Философия Запада дает мирскому мнению теоретическое оправдание: вследствие ее врожденного интеллектуализма она не оставляет места для единства тела, психики (души) и духа. Тело неизменно рассматривается в ней как посторонний сознанию предмет, и им можно и нужно пренебречь ради познания универсальных свойств мировой материи-материала. Многие философы, среди них Э. Кант и Дж. Джеймс, отвергали само созерцание телесного состояния как занятие бесплодное и ведущее к меланхолии. Их можно понять, ведь, как заметили М. Хоркхаймер и Т. Адорно, внимание к телу как внешнему, физическому предмету, много раз осмеянное «пупоглядство» лишь утверждает разделенность тела и духа и усиливает чувство отчуждения от своего духовного существа[38].
Интеграция тела и духа может быть результатом только сознательных, длительных и в своем роде систематических занятий. Более того, она требует настоящего переворота в нашем отношении к миру. Однако единение с телом как раз не требует никаких особых усилий. Оно есть в высшей степени естественный акт оставления всего, с чем так или иначе отождествляет себя наше эго, и, следовательно, избавляет от беспокойства и тревоги, всех негативных аффектов, преследующих субъективистское, самоограничивающееся сознание, дарит покой и радость в чистом переживании, проживании жизни. Эта истина, недоступная «мыслителям», была отлично известна всем проповедникам духовного совершенствования. Вот простой пример: рассуждение современного учителя «духовной жизни» Э. Толле о том, что внешнее, материальное тело есть только оболочка «невидимого внутреннего тела». Вся наука духовного роста, согласно Толле, сводится к развитию способности чувствовать это внутреннее тело, «животворное присутствие в нас»:
«Направьте внимание на тело. Почувствуйте его изнутри. Живое ли оно? Чувствуете ли вы поле тонкой энергии, которое пронизывает все тело и наполняет вибрацией жизни каждый орган и каждую клеточку?.. Если вы наделены хорошей способностью к визуализации, вы получите образ тела, излучающего сияние. Хотя такой образ может временно помочь вам, уделяйте больше внимания ощущениям, а не образам…
Чувство вашего тела бесформенно, беспредельно, бездонно. В него всегда можно погрузиться еще глубже. Если вы чувствуете не так много на этом этапе, просто вживайтесь в ваши ощущения… Внутреннее тело лежит на пороге между формальной идентичностью и сущностной идентичностью. Никогда не теряйте связи с ним»[39].
В этих наставлениях нет никаких открытий. В них сообщается то, что с глубокой древности говорили учителя, наверное, всех религий мира о «сокровенном человеке сердца» и о прозрении в глубине жизненного опыта нематериального света, исходящего из… «пустоты» сознания, которое открыто не просто миру, но самому зиянию бытия. Другое дело, что обращенность к этому исконному живому знанию противоречит всем привычкам, прививаемым жизнью в обществе. Вот почему подобные наставления мало чем могут помочь в реальной жизни. Здесь требуется упорная, последовательная, строго выверенная методика, которая сначала должна удалить наше ложное, навязанное обществом (или, если угодно, искалеченное им) «я», а потом шаг за шагом нарастить как бы новое тело, наделенное внутренним, духовным зрением.
Пока же нам достаточно определить основные черты нового отношения к миру. Вообще говоря, бдение жизни имеет два свойства: оно предвосхищает все сущее и равнозначно малейшей частице бытия, т. е. бесконечно малой протяженности и длительности. Оно есть, как утверждают традиции Востока, «семя духовного света» в нашем сознании. Одно из самых загадочных изречений Лао-цзы гласит, что «древние мужи Дао» были «утонченны в мельчайшем и сообщительны в сокровенном». Эта формула как будто указывает на принцип всеобщего соответствия, постигаемый в темной глубине опыта, где происходят непостижимо-малые, лишь символически опознаваемые превращения. «Мужу Дао» поистине нечем гордиться, но он превосходит обыкновенных людей в чувствительности, тонкости различения. В опыте «сокровенной сообщительности» – действенном, функциональном, всегда конкретном – человек спонтанно встречается, сходится с миром, не будучи ничему и никому тождественным. По той же причине внутреннее тело, данное нам с полной непосредственностью, бездонно и беспредельно. Оно делает для нас родным целый мир, позволяет быть «сообщительным в сокровенном», поскольку хранимое им сокровенное знание пронизывает все дали пространства и глубины времени. Дальше всего уводит как раз то, что лежит под рукой и на поверхности. Одна из главных заповедей китайской мудрости гласит: «Не пренебрегать близким, гонясь за далеким».
