Жизнь в диаспоре
Я таких знаю — нигде-то они не пропадут.
Полиглот поневоле
Уже в Вавилонии еврей вынужден был знать два языка: бытовой арамейский и язык богослужения иврит. Языки это близкие, но разные: как русский и церковнославянский.
В Персии Мордухай, Даниил и Эсфирь говорили с персами, уж конечно, не на иврите. Уже третий язык…
Жизнь в государствах Птолемея и Селевка потребовала знания как минимум арамейского и греческого (иврит тоже никуда не исчез). На мусульманском Востоке надо было знать арабский и иврит, персидский и иврит. Появляется персидско-татский, но ведь не на нем пишут официальные документы средневековой Персии. Сефарды Испании говорили на спаньоль… Но ведь и знание испанского оставалось необходимым. И арабского. На каком, по-вашему, языке говорил Маймонид с другими придворными и с самим калифом? На иврите? Но и иврит многие знали, писали на нем стихи и философские трактаты. Переводили Аристотеля с греческого на латынь, и на латыни беседовали с европейскими книжниками про Цельса, Авиценну и Феофраста.
То есть я не утверждаю, что каждый из евреев Испании знал ВСЕ эти языки в полном совершенстве, но даже самый низко поставленный, коснеющий в полном убожестве иудей вынужденно знал два-три языка — хотя бы на уровне бытового, повседневного общения. А еврейская интеллигенция была, и тоже поневоле, полиглотной.
В христианских странах Европы — местный язык, иврит, а для образованных еще и латынь. Если заниматься торговлей, то местный язык нужен не один. Если торговля международная, то нужны языки еще восточные.
Ашкеназский еврей Польши, русских княжеств, Великого княжества Литовского и Русского, позже — Речи Посполитой, говорил на идиш, знал иврит, польский и западнорусский (много позже назовут его украинским). Желательно было знать и немецкий, а с вхождения Польши в состав Российской империи — и литературный русский язык, на котором объяснялась администрация, который стал официальным языком делопроизводства.
Язык — это ведь тоже верное средство для тренировки мозгов. Даже не выученный до конца или плохо выученный язык открывает человеку новую систему представлений о мире, ценностей, взглядов, сравнений, образов. Это и само по себе будит мысль, пришпоривает воображение, толкает ввысь и вперед. А тут еще включается сравнение… У нас вот так… У испанцев вот так… А у поляков — вон оно как… А у русских….
Еврей волей-неволей знает несколько языков. Живя среди других народов, он вынужден говорить на языках тех, кто вокруг. Женщины еще могли не учить языков гоев, особенно если община большая и все необходимое можно купить-починить-заказать внутри общины. Но и еврейки часто вынуждены были знать языки. А уж мужчины просто обрекались на знание нескольких языков.
Еврей поневоле должен был объясняться с людьми разных народов, разных культур и языков. Всю свою историю он оказывался в межкультурном пространстве. От общения с разными людьми и на разных языках растет неуверенность в «единственно правильных» способах реагировать на окружающее. Ширится понимание, что каждую проблему можно увидеть по-разному, предложить много решений… То есть происходит расширение сознания, растет умение смотреть на явление со стороны.
Двойное зрение
Еврей живет в данное время и в данном месте. А одновременно — вне пространства и времени в виртуальном пространстве еврейской истории. А нужно — посмотрит на «здесь и сейчас» с позиции другого народа.
Так Норберт Винер, основатель кибернетики, был уверен: доминирование в мире стран Запада — дело временное и случайное! Он смотрел на историю Запада с высоты птичьего полета, из разреженных высей тысячелетней истории евреев. Такое двойное зрение вообще исключительно выгодно. Способность быть одновременно европейцами и неевропейцами сделала русскую интеллигенцию XIX века людьми, которые смогли поставить под сомнение саму европейскую цивилизацию: причем в формах, которые сама эта цивилизация приняла.
Русский интеллигент был европейцем и неевропейцем в Европе. Еврей в России был европейцем, русским, евреем. Это еще более сложная, но и более продуктивная, исключительно выигрышная позиция. Взгляд еврея оказывался многограннее, точнее, чем взгляд русского. Еврей был одновременно здесь и не здесь. Он был одним из нас — русским европейцем, привязанным к жизни местом и временем рождения, познававшим мир через призму русской истории и с помощью русского языка…
Но одновременно он был не здесь. И мало того, что был он не только не в России — он был и вне Европы! Еврей легко мог «выйти» за рамки нашего общего опыта, общей судьбы и посмотреть на них со стороны. С позиции «Европы вообще», взглядом восточного человека, не обязанного разделять предрассудки ференги, или с позиции мировой истории.
Я много раз убеждался в том, что мои еврейские коллеги лучше умеют видеть любую ситуацию со стороны. То есть у нас, европейских интеллектуалов, это тоже неплохо получается, но видеть столкновения народов с «птичьего полета», понимать, кому и что надо друг от друга, евреи в целом умеют гораздо лучше. Случайно ли лучшие культурологи России, а пожалуй, и всей Европы — Лотман и Гуревич? Я не уверен, что это случайно.
