па в глубоком унынии и печали вернулась в город. Каждый точно чувствовал, что не стало личного его защитника и друга, предстателя перед грозным и карающим Богом…
V
Скончался император Николай I, которого евреи крепко недолюбливали; воцарился император Александр II, на которого евреи возлагали большие надежды; кончилась Крымская война, евреи несколько отдохнули от беспрерывной воинской повинности и зажили своей обычной суетою. Мне стукнуло шестнадцать лет. Женить меня было еще рано, а дома между тем прибавилось еще несколько новых членов семьи; я был лишним ртом. И вот отец решил, чтобы я снова отправился куда-нибудь на чужие хлеба.
Выбор пал на Ковно, где у нас были дальние родственники. Отец снабдил меня «слезными» письмами к ним, и я отправился. Железной дороги тогда еще не было, и как я приехал в Ковно — не могу припомнить.
Город мне очень понравился своими прямыми улицами и чистотою, которою в особенности щеголяла так называемая часть «Новые места». Здесь все дома были каменные новейшей архитектуры, здесь жил губернатор и другие губернские власти, и здесь же сосредоточились еврейские богачи новейшей формации, о которых я имел самое смутное понятие.
Прежде всего надо было позаботиться о насущном хлебе. Отдав «родственникам» письма отца, я получил от них согласие на кормление меня по одному дню в неделю. Один из моих благодетелей был хасидом, и, благодаря его протекции, я получил пристанище в хасидском молитвенном доме.
Но о секте хасидов следует рассказать.
Слово «хасид» обозначает на древнееврейском языке «благочестивый, скромный, аскет»; но почему это название приняла отпавшая от коренного еврейства в XVII веке маленькая секта евреев, не объяснено до сих пор. Секта хасидов, собственно говоря, ничем существенным не отличается от остальных евреев в основных началах религии. Как те, так и другие строго придерживаются предписаний Моисея, Талмуда и позднейших еврейских авторитетов. Вся разница только в том, что хасиды более невежественны, более фанатичны, более склонны к мистицизму и непременно верят в святость какого-нибудь цадика (праведника), какого-нибудь потомка прославившегося в начале XVII века среди евреев якобы чудотворца Израиля, баал-шем-тов (обладателя чудотворной силы).
Эти цадики, о которых речь ниже, ужасно эксплуатировали и до сих пор эксплуатируют темную массу хасидов, поддерживая рознь между ними и остальными евреями.
А так как первоначальный основатель хасидизма сделал некоторые, весьма незначительные, впрочем, изменения в молитвенном ритуале и в самом тексте молитв, то хасиды перестали молиться совместно с другими евреями и строили свои специальные молитвенные дома.
Так вот в один из этих домов попал я впервые, и здесь-то я должен был найти пристанище и пропитание.
Но, живя в этом гнезде хасидизма, я не нашел в нем тех ужасов, которые рассказывали о хасидах их противники (миснагдим). Здесь я убедился, что хасиды, как и коренные евреи, ни на волос не отступали от основных предписаний еврейской религии, молились, постились, плодились, множились, посвящая все мысли Богу и служению ему. Существенная разница заключалась только в двух пунктах.
В то время как нехасиды жили вечно в страхе Божием, вечно удрученные, веря, что грозный Бог Израиля — враг всякого веселья и подъема духа, почему и отказывались от всякой радости бытия, хасиды, напротив, все совершали радостно, с пением, прыгая и танцуя в экстазе, веря со слов своих цадиков, что Бог Израиля и в веселье, в танцах и даже в попойках, которые они себе позволяли при всяком удобном случае. Отсюда непримиримая рознь между нехасидами и хасидами. Первые, как аскеты, не могли не смотреть с презрением и даже ненавистью на последних, считая их чуть ли не одержимыми бесом, а хасиды, в свою очередь, презирали и жалели своих «противников» за то, что они сами обрекают себя на ненужное Богу страдание и горе, на уныние и скуку.
Второй главный пункт розни состоит в том, что хасиды искренно верили в святость и чудодействие своих цадиков, потомков вышеупомянутого Израиля, баал-шем-тов и других самозваных чудотворцев, а нехасиды не допускали, после пророков и составителей Талмуда, никаких проявлений смертными, хотя бы учеными и праведниками, чудес, а цадиков презирали за невежество в толковании Талмуда и за веселый, подчас роскошный образ жизни.
Так, про некоторых цадиков рассказывали, что они жили в дворцах, имели свои оркестры музыки и лейб-гвардию из евреев, своих «казаков» из евреев же, вооруженных пиками и сопровождавших цадиков верхом во все их поездки. Вся эта роскошь, все эти пиры, разумеется, оплачивались добровольными приношениями поклонников цадика, которые приезжали к нему со всех концов Польши и Волыни, поверяли ему свое жизненное горе, спрашивали совета и утешения и уезжали от него успокоенные и бодрые для жизненной борьбы, в полной вере, что цадик помолится за них и выпросит у Бога всяких для них земных и небесных благ.
