ним, я убедился в его необычайных лингвистических способностях. Колоссальная память давала ему возможность легко запоминать обороты речи и готовые формы даже чужого для него языка. Из каждой прочитанной книги в его мозгу, как на негативе, отпечатывались целые фразы и образы, особенно чудные образы из книг Пророков и вообще из Библии, и сами собою потом вплетались, переработанные, в его собственное изложение.
Какими-то судьбами ему удалось в Махновке прочитать известный роман Мапу «Агавас-Цион» {«Любовь Сионская») и «Ашмас-Шомрон» («Вина Самарии»). Эти романы имели большое влияние на еврейскую молодежь. Чудный библейский язык автор обратил в средство говорить не уму, а чувствам юных читателей. Колоритно и поэтично рисуя картины древней палестинской жизни, автор задевал самые чувствительные струны еврейского молодого сердца и вводил читателей в мир ощущений, незнакомых молодым людям, отягченным талмудическим багажом. Помню тот восторг, в который и меня приводили страницы «Агавас-Цион»: эта книга говорила о любви и сама дышала любовью к еврейству. Я понимаю, почему чтение этой книги считалось у ортодоксальных аскетов «преступным». Я сам в свое время читал романы Мапу украдкой,
Бранд стал подражателем этого автора. В звучных маленьких сонетах и романсах он изливал чувства, навеянные «Агавас-Цион». Некоторые из его стихотворений были одобрены редакцией журнала «Гашахар» (под редакцией Смоленскина) и были напечатаны. В Полтаву Бранд явился с готовым рукописным запасом стихотворных и прозаических произведений, повестей, рассказов, и даже с началом задуманного романа. Научился Бранд русскому языку еще в Махновке, прочитал Тургенева, особенно увлекался считавшимся тогда сенсационным романом «Отцы и дети». Этого было для него достаточно, чтобы начать довольно недурно писать на русском языке и посылать корреспонденции в киевские газеты, в особенности в газету «Заря», издававшуюся под фактической редакцией М.И. Кулишера. Первая напечатанная корреспонденция придала ему бодрость, и дальнейшие его произведения уже все писались на русском языке. Мы проводили с ним вечера в беседах, в чтении и в спорах по поводу прочитанного. Это был для меня первый товарищ, с которым я мог делиться своими интимными мыслями. Мы отлично понимали друг друга, и, как это редко бывает, наши беседы получали характер не спора, а взаимного возбуждения мысли и фантазии. Мы ловили мысли друг друга на лету, доходили до отвлеченных высот в области политических, самодельно-философских и даже экономических вопросов. Свойство Бранда из прочитанной книги извлекать материал для самостоятельной работы мысли, прилагать усвоенные идеи к другим аналогичным темам служило и мне на пользу. Особенно любили мы читать и беседовать по поводу «Парижских писем» Берне[156], увлекались мы и поэзией Гете, но особенно близок был нам Шиллер и, конечно, Гейне (всех их мы читали в переводах). В неописуемый восторг привел нас «Натан Мудрый» Лессинга[157].
Бранд остался жить в Полтаве и стал постоянным корреспондентом киевской «Зари». Со временем к нам присоединилось еще несколько молодых людей из местной еврейской интеллигенции, и таким образом мы образовали небольшой кружок, который незаметно стал как бы руководящим центром местного еврейского общественного мнения. Я, выйдя из состояния одиночества, оживился, вернул себе ту душевную жизнерадостность, которою обладал в детстве.
