вшей тогда в ходу формулой «временных мер», устанавливаемых «впредь до пересмотра общих законов о евреях», предложил поставить и прием евреев в присяжные поверенные, и выдачу свидетельств на хождение по делам в зависимость в каждом отдельном случае от разрешения министра юстиции. Впоследствии выяснилась главная деталь манасеинского доклада: что министр юстиции своим правом разрешить прием евреев в адвокатуру пользоваться не будет, покуда не установлена будет норма, определяющая процентное отношение евреев-поверенных к общему числу в данном судебном округе, и отношение фактически не упадет до этой нормы. Но текст давал надежду, что для отдельных лиц, против которых не могло бы быть представлено возражений нравственного свойства, особенно в тех местах, где евреев-поверенных мало или совсем не имеется, доступ в адвокаты будет возможен с разрешения министра юстиции. В действительности эта надежда оказалась ложною вследствие указанного дополнительного заявления и как бы обязательства министра — вовсе не пользоваться своим правом. Этот способ лишения прав, в обход основного закона о порядке издания и введения в действие новых законодательных норм, стал широко практиковаться по отношению к евреям и другими ведомствами. Но особенно надо отметить его применение в данном случае со стороны министра юстиции, генерал-прокурора, главная функция которого была наблюдение за исполнением законов в империи.
До того, также путем всеподданнейшего доклада военного министра Ванновского, испрошено было высочайшее повеление о непринятии евреев в военные врачи. Этому предшествовало распоряжение о том, что евреи не должны быть производимы в офицерское звание на военной службе.
Началась, таким образом, новая эпоха в истории еврейского бесправия в России. До того со стороны правительства принимались поощрительные меры для побуждения евреев приобщаться к общему среднему и высшему образованию; ряд законодательных актов установил, что окончание высшего учебного заведения избавляет от действия ограничительных законов и в отношении права жительства, и в отношении прав на торговлю и промысел, и даже в отношении права на поступление на государственную службу. С этого же времени правительством открыто принят был обратный курс; не только созданы затруднения к поступлению в высшие учебные заведения путем введенной с 1886 года процентной нормы, но даже по отношению к тем, которые уже до того получили высшее образование или впредь его получат, несмотря на стеснения, была поставлена преграда для вступления в свободные профессии; они лишались тех прав, которыми, рассуждая формально, продолжали пользоваться по неотмененному закону, но закон обходили при помощи всяких всеподданнейших докладов и просто произвольных распоряжений.
Было совершенно ясно, что личные мои мечты об академической карьере разрушены, что, каковы бы ни были научные заслуги еврея, он к преподаванию в университете и к занятию академической должности допущен не будет. Но я за последние годы так был поглощен научными своими работами, что не замечал уже столь резко выразившегося духа антисемитизма в официальных кругах, и еще таилась, хотя и слабая, но все же руководившая мною надежда, что научная подготовка будет использована в целях науки же.
ГЛАВА XI
По окончании магистерского экзамена наступил для меня один из самых тяжелых периодов моей жизни. Расчет на то, что адвокатская практика даст мне в ближайшем будущем заработок, достаточный для содержания семьи, не оправдался. Я не имел никаких деловых связей, а опыт протежирования меня со стороны профессорской показал, что оно большого значения не имеет. С другой стороны, я слишком сжился с мыслью о научной работе, чтобы перемена фронта могла произойти без некоторого душевного надлома. Со стороны профессоров, ценивших солидность моей научной подготовки и моих способностей, начались настояния и дружеские советы пренебречь «формальным», по их мнению, затруднением, заключающимся в моем иудейском исповедании, и обзавестись, как некоторые из них выражались, свидетельством «о каком-нибудь» христианском исповедании, которое откроет мне двери и для государственной службы, и для профессуры и обеспечит мою карьеру. При этом делалась ссылка на прецеденты и даже на то, что в качестве делающего карьеру и могущего получить влияние человека я буду в состоянии приносить гораздо большую пользу своим соплеменникам, чем могу принесть, оставаясь лишенным возможности сделать эту карьеру.
По совести должен сказать, что внутренней борьбы или, вернее, искушения у меня не было. Мысли о переходе в христианство у меня и не возникало, ко самое возбуждение вопроса и, главное, мысль, что приходится расстаться с лелеянною мечтою, в связи с тяжелым материальным моим положением, после столь трудной юности, не могли не производить угнетающего действия в тот момент жизни, когда внутренняя энергия требует выхода.
