Как это водилось в иудейских семьях, Соломонов женился рано и в 19 лет «увидел уже себя отцом целого семейства, требующего постоянного о нем попечения». Отец хотел «оставить ему в наследство свой сан [раввина. – Л.Б.]», но сын избирает иную стезю, тяготея к трудам письменным. С 1800 года он служит в Минске переводчиком с еврейского на русский и польский языки; с 1802–1808 гг. работает письмоводителем в 1-ом департаменте Минского главного суда. По-видимому, Абрам проявил здесь себя наилучшим образом, ибо этого способного еврея назначают бургомистром Минского городского магистрата, и в сем звании он состоит «два трехлетия» (1814–1820).
Заприметило его и столичное начальство, и в 1820 году Соломонов попадает в закрытый для его единоверцев Петербург и определяется на недозволенную иудеям государственную службу, причем подвизается на сем поприще 18 (!) лет – сначала письмоводителем и переводчиком Депутации еврейских обществ, а затем «занимается стряпческими делами». Несмотря на ходатайства непосредственного руководства «из уважения его способности», Соломонов не был освобожден от подушного оклада: юдофобская власть «сделала ему в том преграду» из-за исповедуемой им веры, но нареканий по службе он, как видно, не имел и был лестно аттестован начальством. Однако в 1838 году он получил отставку и как иудей вынужден был оставить Петербург. А когда промедлил с отъездом, то за проведенные нелегально в столице три месяца был осужден в рекруты на два года. Надо представить себе шестидесятилетнего ветерана, к тому же жида, тянувшего солдатскую лямку при Николае Палкине! Абрам был помилован только через полтора года, «в уважение раздроенного положения» его семейства, а также «ввиду его преклонных лет».
После рекрутчины Соломонов обосновался в родном Минске, где и пишет «Мысли израильтянина», которые завершает к 1841 году. Чтобы издать книгу, он ищет влиятельного покровителя, коим становится «Господин Раввин Виленского Еврейского Общества Израиль Абрамович Гордон», которому и посвящена книга. И. А. Гордон был видным еврейским деятелем той поры и в 1838 году вошел в группу виленских маскилов, встречавшихся с министром народного просвещения графом С. С. Уваровым: обсуждались реформа еврейского образования, новые программы еврейских училищ. В Минске, в окружении многочисленного семейства (он был уже прадедом), Абрам и окончил свои труды и дни. Данных о времени смерти Соломонова нет. Известно лишь, что в 1844 году он еще здравствовал (год этот упомянут в тексте книги и указан в цензурном разрешении).
А Соломонов. Мысли израильтянина. Титульный лист
Книга «Мысли израильтянина» одушевлена идеалами Хаскалы, утопической космополитической мечтой о том, что во времена оны мир «примет на себя название одного града, и все народы одного семейства, то есть когда будет один язык, один пастырь и одно стадо». Многие высказанные здесь максимы не отличаются новизной и вполне созвучны просветительским установкам маскилов. Да и сам Соломонов на оригинальность не претендует. «Я не изобразил и не издаю в свет ничего нового, – признается он в предисловии. – Мой труд состоит только из св. Писания, из Талмуда и других богословских и философских сочинений разных известных авторов, и в систематическом изложении по предложенному мною плану». Он обильно цитирует Тору, Талмуд, а также труды Маймонида, Езекиля Дреченского, М. Мендельсона, Ж. Б. Капфига, Фридриха Великого, митрополита Филарета, Г. Томсона, Евгения Булгариса и т. д., проявляя завидную эрудицию. И план, и сам отбор материала для книги, и некоторые высказанные здесь положения говорят о своеобразии мировоззренческой позиции автора.
Муштра рекрутов во времена Николая I. Зарисовка А Васильева
Сочинение предваряет краткий экскурс в правовое положение евреев в Европе после их рассеяния. Соломонов достаточно подробно останавливается на гуманных к евреям законах первого христианского императора Рима Константина Великого с его религиозной толерантностью. Средние же века видятся автору «тысящелетнею ночью нравственного мира и морем, внезапно взволновавшимся от крестовых походов, представляющих горестную картину… народов, особливо еврейского, как это видно из плаксивых элегий поэта, освященных Синагогою».
Истории евреев в Польше уделена целая глава. Автор с восхищением пишет, как во времена Болеслава II «в городе Праге евреи, пожертвовав собою для будущих сограждан своих, вступили с язычниками в бой и их совершенно разбили и рассеяли… Этот подвиг обратил на себя внимание всех европейских христианских государей». Но все меняется, и «ночь нравственного мира» опускается и на Польшу. Тон повествования Соломонова взволнован, перо как будто дрожит. Череда за чередой следуют описания гонений, преследований, изуверских законов; Конституции 1538 года, когда иудеям предписывалось ходить в желтых шапках; насильственных крещений; сожжений на кострах за одно подозрение в прозелитизме.
