История Латинской Америки свидетельствует о провале католицизма в сравнении с протестантизмом или, по крайней мере, о поражении, нанесенном католической этике протестантской этикой, определившей развитие США. <...> Североамериканское протестантское общество представляется более христианским — или, возможно, менее антихристианским, — чем латиноамериканское католическое общество. Оно требует от своих последователей такой модели социального поведения, которая диктует достаточно высокую степень добросовестности в повседневных делах и межличностных отношениях и в то же времени вынуждает даже тех, кто находится в оппозиции, действовать социально конструктивным образом.
Карлос Ранхель, «Латиноамериканцы» (1987)[217]
Когда люди в англосаксонских обществах, и в первую очередь в США, обнаруживают общую потребность в некоей инфраструктуре, они смотрят друг на друга; они встречаются и дорабатывают свои идеи; они достигают согласия по поводу направления деятельности; и затем они добровольно затрачивают время и ресурсы, чтобы довести до ума свой проект.
Хуан Баутиста Альберди, аргентинский государственный деятель (1880)[218]
Будущее процветание и счастье [Мексики] сегодня зависят от развития протестантизма. <...> Протестантизм мог бы стать мексиканским, завоевав приверженность индейцев; они нуждаются в такой религии, которая заставила бы их читать и не тратить свои сбережения на свечи для своих святых.
Бенито Хуарес, чистокровный коренной мексиканец, пять раз занимавший пост президента Мексики (1858—1872)[219]
Разительный контраст в развитии между протестантской Шотландией после Реформации и католической Ирландией, о котором мы говорили в главе 5, повторился в Западном полушарии, только в гораздо больших масштабах. Прежде всего это относится к различиям между иберо-католической Латинской Америкой и англо-протестантскими США (и, можно добавить, англоговорящей Канадой). Тоже самое расхождение повторилось в меньших масштабах внутри самой Канады: между англопротестантскими провинциями и католическим Квебеком.
Бывшие испанские и португальские колонии, у которых было целое столетие форы и население которых было в полтора раза больше, чем население будущих США и Канады вместе взятых, сегодня примерно на полвека отстают от этих стран в том, что касается зрелости и стабильности их политических институтов, экономического благополучия и социальной справедливости. Лишь в последние годы в Латинской Америке стали преобладать демократически избранные правительства, причем некоторые демократические эксперименты были прерваны. Уровень жизни составляет примерно одну десятую достигнутого в США и Канаде. По критериям развитых демократий распределение земли, доходов, богатства и возможностей в высшей степени несправедливо.
Венесуэльский писатель Карлос Ранхель свое время навлек на себя гнев латиноамериканских интеллектуалов и политического истеблишмента за свою книгу, опубликованную в середине 70-х гг. XX в., в которой утверждал, что ответственность за тяжелое положение Латинской Америки лежит на латиноамериканцах и их иберо-католическом культурном наследстве. Он отмечал: «Еще в 1700 г. испанская империя в Америке продолжала производить впечатление несравненно более богатой (что было правдой!), гораздо более могущественной и потенциально более успешной, чем британские колонии в Северной Америке»[220].
Чем можно объяснить эту поразительную историческую перемену?
Возможно, сравнивать Латинскую Америку с таким исключительно динамичным и успешным обществом, как США, не вполне честно. Однако столь же поразительный контраст был обнаружен в исследовании, посвященном сравнению экономического развития Латинской Америки и Скандинавии на протяжении ста лет. Это исследование было проведено Межамериканским банком развития и озаглавлено «Расходящиеся пути»[221]. В нем почти не упоминается культура, а расхождение путей развития рассматривается как политический и институциональный по своей сущности феномен. Но если выбрать любой набор политических или институциональных аспектов и в связи с ним задаться вопросом, почему скандинавы избрали правильную дорогу, в то время как латиноамериканцы избрали ошибочную, ответ неизбежно будет тяготеть к указанию на фундаментальные культурные различия. Не будем забывать, что, как уже отмечалось в главе 2, три скандинавские страны — Дания, Норвегия и Швеция — наряду с Финляндией и Исландией являются мировыми чемпионами прогресса.
Природные ресурсы? Климат? Зависимость?
