и осталось вовсе не «прекрасным», но бесправным и унизительным.
Нота Хаймович, по счастью, не дожил до принятия Положения 1804 года. Можно предположить, что оно вызвало бы у него разочарование. Не узнал он и о том, что впоследствии, после войны с Наполеоном, будет отклонено прошение еврейских депутатов собраться на съезд в Петербурге, в 1820 году последует запрет евреям иметь слуг-христиан, в 1824 году им будет возбранен въезд в Россию из-за границы, в 1825 году не дозволено селиться в городах и деревнях Могилева и Витебска. А ведь Ноткин свято верил, что разумное государство во главе с просвещенным монархом-реформатором – Александром Благословенным – может положить предел заскорузлой антисемитской ненависти и злобе.
Синагога в Шилове
Сохранилось семейное предание, рассказанное уже потомками нашего «еврейского печальника». Будто бы однажды дом Ноткина посетил сам Александр I. «Остановись!» – воскликнул вдруг Нота Хаймович, увидев царя. Государь спросил, что это значит. Тот объяснил, что счастье человеческое имеет границы и, когда оно доходит до крайнего предела, то начинает убывать. «Счастье же мое с приходом Вашего Величества в дом, – продолжал Ноткин, – достигло своего апогея. Вот я и кричу ему: «Остановись!»»
Конечно, непосредственно к Ноте Хаймовичу Александр I относился уважительно и благосклонно (именными указами то объявлял ему благодарность, то жаловал драгоценную табакерку, то осыпанный бриллиантами золотой), но не это было главным для Ноткина. Для него важнее прочего были интересы всего еврейства. А потому он едва ли был бы удовлетворен политикой своего кумира-царя, видя, как стонут и страждут иудеи под его скипетром. Когда его евреи несчастливы, не «Остановись!» впору было кричать Ноте, а громко взывать о помощи…
Но безмолвно Петербургское еврейское кладбище… Здесь на могильном памятнике в первом ряду выгравировано: «Высокопоставленный и знатный господин Натан Ноте из Шклова». До вечного своего успокоения на кладбище, им же созданном, Ноткину по счастью, не довелось узнать о бесплодности своей долгой вдохновенной работы.
Открыватель ТавридыКарл Габлиц
Титулом «Таврический» увенчан светлейший князь Г. А. Потемкин, одержавший блистательные победы в баталиях с турками и присоединивший Крым к империи Российской. Но звание «Таврический» заслужил еще один деятель – ученый-натуралист Карл Габлиц, которого часто называют «открывателем земли Крымской»…
Род Габлицов прославил Отечество целым рядом замечательных имен: кроме академика Карла Ивановича Габлица (1752–1821), в анналы истории вошли композитор и музыкальный критик Александр Николаевич Серов (1820–1871), а также живописец и график Валентин Александрович Серов (1865–1911). Происходил род из прусского Кенигсберга, и в том, что соединил он свою судьбу с Россией, невольная заслуга первого куратора Московского университета И. И. Шувалова. Тот озаботился обустройством словолитни при только что открывшейся университетской типографии. Дело встало, а все потому, что нужен был ей многоопытный литейщик. Да такой, чтоб и ментором был не из последних, дабы в ремесле своем словолитном учеников наставить мог. А такового искусника ни в Петербурге, ни в Первопрестольной Москве приискать не сумели. И весной 1758 года Шувалов посылает командующему армией в Пруссии (оккупированной русскими во время Семилетней войны), генералу В. Фермору депешу: просить пожаловать к нам изрядного типографа «с прибавлением жалованья того, что он в Кенигсберге получал, в полтора».
Шувалов обратил взоры к Кенигсбергу вовсе не случайно. С давних пор сей знатный прусский град приковывал внимание просвещенных россиян и даже получил русское прозвание – Королевец. В тамошнем университете – Альбертине, основанном в XVI веке, уже в петровские времена обучались школяры-московиты. И многие российские ученые взращены в Кенигсберге: выпускник Альбертины X. Гольбах стал первым секрета рем Петербургской Академии наук, а профессора того вуза Г. 3. Байер и И.-С. Бекенштейн вышли в петербургские академики. Авторитет Альбертины в XVIII веке был весьма высок, туда ежегодно для «совершенствования в науках» наезжали питомцы Московского университета. Примечательно, что и мемуарист А. Т. Болотов в своих «Записках» говорит о десяти русских студиозусах, коих он заприметил в Кенигсберге.
Герб рода Галицов
И печатное дело было поставлено в Королевеце на широкую ногу. Первая типография открылась здесь еще ранее университета, в 1523 году. А в 1529 году сюда, между прочим, пригласили «славного мужа», первопечатника Ф. Скорину В историю просвещения и немецкой культуры вписаны имена таких выдающихся типографов, как Г. Вайрайх, Г. Люффт, И. Даубманн, Г. Остербергер, И. Ройснер. Но особенно впечатляющей была деятельность крещеного еврея И. Г. Гартунга, создавшего в 1730-е годы универсальное предприятие, в коем соединились издательство, печатание и книжная торговля (типографская фирма Гартунга, продолженная его наследниками, преобразуется позднее в «Грефе унд Унцер» и прекратит существование только во время III рейха). В Кенигсберге издавались книги религиозного содержания, научные и литературные произведения, а также учебники, словари, справочники, календари, лечебники на немецком, латинском, польском, литовском языках. Велась, правда, не слишком бойко, и издательская деятельность на русском языке (привилегию на печатание «славянских книг» получил в 1724 году магистр философии Б. Квасовский).