Особенно ранит его сердце напраслина, возводимая на евреев. С горечью пишет он о ложных наветах об отравлении евреями колодцев, о том, что «довольно было одного слова: крестить, повесить!», и, конечно, об обвинениях в ритуальных убийствах. «Сии нелепые клеветы текли со всех сторон на несчастных евреев, – негодует Абрам, – дабы предать их всяким мучениям. Они занимались рукоделием и торговлею; их почитали богатыми, и знатное духовенство и дворянство нарочно возбуждало народ против потомков Авраамовых для того, чтобы по истреблении их захватить в свои руки все ими приобретенное богатство». Здесь Соломонов, казалось бы, говорит о кровавом навете в Польше, а вот выдержку приводит из сочинения российского писателя Н. М. Карамзина! И слова эти неожиданно обретают злободневность. Ведь именно тогда, в 1840 году, на весь мир прогремело ритуальное дело в Дамаске, когда группу евреев обвинили в убийстве миссионера патера Томаса, и в России еще свежа была память о Велижском деле по обвинению в умерщвлении мальчика Ф. Иванова. В отечестве Соломонова в тюремных норах годами томились десятки «потомков Авраамовых», а некоторые так и умерли в заключении. Оправдательный приговор вынесли только в 1835 году, благодаря усилиям сенатора Н. С. Мордвинова: он убедил Государственный совет в том, что «евреи пали жертвою заговора, жертвою омраченных предубеждением и ожесточенных фанатизмом следователей». Однако Николай I изволил заметить, что «внутреннего убеждения», будто тайны крови у евреев не существует, у него «нет и быть не может», и «между евреями существуют, вероятно, изуверы или раскольники, которые христианскую кровь считают нужною для своих обрядов». Государь дал указание главе Департамента иностранных исповеданий МВД В. В. Скрипицыну подготовить секретную записку «Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их», которая вышла анонимно в 1844 году, а затем сию антисемитскую поделку тиражировали миллионами копий и освятили именем почтенного В. И. Даля.
Как истый маскил, Соломонов самое серьезное внимание уделяет просвещению своих единоверцев, при этом приводит ссылки на правительственные постановления, поощрявшие евреев к получению образования (1804 и 1835). Он обильно цитирует Талмуд («Незаконнорожденный, но просвещенный предпочитается первосвященнику-невежде» и др.) и резюмирует: «Вот решительное заключение Талмуда, которое отдает просвещению право и преимущество самые высокие». Вообще, книгу Соломонова отличает своего рода «талмудоцентризм». И в этом ее огромная заслуга. Он говорит о Талмуде с благоговением, как о «великом творении», «самом блистательном у евреев учении», «священной книге». Важно и то, что получать общее образование он призывает только тех иудеев, «которые окажутся не способными к изучению Талмуда»(!), подчеркивая тем самым примат иудейских духовных ценностей. «Вера наша по ее началам чиста», – настаивает сочинитель.
Упоминаются здесь некие досужие толки о том, что Талмуд якобы «не допускает нас сближаться с другими народами и, если не повелевает, то не запрещает нам обманывать людей не своей веры», после чего следует едкая авторская ремарка: «Так думают умы поверхностные, которые хотят прослыть глубокомысленными». Беспрецедентная смелость и полемичность этого заявления станет понятной, если принять во внимание, что «умы поверхностные» обретались в Министерстве народного просвещения С. С. Уварова. Это они считали Талмуд книгой этически вредной и антиобщественной и всячески стремились вытеснить его из программы еврейских училищ. Но главным гонителем Талмуда в империи был тот, кого «смиренный» сочинитель сравнивал с Титом и Адрианом, кого «раболепно» возвышал до геркулесовых столпов. Как отмечал Ю. И. Гессен, именно «Николай I влиял на Уварова в том смысле, чтобы просветительская реформа направила свои удары против еврейского вероучения, чтобы она уничтожила Талмуд». Так что же, выходит (страшно вымолвить!), это Помазанник Божий – «ум поверхностный»!? И думается, а не показные ли славословия расточает монарху Соломонов? Не дипломатический ли это ход? Хотя М. Вайскопф принял их за чистую монету, предельно ясно: единомыслия между Абрамом и монархом уж точно никак не наблюдается. А потому, когда встречаешь в книге велеречивые панегирики венценосцам, веришь им с трудом, и похвала эта кажется нарочитой, неумеренной, фальшивой.
Вот хотя бы такой пример. Соломонов констатирует, что российское законодательство о евреях 1835 года резко ужесточилось по сравнению с 1804 годом – заявление само по себе достаточно дерзкое. Обвинять в этом верховную власть, понятно, никак нельзя – и по законам жанра, и по требованиям вездесущей цензуры, и, главное, просто из соображений безопасности (иначе жид-критикан вместо черты оседлости мог бы где-то и «во глубине сибирских руд» оказаться). Остается только одно – корить свой «несчастный народ» (это его, Соломонова, слова). Но сколь же неубедительны его попытки объяснить причины «оскорбления» правительства народом Израиля! Вот Абрам толкует о недопустимости иудейского прозелитизма, ссылаясь при этом на Талмуд («Злополучие за злополучием да постигнет тех евреев, кои превращают в свою веру гаяуров»), но по существу он в открытую дверь ломится, ибо в качестве примера такового приводит лишь три «зловредных поступка» (и это на двухмиллионное-то население!). Да и их «зловредность», кстати, тоже белыми нитками шита. Тем не менее, следует вывод: «Правительств