Борьба за жизнь
Жизнь в диаспоре… В ней неизбежно жесткое давление окружающего мира, постоянная и беспощадная борьба за жизнь. Еврей совершенно точно знает, что он должен быть не просто умным и хорошо помнить Талмуд. Он должен уметь делать что-то такое, за что ему заплатят деньги. Причем он должен уметь делать это так хорошо, чтобы деньги платили именно ему.
Даже мало работать в такой же степени хорошо, как все окружающие. Евреи в средневековой Англии и Франции работали не хуже, а пожалуй что, даже и лучше, чем ломбардские купцы и банкиры. Но ломбардцы были «свои», христиане, и как только без евреев смогли обойтись, так сразу же их и выгнали. Еврей внутренне, на уровне подсознания убежден — он должен работать не просто лучше других, а с большим отрывом от других. Иначе от него быстро избавятся.
К этому добавляется естественное человеческое стремление делать свое дело хорошо, подспудное стремление к совершенству. Такое стремление есть у всех людей, но у евреев с их страхом изгнания, уничтожения, насилия желание работать хорошо приобретает особенно рафинированные, порой какие-то судорожные формы.
Могу дать читателю вполне серьезный совет: если вы попали в чужой город, вы никого не знаете в этом городе и вам срочно надо выдернуть зуб, из двух кабинетов с надписями «Рабинович» и «Иванов» — выбирайте тот, на дверях которого написано «Рабинович». Гарантию, разумеется, дает только страховой полис (а в наше время и он гарантий не дает), но при прочих равных обстоятельствах лучше пойти к еврею. Ученые степени врут, их можно купить или присвоить безо всякого на то основания. Никакая новая техника не заменит профессионального мастерства. А шансов на то, что еврей — хороший специалист, больше.
Евреи чаще и острее, чем люди других народов, считают, что плохо работать — это стыдно. И еще они считают, что плохо работать — опасно.
Идеал общественных отношений
Горожанин поневоле более свободен, чем крестьянин. Его труд требует более свободных, индивидуальных, личных отношений с его окружением. Он менее контролируем, не в такой степени зависим — в том числе и духовно.
Без некоторого уровня личной свободы просто невозможно вести многие производства, дела и занятия. Физически невозможно!
Конечно, и горожанин может быть свободен в разной степени. Опыт показывает — чем свободнее горожанин, тем больше он может наработать.
Можно привести массу примеров того, как угасание личной свободы губило многие достижения. В древнем Новгороде кроились сапоги на левую и на правую ноги. Москва завоевала Новгород, свободы сделалось заметно меньше. И сапоги стали раскраивать иначе — без различия между правым и левым. В эпоху Петра приходилось привязывать новобранцам к ногам сено и солому. Солому к левому сапогу, сено — к правому. Солдаты из русской деревни различали сено и солому, но не различали левого и правого.
Не будем преувеличивать свободы еврея в Средневековье и даже в XVII–XIX веках. И свои утраты уже достигнутой сложности еврейская цивилизация знает, еще похлеще примеров с древним Новгородом. В сравнении с уровнем XV–XVI веков польско-западнорусские евреи к XVIII веку жили и беднее, и примитивнее.
Но все познается в сравнении. Как бы ни был еврей задавлен кагалом, нищетой и всяческими ограничениями, он жил свободнее большинства людей «титульного» народа. В том числе потому, что даже в глухом местечке вел образ жизни горожанина.
И он очень хорошо знал на собственной шкуре: чем меньше свободы, тем он сильнее задавлен, тем меньше у него чисто экономических возможностей выжить. А чем больше свободы, тем больше и у него экономических возможностей.
К тому же если свобода — то антисемитизм не в чести, легче дышать. За тысячи лет можно было и усвоить — конкуренцию с местным населением евреи всегда выдержат… Позволили бы им конкурировать.
В результате — почти везде и всегда евреи поддерживают самых радикальных «левых» — и либералов, и революционных демократов. Исключения есть, тот же Дизраэли, но это именно что исключения. Норма же — именно устойчивая «левизна».
Даже в Средневековье евреи устойчиво поддерживали демократические городские режимы в городах-республиках Италии. А чем больше король или герцог хотели «прогрессивных» реформ — тем на большую поддержку евреев мог он рассчитывать.
В Российской империи русская интеллигенции была крайне разнообразна по своим политическим взглядам. Образованных людей даже раздражала ее всегдашняя политическая и культурная расколотость. Каждая группировка со времен славянофилов и нигилистов стремилась представить себя единственной, имеющей право на существование и говорить от имени всего народа. Но таких группировок всегда, в любом временном срезе, было несколько, и только их сумма давала представление о том, чем жило общество в целом. Добавим к этому еще и множество аполитичной интеллигенции. Она вообще не примыкает ни к какому лагерю, ей последовательно плевать и на левое, и на правое, и на патриотизм, и на коммунизм. Они занимаются профессиональными и семейными делами, политика им безразлична или почти безразлична.