Почти ежедневно, на короткое время, мы встречались в читальной местной библиотеки, где можно было читать газеты. Любимым нашим органом была газета «Молва»; но я вернусь еще к вопросу о тогдашней прессе, и хотел бы теперь докончить мой краткий рассказ о Бранде. На летние месяцы Бранд уезжал из Полтавы «на кондиции», как тогда говорили, то есть в деревню на урок. Предметом преподавания Бранда был еврейский язык. Изучение его в еврейской среде было совершенно новым и редким явлением. За время отсутствия Бранда мы были с ним в усердной переписке, заменявшей личное общение. В письмах затрагивались самые интимные стороны нашей жизни, мысли и вопросы, волновавшие нас. Бранд упорно отказывался признать для себя необходимость систематического образования; и лишь после долгих с моей стороны настояний он решил готовиться к экзамену зрелости, чтобы потом поступить в университет. Я снабдил его надлежащими учебниками и ввел его в изучение древних языков. Надо ли говорить, что Бранду прохождение курсов по установленной программе большого труда не стоило. Он приступил к экзамену после неполного года занятий, но болезнь помешала ему их окончить, и аттестат зрелости ему удалось получить лишь в 1884 году, двумя годами позже окончания мною гимназического курса. Он поступил в Киевский университет и пользовался стипендией, назначенной ему сахарозаводчиком Лазарем Израилевичем Бродским, по рекомендации доктора Мандельштама и особенно М.И. Кулишера; редактор «Зари» пользовался большим влиянием и безусловным уважением в местном еврейском и нееврейском обществе. Бранд усердно сотрудничал в местных органах печати и писал даже передовые статьи. В Киеве в то время над умами господствовал С.Ю. Витте, управлявший Юго-Западными железными дорогами. Профессора университета по политической экономии и финансовому праву (Антонович, Цитович и даже «сам» Пихно, редактор получившей впоследствии столь большое значение газеты «Киевлянин») находились под непосредственным влиянием Витте. Одной из тем на соискание медали для студентов была следующая: о денежной повинности освобождаемых от отбывания воинской повинности. Бранд написал превосходную работу, получил золотую медаль, сочинение было напечатано в «Известиях Киевского университета»[158] и было оценено Витте. Это обстоятельство дало возможность Бранду по окончании им университета найти в лице Витте, перешедшего к тому времени в С.-Петербург на должность директора департамента железнодорожных дел, а вскоре и министра финансов, ценителя его способностей. Витте охотно стал пользоваться Брандом, поручил ему теоретическую разработку вопроса о введенной по его инициативе винной монополии, и затем, назначив его чиновником особых поручений при Министерстве финансов, поручил ему составить подробный обзор финансово-экономического положения России сравнительно с другими государствами. Для выполнения этой работы (она вышла потом в двух томах)[159] Бранд получил командировку за границу. Эту поездку он использовал не только в интересах порученного ему дела, но в интересах еврейства. Встречаясь по поводу порученного ему Министерством финансов дела собирания данных о заграничной биржевой торговле с сильными мира в заграничных «сферах», с профессорами, банкирами и т. п., он ознакомил их, между прочим, и с положением евреев в России, становившимся начиная с царствования Александра III с каждым годом все более тяжелым.
В области еврейской общественной мысли Бранд примыкал к палестинофилам (он был близок с доктором Пинскером, автором «Автоэмансипации»[160], — книги, положившей начало палестинофильскому движению и созданию Общества палестинофилов в Одессе[161]); при зарождении сионизма стал сионистом, но активного участия в делах партии не принимал. Этому препятствовало и его служебное положение. Еще сравнительно молодым человеком, в 1902 году, он был назначен Витте в члены ученого комитета Министерства финансов. Это назначение было для того времени исключительным. Прием на государственную службу евреев был наглухо закрыт. Движение по службе для немногих евреев, оставшихся на ней в виде исключения, было совершенно невозможно. Достаточно указать на то, что такой ценимый всем судебным ведомством работник, как Я.М. Гальперин, за десятки лет не мог сдвинуться с должности начальника отделения в Министерстве юстиции. Заслуженный судебный деятель, имевший огромную популярность на Волге, Я.Л. Тейтель пребывал десятки лет в должности судебного следователя. Некоторые, как, например, обер-секретарь М.П. Шафир, вынуждены были и вовсе покинуть службу.
Бранд, по самым свойствам своих дарований, оказался чрезвычайно подходящим выполнителем учено-литературных заданий министерства. Не будучи ученым в полном смысле слова, он умел с чрезвычайной быстротой усваивать сущность любого вопроса в областях экономической и финансовой, легко разбирался в статистических и литературных материалах; и, будучи внутренно свободен в решении вопроса, который его до приступа к выполнению задачи не занимал, он мог, не погрешая против своего убеждения, убедительно и блестяще оснащать предуказанное со стороны Витте решение подходящими аргументами и соображениями.
Витте был мастер выбирать сотрудников и использовать их способности…
С уходом Витте Бранд оказался более свободным от служебных учено-литературных трудов и мог более интенсивно заняться вопросами еврейской общественности, стал участвовать в образовавшихся разных еврейских кружках и в сопутствующих всякому оживлению в общественной жизни столкновениях воззрений, личных честолюбий и т. п.
Последней работой Бранда в качестве члена ученого комитета Министерства финансов оказалась, по воле судьбы, записка о тех ограничениях в правах евреев по жительству и по торговле, которые подлежали бы немедленной отмене в интересах торговли и промышленности. Записка составлена была по поручению министра финансов В.Н. Коковцева в 1904 году. Мне пришлось снабдить Бранда необходимым материалом, в том числе и собственной моей статьею о практике применения законов о евреях, впоследствии вошедшей в мою книгу «О правовом положении евреев» (1909)[162]. К этой записке мне придется вернуться впоследствии, когда будет речь о высочайшем указе 9 августа 1904 года, — об этом первом, после двадцати пятилетнего перерыва, облегчительном для евреев узаконении. Вскоре после этого Бранд серьезно занемог. Больным он отправился за границу для лечения, но по дороге на курорт, в Берлине, болезнь обострилась, и Бранд там же скончался на руках жены, стойко и с необычайным мужеством переносившей неимоверную тягость ухода за медленно угасавшим больным, страстно цеплявшимся за жизнь.