Очевидная параллель в практике респонсов — раввинские тшувот и исламская фетва. Самые ранние сохранившиеся примеры и того и другого приблизительно одновременны, но здесь мы можем найти общий источник в responsa prudentium римских юристов, которые гораздо древнее обоих и, вероятно, лежат в их основе.
О философской и даже теологической литературе можно без колебаний сказать, что ислам влиял на иудаизм, а не наоборот. Понятие богословия, формулировка религиозной веры в виде философских принципов — все это было чуждо евреям библейских и талмудических времен. Еврейское богословие возникло почти исключительно в исламских землях. Его разрабатывали теологи, использующие как концепции, так и терминологию (либо на арабском языке, либо скалькированную с него на иврите) мусульманского калама{92}. Тем самым иллюстрируется и еще одно важное влияние — лексическое — арабского языка на иврит. Арабский и иврит, конечно, родственные языки с большим запасом общих корней. Таким образом, заимствование или имитация лексического материала из одного в другой — дело несложное. В Средние века образованные евреи в странах ислама были хорошо знакомы с обоими языками. Значительная часть философской и научной лексики средневекового иврита, во многом перешедшая в современный иврит, была скалькирована или заимствована из арабского языка. Приведу лишь один пример: ивритское муркав («сложный», «составленный») явно происходит от арабского мураккаб. Есть множество и других подобных аналогий.
Проникновение арабской лексики в иврит поднимает более широкий вопрос об арабском влиянии на еврейскую филологию. Евреи, изучая иврит, чтобы лучше понять Танах, во многом следовали принципам, разработанным мусульманами, изучающими арабский язык с подобной целью — экзегетика (в исламе более принят термин «тафсир») священного текста Корана. Происхождение, становление и развитие грамматической науки и лексикографии, усилия по установлению подлинного текста удивительно похожи в обеих религиях. Неизбежно возникает вопрос, существует ли связь между деятельностью масоретов[31], их заботой о фиксации текста Танаха на иврите, с параллельно ведущимися и, вероятно, начатыми ранее усилиями мусульман по воссозданию подлинного текста Корана.
Мусульманское влияние на иудаизм вышло за пределы мира мысли и изучения, оно сказалось даже в ритуале и синагогальном культе. Доктор Нафтали Видер опубликовал несколько лет назад замечательное исследование исламского влияния на еврейское богослужение. Это, кстати, одно из немногих научных произведений на иврите, переведенных на арабский язык{93}.
В литературе и искусстве мусульманское влияние на евреев огромно, и почти всецело оно оказывалось только в одном направлении. Еврейская поэзия средневекового Золотого века очень внимательно следила за развитием просодии и техники арабской поэзии, да и за всей ее системой символов и намеков. Хотя средневековая еврейская поэзия и большая часть прозы написаны неисламским языком и письмом, это творчество принадлежит тому же культурному миру, что и арабская и другие литературы ислама. Исламское влияние на еврейскую поэзию не ограничивается исламским миром; через Испанию оно распространилось и на евреев Прованса. В изобразительном искусстве иудаизм и ислам разделяют определенные взгляды на изображение фигур человека и даже животных, и обе религии оказались затронуты развитием форм художественного выражения в искусстве{94}. Исламские и еврейские произведения искусства поразительно сходны между собой, и не только созданные в исламских странах, но и в христианской Европе, где, как и в случае с поэзией, еврейская книжная иллюстрация, с одной стороны, и синагогальная архитектура — с другой демонстрируют узнаваемое исламское влияние.
Сравнивая евреев христианского и исламского мира, мы можем установить, в какой степени еврейское меньшинство следовало нравам и принимало нормы доминирующей общины даже в вопросах, имеющих личное и религиозное значение. Это наиболее очевидно в брачном законодательстве. Одно из самых явных различий между христианством и исламом в данной сфере состоит в том, что ислам допускает полигамию и наложниц, христианство же запрещает и то и другое. В христианском мире евреи приняли и практиковали моногамию как законный принцип, в мусульманском же мире большинство еврейских общин практиковали или по крайней мере допускали полигамию и наложниц почти до сегодняшнего дня{95}.
Есть еще одно очень яркое различие между исламом и христианством во влиянии на иудеев: концепция мученичества и обстоятельства, при которых оно становится обязанностью. Существует иудео-христианская традиция — и здесь перегруженное коннотациями выражение «иудео-христианская» вполне правомерно, — согласно которой верующий должен быть готов отдать свою жизнь, но не отказаться от религиозных убеждений. Евреи до сих пор чтят древних еврейских мучеников: Хану и ее сыновей, рабби Акиву и его сподвижников и многих других. Та же традиция поддерживалась христианами, а также, без недостатка в примерах, евреями в христианских странах: христианство было религией, которая создавала и мучеников, и мученичество.
