Обращает на себя внимание, что переезд евреев на новую родину Перетц мечтал обставить торжественно, с помпой. Чтобы другие народы видели: наступил праздник и на еврейской улице. Вечные изгнанники и молчальники обретали, наконец, свободу и право говорить об этом во весь голос! Нелишне отметить, что мысль о создании еврейского государства была навеяна Абраму все тем же Иошуа Цейтлиным. Последний ранее внушил ее Г. А. Потемкину, который даже разработал проект: после победы в войне над турками собрать всех иудеев вместе и поселить на территории освобожденной Палестины. И это были не только слова – светлейший князь для воплощения в жизнь сего дерзкого плана начал формирование состоявшего из одних евреев Израилевского конного полка и даже выделил для его обучения специального офицера. И хотя проект этот остался нереализованным, он, по-видимому, продолжал будоражить просвещенные еврейские умы.
Но в своем отношении к евреям Перетц был избирателен: как истый «митнагдид», он резко отрицательно относился к хасидам, которых воспринимал как заклятых врагов иудаизма. С его точки зрения, хасидские представления о молитвенном экстазе, чудесах и видениях – ложь, оскорбляющая иудаистское богослужение, а почитание ими праведников «цадиков» есть не что иное, как идолопоклонство и «сотворение кумира» из человека. Тем более, мнилось ему, «цадики» завоевывали свой авторитет невежеством и суеверием массы. Как зять талмудиста и ревнителя знаний Иошуа Цейтлина и как светски образованный человек, он не мог не питать неприязни к религиозной партии, которая не придавала учености первостепенного значения.
До нас дошла рукописная биография одного из основателей белорусского хасидизма, Шнеура Залмана Борухова (1747–1812), в коей описывается эпизод, когда сего хасида выпустили из Петропавловской крепости (он туда попал по доносу «митнагдим») и отвели в первую попавшуюся квартиру еврея, которая, как оказалось, принадлежала «крайнему митнагдиду»(!) Перетцу. «Когда Перетц, – говорится далее в рукописи, – к своему огорчению, увидел, что Залман вышел на свободу и явился к нему в дом, он велел поставить самовар и сам стал перетирать стаканы и в промежутке начал громко говорить с ним: «Вы воображаете, – сказал он ему, – что вы спасены, так знайте, что вы еще не на свободе – вы попали теперь в мои руки, и я вас не выпущу, пока вы собственноручной подписью не подтвердите, что вы уничтожаете новое учение и прочие вещи, которые не были в обычае у наших предков…» и т. д. Залман был очень опечален и не знал, как ему быть. Хасиды ждали весь вторник прибытия Залмана, но о нем не было никаких известий; они пошли искать его у «митнагдидов», а хасид Мордка Лепольский пришел в дом Перетца, – и каково было его удивление, когда он увидел, что Залман там сидит, а «митнагдид» стоит и оскорбляет его. После этого Залман пошел к Мордко в дом, говоря ему: «Вы меня оживили, ибо, поверите ли вы мне, что время, проведенное мною там, было хуже, чем в Тайной канцелярии…»
Когда в 1802 году, уже при Александре I, для составления законодательства о евреях был создан Еврейский комитет, Абрам Израилевич был одним из немногих евреев, приглашенных участвовать в его заседаниях. Вместе с известным Нотой Ноткиным и еврейским публицистом Иехудой Лейбом Неваховичем (1776–1831) он участвовал в консультациях членов Комитета. Однако, если Ноткин подавал проекты об улучшении положения единоверцев, а Невахович выступал в печати против распространения в русском обществе антисемитских предрассудков, то роль Перетца как правозащитника иудеев не столь заметна. Как это ни странно, но о трудах Абрама на благо еврейства лучше всего рассказывают его враги. «Сперанский, – пишет сенатор-юдофоб Г. Р. Державин, – совсем был предан жидам, чрез известного откупщика Перетца, которого он открытым образом считался приятелем и жил в его доме». Да, именно М. Н. Сперанский был в Комитете одним из деятельных сторонников гуманного отношения к евреям. По его мнению, иудеи нуждались не в наказаниях и ограничениях, а, напротив, в том, чтобы им давали больше прав и возможностей, дабы, получая образование и доступ к промышленности и торговле, они могли бы применять свои способности к пользе Отечества и отвыкать от паразитического и непроизводительного труда. «Как можно меньше запретов и как можно больше свободы!» – так сформулировал Сперанский политику империи по отношению к евреям. И Перетца по праву называли «еврейским помощником Сперанского» в этом деле. Между тем отношения их часто изображались и изображаются превратно. Так, совсем недавно протоиерей Лев Лебедев заявил: «Очень богатый еврей Перетц дал крупную взятку Сперанскому, и, приняв ее, сей государственный муж сообщил делу такой оборот». Беспочвенность подобного утверждения показал еще в XIX веке весьма осведомленный барон М. А. Корф, который отметил: «Сперанский действительно состоял в близких отношениях к Перетцу… но, несмотря на все наши старания, мы не могли найти ничего достоверного ни о происхождении этих отношений, ни об их значении… Всего вероятнее, что наш государственный человек поддерживал эту связь потому более, что в огромных финансовых знаниях Перетца он почерпал те практические сведения, которых, и по воспитанию и по кругу своей деятельности, не мог сам иметь. Впрочем, связь с Перетцем… славившимся своим коммерческим умом, ни для кого не могла быть зазорною».