Сложившиеся обстоятельства привели, таким образом, к тому, что моя жизнь пошла по разным направлениям. Вступив в число помощников присяжных поверенных и убедившись в том, что и государственная служба, и академическая карьера недоступны, я как на источник средств к существованию должен был смотреть на адвокатуру. С другой стороны, нельзя было приобретенные научные знания оставить как бы втуне. Я полагал, что мои работы по науке права могут оказаться полезными для моей адвокатской работы вообще и для моего материального положения в частности. И, наконец, в-третьих, еврейский вопрос, после того как я в течение университетских лет и пребывания за границей интересовался им лишь попутно и не вникая, оказался настолько обостренным, что мне, воспитанному в еврейском духе, нельзя было теперь не заинтересоваться им глубже и не посвятить ему часть себя самого. И, как это часто бывает, субъективно перенесенные притеснения, невозможность избрать путь жизни по своим склонностям и способностям только потому, что этот путь загражден ограничительными для евреев законами, не могли не сделать этот вопрос как бы личным, слишком близким, чтобы чуткий человек мог от него отвернуться; наоборот, даже с некоторым болезненным чувством хотелось сейчас же приступить к раскрытию всех язв, причиняемых этим бесправием.
Прежде чем перейти к воспоминаниям, касающимся моей личной деятельности во всех этих трех направлениях, я позволю себе дать соответственную моей эпохе характеристику этих трех областей будущей моей работы: положения адвокатуры в столице, научных кругов в столице и затем кругов, руководивших вопросами, касающимися еврейского бесправия.
Прежде всего об адвокатуре. Все сословие присяжной адвокатуры делилось на две части: присяжных поверенных и помощников присяжных поверенных. Последние в столице добились как бы некоторой автономии и управлялись своим представительным органом — Комиссией помощников присяжных поверенных, которая являлась руководящей дисциплинарной властью над молодыми адвокатами-стажиерами в той же мере, в какой Совет присяжных поверенных, как сословное представительство, имел надзор за деятельностью членов его, то есть присяжных поверенных. Происходили общие собрания помощников, на собраниях принимались решения. Эти сходки очень интересовали молодую адвокатуру; на собрания являлось много народа, и, как это у нас всегда бывает, разговоров было без конца, и решения носили, конечно, всегда характер компромиссный. При этом нужно было считаться с тем, как посмотрит на то или другое решение Совет присяжных поверенных, на утверждение которого некоторые вопросы должны были восходить. Самое вступление в число помощников присяжных поверенных зависело прежде всего от согласия Комиссии, и затем уже, по одобрении Комиссией, Совет, с своей стороны, делал соответственное постановление. Членами Комиссии были наиболее популярные представители молодой адвокатуры. Как я уже сказал, помощники присяжных поверенных занимались самостоятельной практикой и редко имели возможность приобщаться к кабинету того или другого из видных поверенных, имевших обширный круг дел. Иначе говоря, личный патронат, на котором построен был у нас институт адвокатского стажа, оказался совершенно недостаточным. Петербургский Совет присяжных поверенных дополнил этот дефектный личный патронат как бы патронатом сословным по образцу парижского «барро»: молодые стажиеры должны были собираться на конференции под руководством старейших присяжных поверенных, которых выбирал Совет. Такие конференции происходили по группам. Когда я вступил в сословие, конференции, несмотря на недолговременное их существование, оказались мертворожденным учреждением. Посещались они весьма немногими. Молодежь предпочитала посвящать свое свободное время другим занятиям или развлечениям, которых в столице достаточно. Не приносило пользы и постановление Совета о том, что в число присяжных поверенных может поступить лишь тот, кто доказал свою подготовленность личным участием в занятиях конференции в той или другой группе. Все превратилось в фикцию. Совет прекрасно знал, что имеются помощники, которые по своей подготовке и по обилию дел превосходят практическими знаниями многих, даже старых, присяжных поверенных. Конечно, знал Совет и знало все сословие, что занятия в конференциях не могут заменить практической подготовки, и, наконец, знали все, что эти занятия носят совершенно формальный характер. Нужно было представить три доклада, одобренные руководителем данной конференции, и доказать посещение известного числа конференций. Что касается последнего, то в течение пяти лет состояния в стаже молодые люди легко могли устраиваться так, чтобы показать достаточное количество посещений, тем более что доказательством служила только запись, которая велась секретарем конференции, и он, конечно, не мог уследить, не ушел ли записавшийся сейчас же по учинении записи. Что касается докладов, то темами избирались обыкновенно