Аудиенции у цадиков не всякому доступны. Цадики имеют своих габаев (аргусов), которые за каждую аудиенцию вымогают отдельную плату, и смотря по размеру последней бывает продолжительность аудиенции. Бедные же люди, которые не в состоянии дать что-нибудь, вовсе не удостаиваются лицезрения цадика.
Впрочем, надо сказать, что и среди цадиков были исключения, хотя весьма редкие. Так, секта хасидов, в молитвенном доме которых я приютился, считала своим цадиком знаменитого в то время либавского раввина. По словам служки молельни, неоднократно посещавшего либавского цадика, последний отличался скромной жизнью, святостью и простотою обращения. И хотя и к нему не было свободного доступа без приношений, которые взимали габаи перед аудиенциею, но они были весьма скромные и без особых вымогательств.
Но и этот цадик, которого хасиды, в отличие от других, называли просто рабби (учитель), поддерживал веру в себя как в чудотворца и всем многочисленным его поклонникам, являвшимся к нему из Польши и Западного края, он обещал исполнение желаний: выздоровление от недугов, плодородие бездетным, получение выгодного подряда, хорошую партию, просветление ума и т. д.
Обещания, разумеется, редко исполнялись, но адепты цадика непоколебимо верили в его святость и всемогущество, — и стоило только, чтобы одно из пожеланий цадика случайно осуществилось, как весть об этом «чуде» распространялась среди всех его поклонников, увеличивая его славу.
Хотя вера в цадиков многих утешает и укрепляет в борьбе за существование, но в общем она составляет истинную язву среди хасидов, поддерживая суеверие и сея рознь между евреями. В особенности вредны те цадики, сильно размножившиеся в Галиции и в нашем Юго-Западном крае, которые ради своих прихотей и разгульной жизни, ради обогащения своих родных и присных дерут с живых и мертвых, распространяют мрак и преследуют всякий проблеск просвещения среди евреев.
Затхлая атмосфера маленькой хасидской молельни, в которой я не имел никакой возможности читать «запрещенные» книжки, мне скоро опротивела, и я задумал переселиться в более оживленный центр еврейской жизни, Таким центром считался в Ковне молитвенный дом богача Гирша Несвижского, прихожане которого были более или менее состоятельные и просвещенные в европейском смысле евреи. Благодаря протекции одного из моих дальних родственников мне удалось переселиться в этот молитвенный дом. Здесь я вскоре приобрел товарищей, которые тайно снабжали меня разными «книжечками», которым я посвящал все свободное от занятия Талмудом время. В особенности увлекался я тогда еврейской поэзией, которой заражался и я. Я стал писать стихи на разные темы, подражал многим признанным еврейским поэтам и вскоре серьезно мнил и себя таковым. Товарищи одобряли мои рифмованные строчки и ужасно льстили мне. Этих стихотворений накопилось у меня впоследствии несколько тетрадей, и я уже стал мечтать об издании их отдельной книжкой. Но через несколько лет, уразумев истинных еврейских поэтов, познакомившись с художественными перлами немецкой и русской поэзии, я сознал всю слабость моей музы и без сожаления сжег все ее плоды. Только коротенькое мое стихотворение было напечатано в 1861 году в еврейском журнале-газете «Гакормель», которое, как мне говорили, удостоилось даже перевода на немецкий язык.
Замечу кстати, что многие еврейские поэты довели свое искусство писать стихи на древнееврейском языке до необыкновенной степени совершенства. Несмотря на то что библейский язык давно мертвый, чужд всяким новейшим понятиям и к тому же имеет в своем распоряжении весьма ограниченное число слов, еврейские поэты ухитряются писать на нем философские, лирические, эротические, повествовательные и сатирические стихи, которые у многих отличаются необыкновенной силой, красотою и меткостью. Некоторые поэты до того владеют этим языком, что позволяют себе — и не в ущерб красоте — разные фокусы на нем. Так, не говоря об обязательности для всех стихов одиннадцати слогов в строчке и отсутствия слов, начинающихся двумя согласными буквами, многие стихи бывают в то же время акростихами, и, кроме того, сумма букв (известно, что в еврейском алфавите каждая буква имеет свое численное значение) каждой строчки соответствует сумме года по еврейскому летосчислению, в котором стихотворение написано.
Из всех прихожан молитвенного дома Несвижского самым оригинальным был сам хозяин его. Высокий, здоровый, свежий старик лет шестидесяти, очень богатый, имевший в Ковне несколько каменных домов и солидную торговлю хлебом, Гирш Несвижский часто ночевал в своей молельне, спал одетый на голой скамейке, с той лишь целью, чтобы в течение ночи проводить несколько часов за механическим чтением некоторых религиозных книг. Я говорю — механическим, потому что Несвижский был