующих преодоление классической интеллектуальной традиции Запада, видное место принадлежит понятию синергии. Сегодня оно широко применяется и в естественных, и – хотя и в меньшей степени – в гуманитарных науках. Некоторые отечественные ученые выдвигают концепции «синергийной антропологии», «цивилизационной синергии» и т. п. Отдельные историки и востоковеды отмечают роль принципа синергии в организации евразийского геополитического и цивилизационного пространства. Однако понятие синергии еще не стало предметом систематического исследования применительно к социокультурным, цивилизационным или геополитическим отношениям. Между тем именно синергия, как можно предположить, является ключом к пониманию самобытной природы евразийской общности.
Синергию часто называют принципом организации или, точнее, самоорганизации сложных систем самой разной природы – от хаоса микромира до живого тела. Этимологически этот термин означает содействие, сотрудничество, но он получил самостоятельную жизнь, вероятно, вследствие того, что, в отличие от сотрудничества, относится к связям и отношениям, лежащим за пределами рефлексии, полностью спонтанным и на первый взгляд не поддающимся сознательному регулированию. Принято также считать, что синергия обозначает общий эффект взаимодействия различных сил, который превосходит их простую сумму. В этом смысле синергия почти совпадает с творческой деятельностью. Я не буду говорить о природе и сущности синергии в теоретическом плане, а сосредоточусь на двух аспектах этого явления, которые особенно важны для исторического исследования: метафизических предпосылках синергии в человеческой практике и ее последствиях для истории культуры.
С точки зрения философских оснований евразийского миропонимания, принцип синергии проявляется прежде всего в отсутствии в азиатских традициях метафизических систем, основанных на логике формального тождества и параллелизма духовного и материального бытия. Философская мысль Восточной Азии – вне ареала распространения индоевропейских языков – не знала онтологической редукции и всегда исходила из посылки о множественности бытия, что, кстати сказать, сближает ее с философией так называемого Постмодерна. Синергия имеет отношение не к сущностям или формам, а к определенному виду пространства, или, точнее, месту, а еще точнее – к некоему абсолютному, архетипическому месту, праместу, месту-матрице, которое делает возможным существование всех вещей или, можно сказать, является вместилищем мира. В мифологеме хоры (места) у Платона или Дао (Пути) у Лао-цзы такое место именуется «матерью мира», которая порождает все вещи и, отделяясь от себя, перетекая в инобытие, каким-то образом остается собой. Таким образом, нет тождеств и различий, но все есть подобие, все вещи вовлечены во вселенскую паутину соответствий, существуют в-месте повсеместной совместности, которая является также мировой совместительностью. Соответственно, первостепенное значение приобретают не сами вещи, а их эстетическая аура, ускользающая между-бытностъ как своего рода антракт, пауза в мировом ритме, точка одновременно наибольшей насыщенности и глубочайшего покоя. В месте совместности все есть ровно в той мере, в какой оно не есть.
Совместность воплощает существеннейшее свойство синергии: самовозрастание бытия. Она соответствует точке сингулярности, знаменующей разрыв в длительности и присутствие в ней реальности более высокого порядка. Ей соответствует формула из китайской «Книги перемен»: «В смешении вещей рождается благодатная сила». Всеобщность смешения придает всему сущему статус подобия, каковое становится собой как раз в той мере, в какой отличается от себя. Другими словами, подобие, как само сознание, усиливается и само в себе возрастает посредством потери, оставления себя: оно есть то, чем не является, и пребывает там, где его нет. Подобие – это трещина или складка бытия, в которой зияет бездна свободы. Оно, по сути, есть природа времени как бесконечного саморазличия, добытийный разрыв, который служит матрицей бытия. Именно в свете совместности, как сказано в даосских канонах, «все вещи вмещают друг друга», и «мир спрятан в мире», ибо мир, сокрытый в себе, никогда не есть, но может быть только подобен себе. Сокрытость же мира в себе есть залог высшей целостности существования, а потому безопасности и душевного покоя, что в свою очередь обеспечивает наиболее полное раскрытие творческого потенциала жизни.
Теперь мы можем сполна оценить, вероятно, наиболее универсальную формулу китайской мудрости, которая представлена в изречении: «Соответствуй вещам в том, что таково само по себе». Оставление себя в пространстве мировой совместности равнозначно следованию Изначальному, то есть возвращению к истоку жизненных метаморфоз, каковой есть мировая событийность всего сущего, саморазличие как всеобщее подобие. Вторая половина формулы определяет онтологическую природу реальности всеобщего соответствия. Эта природа есть абсолютная спонтанность, несотворенная «таковость» всякого существования. Ошибочно видеть в ней субстанцию, сущность, форму или идею. Грамматически «таковость» следует понимать как прилагательное или наречие. Она имеет отношение к качеству состояния или действия и требует видеть в существовании прежде всего вертикальную ось возрастания этого качества, усиления интенсивности переживания. Все сущее, по китайским представлениям, уравнивается или едино в чистом динамизме жизни как условии и пределе всякой деятельности. Как сказал древний китайский поэт, «движения насекомых – тоже действия духа», то есть дух и материя едины не субстанционально и не в интеллектуальном «гипостазировании», а в чистой актуальности практики. Другими словами, «таковость» – это бесконечная действенность в ограниченном действии, которая не существует вне мира вещей, но и несводима к нему. Она находится с миром форм в отношении не-двойственности, существует в пределе всех вещей, на грани всех миров. Судьба вещей и самого бытия в рамках такого мировоззрения заключается не в том, чтобы замкнуться в самоутверждении, а в том, чтобы, наоборот, раскрыться бесконечности вселенского потока со-бытий и в конечном счете – вездесущей и всегда конкретной событийственности.
«Таковость» пребывает вне предметности опыта, знания или действия. Она выступает принципом неисчерпаемой или, как сказано в даосском каноне «Дао-Дэ цзин», «в хаосе завершенной» множественности бытия, великого изобилия жизни. «Таковость» – это конкретная целостность существования. Она обусловливает двойственную природу всех вещей, являющих совместность сущего и несущего, присутствия и отсутствия, и сама есть воплощенная антиномичность, ибо она является одновременно предельной конкретностью, принципом самодостаточности каждого момента существования и универсальной природы этой самодостаточности. Вот почему в комментарии танского императора Сюань-цзуна (VIII в.) к 26 главе «Дао-Дэ цзин» говорится, что «таковость» «одна возносится над всеми вещами».
Словом, в «таковости» все вещи существуют вместе, причастны «великому единству» (великому потому, что оно превосходит единство формальное) именно благодаря их отличию друг от друга. В классическом комментарии Го Сяна к даосскому канону «Чжуан-цзы» (III в.) так и сказано: «Чем больше вещи отличаются друг от друга по форме, тем более они едины в том, что они таковы сами по себе». «Таковость» можно назвать принципом свободной и даже, точнее, взаимно освобождающей совместности всего сущего.