Итак, корни разнонаправленной эволюции США и Канады, с одной стороны, и Латинской Америки — с другой, уходят в глубину веков. Могут ли они быть объяснены тем, что страны в разной степени наделены природными ресурсами? По счастливому стечению обстоятельств США и Канаде достались большие площади пригодной для обработки земли, но то же самое можно сказать об Аргентине и Бразилии, которые, кстати, сегодня входят в число крупнейших мировых экспортеров соевых бобов. Нет и никакого явного преимущества в минеральных ресурсах. Канада и США выигрывают в обеспеченности судоходными водными путями, особенно благодаря системе Великих озер, а территория Мексики, центральноамериканских и андских стран более сильно изрезана горными хребтами.
В целом Канада и США, возможно, и наделены природными ресурсами несколько более щедро, но и Латинская Америка весьма богата ими. Даже если бы богатые природные ресурсы были необходимым условием быстрого развития — предположение, которое опровергается наличием успешных стран, бедных природными ресурсами, таких как Япония, Тайвань, Южная Корея, Швейцария и Израиль, — различия между Севером и Югом Западного полушария по этому параметру недостаточны, чтобы объяснить существующий разрыв. И этот разрыв, в конце концов, проявляется не только в экономическом развитии. Он примерно столь же велик и в том, что касается демократических институтов и социальной справедливости. Но, как демонстрирует пример Коста-Рики, стране не обязательно быть богатой, чтобы быть демократической[222]. Алексис де Токвиль приходит к справедливому выводу: «Природные условия не так сильно влияют на судьбы народов, как полагают некоторые»[223].
Надо также рассмотреть и климат. В начале XX в. Эллсуорт Хантингтон, подобно Монтескье за два столетия до него[224], утверждал, что различия в человеческом прогрессе в основном объясняются разницей между умеренными и тропическими климатическими зонами[225]. Прежние обитатели умеренных зон были вынуждены более напряженно работать в течение более короткого вегетационного периода, чтобы сделать запасы на зиму. Они пользовались преимуществами климата, побуждающего к активности и к энергичным действиям. У них должно было быть крепкое жилье, а для защиты от холода нужно было находить и запасать топливо. Все это приводило к тому, что труд и сбережения дополнительно вознаграждались; кроме того, эти условия поощряли сотрудничество между людьми.
Те же, кто жил в тропиках, пользовались комфортной возможностью круглый год получать урожай либо собирать пищу, выросшую в естественных условиях. Жилище должно было защищать только от дождя. Однако эта легкость, с которой можно было обеспечивать себе питание и кров, и расслабляющий климат воспитывали в людях леность и инертность. И вдобавок природная среда, способствующая плодородию, предоставляла благоприятные условия и для болезней.
Я не сомневаюсь, что климат сыграл определенную роль в том, что эволюция пошла разными путям на Севере и на Юге Западного полушария — точно так же, как он сыграл аналогичную роль в Восточном полушарии. Во всем мире подавляющее большинство бедных стран находятся в тропической зоне, а почти все богатые страны — в умеренных зонах. Однако есть и исключения: все страны бывшего Советского Союза находятся в зоне умеренного климата, но ни одна не достигла статуса страны «первого мира». А Гонконг и Сингапур находятся в тропиках. Более того, весь Уругвай, почти вся Аргентина, большая часть Чили, а также значительные части Мексики и Парагвая находятся в умеренных климатических зонах. И многие латиноамериканцы, живущие в «тропических» странах, находятся в условиях умеренного климата, поскольку в регионе имеются многочисленные плато, на которых, к примеру, расположены столицы Мексики, Гватемалы, Гондураса, Сальвадора, Коста-Рики, Колумбии, Венесуэлы, Эквадора, Боливии и Бразилии.
В 70—80-х годах XX в. доминирующей интерпретацией причин слаборазвитости Латинской Америки в университетах всего мира, включая США, была «теория зависимости», и сегодня она по-прежнему цветет пышным цветом в латиноамериканских университетах. Эта теория обвиняет страны «первого мира», и в первую очередь США, в том, что они «манипулируют» мировым рынком так, чтобы увековечить зависимость Латинской Америки от экспорта дешевого сырья, одновременно обеспечивая себе возможность экспорта дорогих продуктов обрабатывающей промышленности. Экономика сливается с политикой, поскольку США, как утверждают сторонники этой теории, состояли в сговоре с авторитарными латиноамериканскими лидерами и олигархами ради сохранения статус-кво, обеспечивавшего увековечивание зависимости — имеется в виду, что это было до того, как в 80—90-х годах XX в. волна демократизации (поддержанная США) затопила регион.
Политолог Лусиан Пай назвал «теорию зависимости» «оскорбительной и лишающей надежды»[226]