Еврейские купцы в Одессе. Литография. Первая половина XIX в.
В этой связи находит свое объяснение факт, из которого Ю. И. Гессен вывел умозаключение о незначительном участии Перетца в деле эмансипации евреев. Ученый обратил внимание на два посвящения, предпосланные книге Неваховича «Кол Шават бат Иегуда» («Вопль дщери иудейской») (Шклов, 1804): одно было адресовано «защитнику своего народа» Ноткину другое – «коммерции советнику» Перетцу. Отсюда следовал вывод, что Ноткин занимался исключительно делами еврейскими, в то время как Перетц сосредоточился на собственных финансах и торговле. Но ведь предельно ясно: наиболее яркой, бьющей в глаза чертой личности Перетца был именно его финансовый гений, что и отразилось в тексте посвящения. И, понятно, это вовсе не исключало его добрую заботу о своем народе, иначе стоило ли вообще посвящать ему книгу?
Напрашивается параллель: подобно тому, как Иошуа Цейтлин заслужил полное доверие Потемкина, так и Перетц, следуя примеру тестя, завязывает дружеские отношения с виднейшим реформатором начала XIX века Сперанским, который, как и «великолепный князь Тавриды», также отличался юдофилией. Те несколько лет, которые он провел в постоянном контакте со своим еврейским другом, генерировали не одну, а целый поток идей. В их число вошла и финансовая реформа 1810–1812 годов, которая, как считалось, во многом обязана своим успехом «наставлениям банкира Перетца» (он разработал основной ее план). И здесь Абрам в который уже раз обнаружил свой острый и подвижный ум: поначалу предложил создать выгодную систему разменных монет при серебряном рубле, а спустя два года, применяясь к новым условиям, объявил законным платежным средством уже бумажные ассигнации.
Еврейские дети. Литография. Первая половина XIX в.
Во время Отечественной войны 1812–1814 годов Перетц вложил все свое состояние в организацию продовольственного снабжения русской армии; однако казна задерживала платежи, и он вынужден был объявить себя банкротом. Имущество его было распродано за полтора миллиона рублей, хотя его претензии к казне, так и не рассмотренные, составляли четыре миллиона.
В 1813 году Перетц принимает лютеранство. Причиной сего называют прежде всего его разочарование в вышедшем из-под пера Еврейского Комитета «Положении о евреях» (1804), где в результате возобладал не проект Сперанского, а все те же принудительные и ограничительные меры, за кои ратовали другие сановники. Это окончательно подорвало веру Перетца в возможность эмансипации российских евреев. Существует также мнение, что он, с другой стороны, не мог смириться и с быстро набиравшим тогда силу хасидским движением. Возможно (впрочем, маловероятно), что Абрам Израилевич крестился, чтобы вступить в брак по сильной любви с девицей-христианкой Каролиной де Ломбор (1790–1853) (первая жена Сарра к тому времени умерла). Во всяком случае женитьба на де Ломбор состоялась сразу же после его крещения (от этого брака он имел потом четырех сыновей и пять дочерей).
Как же воспринимали окружающие обращение нашего героя в христианство? Вот что рассказывает в связи с этим литератор Н. И. Греч об отношениях нашего героя с неким П. X. Безаком:«… Богатый откупщик Перетц, жид, но человек добрый и истинно благородный, зная ум, способности и опытность Безака, предложил ему место помощника по конторе, с жалованьем по 20 тысяч в год и, сверх того, подарил ему каменный дом. Безак решился принять эту должность, поправил свое состояние и испортил всю карьеру званием жидовского приказчика. Подумаешь, как несправедливы суждения света! Что тут дурного и предосудительного? Но это не принято, и дело конченое». Парадоксально, что «жидовским приказчиком» Безака стали аттестовать в 1815 году, то есть тогда, когда Перетц уже обрядился в христианские одежды и формально «жидом» уже не был.
А что сами евреи? Сохранилось такое заявление хасидов: «А что касается доносчика Перетца, да будет проклято его имя, то его низость стала всем известна, когда он, к стыду и позору миснагидов, переменил религию». Знаменательно также, что в большинстве дошедших до нас экземпляров уже упомянутой нами книги Неваховича посвящение Перетцу оказалось странным образом вырезано. Это, по-видимому, также косвенно свидетельствует об отношении иудеев к его отступничеству.
И только Иошуа Цейтлин не порывал связь со своим бывшим зятем даже после его крещения и второй женитьбы. Он не только упомянул Абрама в своем завещании, но и признал за ним право приобретения своего имения «Устье». Как видно, глубокая духовная связь между ними выдержала все испытания временем.
О последних годах жизни Перетца сведений нет. Известно, что он нищенствовал. В письме, написанном на иврите в 1822 году своему родственнику Соломону Цейтлину, Абрам жаловался: «Мои дела в ужасном состоянии, и я ни на кого не могу положиться, кроме нашего небесного отца, который дает пропитание каждому и всем нам. Надеюсь, что Он не оставит меня на посмеяние моим врагам». Последнее упоминание о нем содержится в завещании Л. Неваховича 1830 года, где тот назначил Перетца своим душеприказчиком. Абрам Израилевич Перетцумер в Петербурге не ранее 1833 года.