Одной из причин, заставлявшей западных философов упорно отворачиваться от живого бдения и разумности «внутреннего тела», было стремление составить ясную и непротиворечивую картину мира. Бездонная глубина телесного опыта казалась им слишком шатким основанием для мысли, притом требовавшим слишком большой пассивности ума. Гений, как заметил еще А. Шопенгауэр, живет чистым восприятием (читай: телесным опытом), но это требует полного отказа от личной воли. Тот же Шопенгауэр, словно комментируя только что приведенное изречение Лао-цзы, утверждал, что талант – это тот, кто попадает в цель, которая видна всем, гений же попадает в цель, не видную другим.
Жупел логической непротиворечивости настолько довлеет над западной философией, что, когда М. Мерло-Понти в своем эпохальном труде «Феноменология восприятия» пришел к выводу о самостоятельной роли тела в познании или, лучше сказать, обживании, оспособлении мира, он несколько стыдливо назвал свою позицию «философией двусмысленности». Мерло-Понти открыл или, точнее, переоткрыл одну простую вещь: сознание есть только там, где есть тело; прежде и ниже рефлексивного когито пребывает, отсутствуя в каждом усилии самоосознания, сознание, которое «открывает в себе самом, вместе с сенсорными полями и миром, понятым как поле всех полей, непрозрачность изначального прошлого»[40]. Это первозданное, дорефлективное, полностью автономное, но неотделимое от телесного присутствия сознание задано в неисчерпаемом разнообразии сенсорного субстрата мира, который Мерло-Понти называл «плотью мира». Название довольно неудачное, но, независимо от мотивов Мерло-Понти, оно объективно указывает на христианский контекст понятия плоти как среды и силы жизненных метаморфоз. Плоть у Мерло-Понти обозначает «внутреннюю интенциональность бытия». Простейшие наблюдения показывают, что это «безмолвное когито» тела действительно состоит в каком-то тайном родстве с миром, способно безупречно регулировать и даже предвосхищать свое взаимодействие с вещами. Оно выбрасывает в мир (или даже изначально выстраивается вокруг нее) «интенциональную дугу», которая проникает в само сердце вещей и скрепляет собой всю жизнь сознания, «проецирует вокруг нас наше прошлое, будущее, наше житейское окружение, нашу физическую, идеологическую и моральную ситуации»[41]. Это прикровенное видение, так напоминающее китайское понятие «всепроницающего возбуждения», «вписано в порядок бытия, которое оно раскрывает нам»[42].
Итак, живое и, следовательно, сознательное тело (не тело физиков и физиологов) раскрыто миру, даже в известном смысле вывернуто в мир, а мир находится в нем. Оно пребывает в потоке ци, не имеет анатомии и существует скорее виртуально. Оно есть именно sensorium: текучий, пустотный сгусток ощущений чего-то отсутствующего. Его строение и неопознаваемые органы не имеют отношения к анатомии и кажутся не то рудиментом давно прожитых эпох, не то предвестьем неведомого будущего человеческого рода.
Преодолевать индивидуальное «я» – значит распространять себя на весь мир в одной отсутствующей точке чистой действенности. Мастер-виртуоз как бы сливается со своим инструментом или материалом и вовсе не замечает их, как мы не замечаем своего тела. Искусный музыкант не просто исполняет музыкальное произведение, а позволяет раскрыться гармонии звуков, уже присутствующей в порядке мира. В Азии технологию называли способом «раскрытия вещей». При этом всякий навык расширяет наше телесное присутствие в мире. Опытный игрок в пинг-понг выставляет свою ракетку в нужном месте и делает это безошибочно правильным образом, когда шарик еще на другом конце стола и его соперник только собирается нанести удар. Какой компьютер в голове спортсмена с безупречной точностью рассчитывает будущую траекторию полета шарика? Может ли эта задача вообще быть решена математическим способом? Эти вопросы непосредственно относятся к сущности человеческой коммуникации и того, что можно назвать телесной сознательностью как стихии соответствия.
Согласно Мерло-Понти, самое существо мировой «плоти» составляют «разрыв», «расхождение» (écart), оно же пересечение, хиазм, в конце концов, именно соответствие разнородных сил. (Правда, европейская мысль мало интересуется природой и тем более использованием соответствия.) Речь идет о воплощенном посредовании, вплетающем внешнее и внутреннее в узор мировой «плоти». В пространстве этого мирового сплетения, живой ткани мира нет ничего более близкого, чем далекое, ничего более интимного, чем «вечность бескрайних пространств». Оно есть для всех единая и всем родная самоаффектация, в которой и благодаря которой, как сказал поэт,
Я и садовник, я же и цветок.
В темнице мира я не одинок…
Внешнее и внутреннее в сокровенной преемственности «тела восприятия» разделены его собственной «толщиной», столь же вездесущей, сколь и несчислимой. Эта толщина представляет собой протяженность без дистанции[43]. «Плоть мира» всегда «меньше» любого предметного образа, она соответствует предельной конкретности опыта, и она предваряет, предвосхищает все вещи.