Не знаем, в какой именно типографии (не исключено, что как раз у Гартунга), но Фермор подходящего человека вскоре сыскал и в письме к Шувалову от 16 апреля 1758 года указал на «словолитного мастера» Иоганна Венцеля Габлица, который «добрую репутацию в искусстве своем имеет». После такой лестной аттестации русские заключили с Габлицем долговременный контракт. Университет ассигновал также 1200 талеров на приобретение имевшегося у сего мастера оборудования («к тому литию всех инструментов и многого числа для набору слов»), обещал немалое жалованье – 400 рублей в год (такую сумму получал экстраординарный профессор), а также должность «над пунсонной инспектора». И Иоганн Венцель с многодетной семьей благополучно достиг Белокаменной и приступил к новому делу…
Тут впору остановиться, ибо все у Иоганна Габлица получается как-то уж на диво споро и гладко. Между тем, если верить некоторым историкам, одно обстоятельство могло стать необоримой препоной на его пути в Россию: ведь, по их сведениям, Габлицы были евреями, а известно, что въезд иудеев в империю при ортодоксальной Елизавете категорически возбранялся. Стоит, правда, заметить, что далеко не все биографы придерживаются мнения об иудейском происхождении этого рода: некоторые называют его «немецким», и словарная статья об одном из Габлицов включена в авторитетный справочник «Немцы России». Кто же прав?
А правда состоит в том, что в российских официальных документах и литературных источниках XVIII века о Габлицах говорят исключительно как о людях «прусской нации». Казалось бы, тема закрыта, но имеется весьма достоверное и неоспоримое свидетельство об их происхождении. Есть искус перенестись из века XVIII почти на столетие вперед и обратиться к воспоминаниям видного деятеля культуры В. В. Стасова. Он рассказывает, что в 40-е годы XIX века был завсегдатаем в доме Серовых и давал уроки музыки даровитому отпрыску рода Габлицов, в будущем известному композитору Александру Серову и его сестре (Иоганн Венцель приходился им прадедом по материнской линии). «Однажды, – рассказывает Стасов, – я нашел [Александра] со старшей сестрой Софьей в необыкновенном, еще не виданном состоянии духа. Они прыгали и били в ладоши около фортепиано, на котором только что играли, и громко кричали мне: «Вольдемар, какое счастье! Какое счастье! Вообразите – мы жиды!»… Они подбежали ко мне и, продолжая хлопать в ладоши, объявили мне, что вот только сейчас мама рассказывала им, что они оба такие способные и живые прямо в дедушку, Карла Ивановича, ее отца, а он был еврей родом. И мы все вместе принялись радоваться: у нас давно евреи считались самым многоспособным и талантливым народом». Антисемит сему, конечно, не возрадуется и попеняет рассказчику на юдофильские пристрастия. Но очевидно, что память о еврейских предках почиталась, передавалась из поколения в поколение и была предметом гордости в этой семье. Ведь, по словам того же Стасова, Александр Серов «всегда с радостью пускался в рассмотрение своего еврейства» (позднее он и женится на еврейке).
Композитор Александр Серов
А вот что говорили о внешности самого Серова: «Еврейский физический тип с годами все больше и больше обозначался в самых резких чертах». Такую характерную внешность Александр, с его четвертушкой еврейской крови, унаследовал именно от Габлицов. А потому ясно, что и в Габлицах (хотя их портреты до нас не дошли) распознать семитов особого труда не составляло. Однако те, надо думать, не афишировали свое еврейство, опасаясь гонений и преследований. Оно и понятно: в Пруссии, откуда родом был Иоганн Венцель, иудеям запрещалось заниматься многими видами ремесел (в том числе и типографским делом), вступать в купеческие гильдии, торговать скотом, шерстью, кожей и т. д. По данным конца 1750-х годов, в Кенигсберге официально числилось 307 евреев, и только в 1756 году (хотя иудеи жительствовали здесь достаточно давно) была освящена единственная в городе синагога. А вот протестантских кирх там насчитывалось до 20-ти! По-видимому, Иоганн Венцель (какому бы Богу в душе он ни молился) в списках еврейской общины не значился и был прихожанином лютеранского храма. Вероятно, он имел надежное свидетельство о том, что он христианин, и потому, невзирая на наружную «жидовскую породу», был впущен в Российскую империю и занял в Московском университете не последнюю должность.
По словам историка И. М. Снегирева, Иоганн Габлиц «обогатил [типографию университета] новыми шрифтами, виньетками, фигурами, вырезанными на дереве и меди» и стал «лучшим словолитным мастером». В руководимой им словолитне изготавливались не только русские, но и готические, латинские, греческие и даже арабские литеры, а также шрифты миттель антиква с курсивом, цицеро антиква, корпус антиква с курсивом, которыми снабжались и другие российские печатни. И при сем умельце постоянно обретались подмастерья-литейщики, получавшие более высокое, чем ученики типографии, жалованье. За время его двадцатилетней беспорочной службы было выпущено в свет около тысячи изданий. В 1779 году, когда типография была передана в аренду Н. И. Новикову, Иоганн Габлиц вышел в отставку с сохранением ему полного жалованья и поселился в Курске, где и окончил свой век.