Повторюсь еще раз: каждую из группировок это многообразие скорее раздражало и огорчало… Но благодаря этой палитре поддерживалось и разнообразие в самой интеллигенции, что само по себе ценно, и многообразие возможных перспектив развития.
Еврейская интеллигенция не радовала таким разнообразием. Она практически вся была левой, устойчиво придерживалась «прогрессивных» убеждений. Министр Игнатьев полагал, что евреи, как и поляки, «благоговеют перед Европой», а «русскому народу это не лимит». Немаловажная разница в том, что часть еврейской интеллигенции была либеральной, а часть — революционной. Но левыми, сторонниками реформ, прогрессенмахерами, сторонниками европейского пути развития (порой понимавшегося очень дико) были почти все.
«Вы сами загнали нас в революцию своими преследованиями!» — возгласил революционер Гершуни на царском суде. Множество интеллигентов — русских, евреев и татар — рукоплескали ему (судьбу этих рукоплещущих в недалеком будущем поучительно было бы проследить, но книга не об этом.)
Сказано хлестко, но как обычно у революционеров — на полметра мимо, потому что в Европе евреев никто и не думал преследовать, они тоже поголовно были левыми. Евреи на 80–90 % настолько убежденные «леваки», что много раз просмотрели выгоднейшие союзы с разными группировками «правых».
Например, в США, несмотря на престижное положение «белых», еврейские общины Юга не раз голосовали за предоставление гражданских прав чернокожим. Если бы эти права были даны, евреи проиграли бы, а не выиграли. Своей же позицией они вызывали раздражение и непонимание остальных «белых». Вплоть до того, что в темную голову южного «белого бедняка» вполне могла залезть мыслишка: а может, евреи «ненастоящие белые»?! Мыслишка же этого рода могла иметь весьма различные последствия…
Надеюсь, Гершуни не хотел сказать, что правительство США своими преследованиями заставило евреев голосовать за равноправие негров?
И так же точно в Европе. Когда в середине уже XX века среди евреев начались…эээ-эээ странного рода процессы в связи с «проблемой Израиля», главный редактор французского журнала «Эспри», Поль Тибо, произнес буквально следующее: «Для нас еврей — это борец за современное государство, секуляризованное, отделенное от церкви. Еврей — это наш соотечественник, которого мы как раз и обрели в этой борьбе, в процессе строительства этого нового государства. Такое государство, по замыслу, должно воплощать универсальные, общечеловеческие ценности, обладать полнотою терпимости, и еврей в наших глазах — свидетель, без которого они утрачивают свое значение».{214}
Тезиса о том, что ценности Нового времени утрачиваются без еврея, — не понял. Но идея теснейшей связи либерализма и еврея — очевидна.
Политическая причина очевидна: эмансипация евреев произошла именно в ходе модернизации. При становлении нововременного государства. Естественно, евреи всеми силами поддерживали такой тип государственного устройства — ведь только в нем они могли стать равноправными гражданами. Но у евреев есть и более глубинные, если хотите, ментальные, духовные причины для поддержки идей демократии, равенства, прав человека.
Торжество общинной демократии, уравнивание всех в правах, создание единообразного социалистического общества есть религиозная ценность иудаизма. Даже уплата налога на содержание Иерусалимского храма здесь очень характерна: независимо от богатства еврея он должен давать одну сумму — полшекеля. Больше давать и брать нельзя!
Так утверждается ценность экономического равенства, одинаковости перед лицом Бога.
Чтобы «бороться» за социалистическое «общество равных», христианину предстоит отказаться от многих ценностей христианства; от установок общества, воспитанного на этих ценностях, то есть совершить своего рода «цивилизационное предательство». Для еврея в этом нет необходимости. Он может быть социалистом и коммунистом, вовсе не порывая с национальными традициями. Становясь либералом, демократом, революционером, он всего лишь исповедует одну из ценностей своей веры, и только.
Поэтому важная особенность всех народов иудейской цивилизации — легкость восприятия левой агитации, идей революции. Такова особенность народного характера всех евреев… по крайней мере, евреев Европы: они практически поголовно левые. В конце концов, что главное в иудаизме? Идея соблюдения Закона. Для иудея соблюдать некие правила, данные обществу извне, — вернейший путь к достижению благодати. В иудаизме Закон дан непосредственно Богом… Новое время — новые песни! Если наука дает некий новый Закон{215}, почему бы не поставить его во главе угла и не прийти к блаженству именно через него?
О том, что социальная инженерия, социальный утопизм возникают как «искажения христианского сознания в направлении ветхозаветных представлений»{216}, писали и С. М. Франк, и С. Н. Булгаков, и Н. А. Бердяев… Что социализм есть не что иное, как «утопическая мифологема… вдохновлявшаяся религиозно-утопическими мечтателями, осуществлявшаяся затравленно фанатичным народом», пишут и современные богословы{217}. Но если даже мое объяснение в корне неверно, вот факты: еврейская интеллигенция во всем мире цветет одним политическим цветом, хотя и разными оттенками — от бледно-розового до бордового.