В исламском мире и мусульмане, и подчиненные им меньшинства, возможно, за частичным исключением шиитов, придерживаются более спокойного взгляда. В уже процитированном стихе Коран указывает, что «нет принуждения в религии», что трактовалось как означающее: никого нельзя и не следует вынуждать менять его религию, если, конечно, он не язычник и не идолопоклонник, с которым нечего церемониться. Но в центральных землях ислама, где сформировалось ядро традиции и откуда исходит общинная историческая память, было мало язычников или идолопоклонников. Для христиан и евреев, находящихся под мусульманским правлением, вопрос о насильственном обращении и, следовательно, мученичестве вставал редко. Для самих мусульман он возник лишь столетия спустя.
Однако в исламе понятие мученичества фигурирует, и для него действительно используется слово с соответствующим значением: исламское шахид, от арабского слова, означающего «свидетель», — это и основное значение слова в юридическом смысле; следовательно, оно соответствует греческому martyros. Но мусульманин-шахид — это нечто совершенно отличное от еврейского или христианского мученика. Шахид — это тот, кто умирает в бою, в священной войне за ислам. Поскольку священная война является религиозным долгом верующих, те, кто выполняют этот долг, погибая, считаются мучениками в исламском смысле этого слова и имеют право на награды мученичества. Иудео-христианское понятие мученичества — страдать и свидетельствовать о своей вере, но не отречься от нее — не является неизвестным в исламе. Судьба еврейского племени в Медине Бану Курайза, принявшего смерть, но не отрекшегося от своей веры, является частью полусвятой биографии Пророка и вызывает уважение, порой граничащее с восхищением{96}, но как пример для подражания мусульманами не рассматривалась. Причиной тому вряд ли может быть что-то кроме того обстоятельства, что в ранние, формирующие века исламской истории подобный вопрос для мусульман не возникал, и испытанию мусульмане не подвергались. В тех редких случаях, когда мусульмане испытывают религиозные ограничения, это происходит внутри, а не вне веры и возникает в результате попыток той или иной школы мусульманской доктрины навязать свои взгляды остальным. В такой ситуации естественно было имитировать мягкое согласие. Появилось и получило широкое распространение учение, что так поступать можно ради сокрытия своих истинных убеждений, пока хранишь их в собственном сердце и разуме, и что вполне допустимо приспосабливаться к доминирующей доктрине для того, чтобы выжить; когда же со временем обстоятельства станут более благоприятными, можно вернуться к прежнему исповеданию и провозгласить свою истинную веру{97}. Однажды приняв этот принцип, можно было расширять его применение. Столетия спустя, с отступлением мусульман из Испании и Италии, мусульмане столкнулись с новой и гораздо большей угрозой своим верованиям — не только давлением конкурирующей мусульманской доктрины, но и решительным преследованием со стороны правящей религии. Некоторые выбрали мученичество или изгнание. Другие предпочли приспособиться и, пока это было возможно, сохраняли свою религию в тайне.
Такая реакция в ответ на преследование, конечно, знакома нам из еврейской истории. Испанские и португальские марраны, которых вынудили перейти в католичество, сохраняли свою еврейскую веру и в какой-то степени даже практиковали тайные богослужения, пока не наступали другие времена или пока они не переходили в другие места, где собственную веру можно было вновь исповедовать открыто. Примечательно, что феномен марранизма в еврейской истории практически ограничен странами исламской цивилизации и исламского влияния. Известнейшим примером являются евреи Испании и Португалии после изгнания. В исламских землях от Северной Африки до Ирана и Центральной Азии засвидетельствованы и другие случаи. Среди иудеев христианского мира, подвергавшихся несравнимо большим гонениям, о таком почти ничего не известно. Как и ожидали их преследователи, евреи предпочли смерть или изгнание подчинению.
Некоторые средневековые еврейские авторы, в том числе великий Рамбам (Маймонид), даже пытались теоретически обосновать столь разительное отличие в преследовании иноверцев в мире ислама и христианства и утверждали на богословских основаниях, что, хотя еврею лучше подвергнуться пыткам и смерти, чем произнести символ веры христианского вероучения, он может принять обращение в ислам, чтобы выжить. Существенная разница заключалась в том, что евреи признавали ислам строгим монотеизмом того же рода, что и их собственный, тогда как у них существовали н