ивилегией является и вытекающее из права жительства право приобретать недвижимое имущество вне черты оседлости. Жена привилегированного еврея имеет не самостоятельное право жительства, а производное; приобретать же недвижимую собственность могут только лица, пользующиеся самостоятельным правом на повсеместное жительство; и потому жены лиц означенной категории могут пользоваться лишь правом жить вместе с мужем, но не правом приобретать дома, имения и т. п. Эта аргументация «убедила» большинство сенаторов, и, таким образом, по инициативе профессора Таганцева с тех пор укоренилась теория «производного права жительства» жен евреев, пользующихся правом повсеместного жительства. Эта теория легла в основу дальнейших ограничений прав евреек впоследствии. Так, например, ограничено было право жен евреев, окончивших университеты, на проживание для лечения в городе Ялте, в Крыму, после того как в 1892 году Ялта и Ялтинский уезд были изъяты из категории местностей черты оседлости. (Это было сделано потому, что Александр III стал ездить для пребывания в Ливадию возле Ялты.) Нуждающиеся в климатическом лечении в Ялте жены врачей и присяжных поверенных — евреев лишены были права туда приезжать иначе, как в сопровождении мужей. По жалобе одесского присяжного поверенного Бернштейна, одно такое дело доходило до первого департамента Сената, оттуда в первое общее собрание Сената, а оттуда, за разногласием сенаторов, в Государственный совет, который признал, основываясь на мотивах, изобретенных Таганиевым в 1889 году, что жена Бернштейна не пользуется правом пребывать в Ялте без мужа, так как ее право как бы «планетное», а не «звездное». Астрономия применена была и в том, что отраженный свет на расстоянии не может действовать, и муж, пребывающий в Одессе, не может сообщить своей жене прав проживать вне Одессы. В Москве, в бытность генерал-губернатором великого князя Сергея Александровича, это же разъяснение Сената дало основание московской полиции изгонять из Москвы жен врачей, присяжных поверенных, инженеров, купцов 1-й гильдии, если их мужья хотя бы временно отлучились из Москвы; сделан был, таким образом, дальнейший шаг, — жены не только не могут отъезжать за черту оседлости от мужей, но обязательно должны следовать за мужьями, не разлучаясь с ними даже на короткое время. Такова была забота антисемитской политики о семейных узах у евреев. Много тяжелых минут причиняло евреям остроумие Таганцева.
Но в области научной Таганцев, сохранивший профессуру в Училище правоведения, продолжал стоять на высоте европейской научной мысли и оставался достойным учеником гейдельбергского профессора Миттермайера и последователем гуманиста XVIII века Беккарии, убежденным противником смертной казни и борцом против применения ссылки для преступников. Вместе с тем он критически относился к новаторству в науке уголовного права, принадлежал к так называемому классическому направлению, не уверовавшему в спасительность новых направлений школы итальянской и социологической. Будучи, после Фриша, председателем высочайше утвержденной комиссии для составления Уголовного уложения, а до того — одним из главных редакторов его, Таганцев уже не делал докладов в Юридическом обществе, но живо интересовался его трудами и принимал деятельное участие в его заседаниях.
Как член Государственного совета, в последние годы Таганцев переменил свое настроение в области еврейского вопроса. В свое время я укажу на случай, когда Таганцев высказался за равноправие евреев.
Деятельное участие в трудах уголовного отделения Юридического общества принимал сенатор уголовного кассационного департамента Э.Я. Фукс. В начале девяностых годов он был переведен в первый департамент Сената и, как старейший, первоприсутствовал в департаменте после Арцимовича и Шумахера. Еврейские дела разрешались первым департаментом Сената. Этот департамент можно назвать лабораторией еврейских прав и бесправия, местом защиты против произвола местных административных властей в либеральное время и источником усиленных репрессий и преследований в реакционное время. Сенатор Фукс, по слухам, был еврейского происхождения. Несмотря на установившуюся со временем большую близость мою с ним, я от него об этом никогда не слышал. Но по многим моим беседам с ним и по особому интересу, который он проявлял к положению евреев, я лично убедился в правильности слухов, что отец его был еврей из Каменец-Подольска, переселившийся потом в Одессу. Фукс был при начале его судебной карьеры лютеранского исповедания и, как он мне сам говорил, уже будучи председателем Харьковского окружного суда, перешел в православие. Сенатор Фукс первоприсутствовал в Особом присутствии Сената, рассматривавшем дело 1 марта об убийстве Александра II.
В начале девяностых годов одним из участников в трудах Юридического общества был присяжный поверенный П.А. Александров, защитник Веры Засулич в деле о покушении на петербургского градоначальника Трепова и защитник евреев в ритуальном Кутаисском процессе[224]. Ко времени моего знакомства с ним здоровье его было серьезно расшатано, он мало занимался практикой. Он начал свою карьеру в прокуратуре и в семидесятых годах перешел в адвокатуру. Нервный, желчный, в бытность свою прокурором он был грозою защитников, я, став присяжным поверенным, сделался грозой для прокуроров. При всем своем кипучем темпераменте он говорил сдержанно; его несколько гнусавый голос звучал всегда ровно и монотонно, но каждая фраза была ударом молота, от которого летели искры, и эти удары, действовавшие на слушателей, оглушали противника и приводили его в изнеможение. Ядовитый сарказм, едкое остроумие — вот главные орудия, которыми действовал Александров, и действовал с колоссальным успехом.
О защите Александрова в Кутаисском деле подробно поведал потом присяжный поверенный Н.П. Карабчевский (один из защитников в деле Бейлиса[225]), бывший в Кутаиссе во время рассмотрения дела, тогда еще начинающий адвокат. Кутаисский ритуальный процесс был первый в России после Саратовского (в 1856 году). Он стоял совершенно особняком среди обычных ритуальных дел, и к нему мне придется вернуться, когда я дойду до воспоминаний о делах Блондеса[226] и Бейлиса.
Александрова я слышал несколько раз в качестве защитника в кассационном Сенате. Нельзя было не удивляться оригинальности его дарования. Я уверен, что он сыграл бы гораздо большую роль в адвокатуре конца прошлого столетия, если бы здоровье его позволяло ему усиленно работать в области практики, требовавшей большого напряжения нервов.
Я начал сближаться с Александровым, но, к несчастью, он скоро тяжело заболел ив 1894 году умер, оставив семью почти без средств.
Деятельным работником в Юридическом обществе был А.Ф. Кони. Его доклады привлекали всегда переполненные аудитории.
Кони не был ученым по профессии. Его скорее можно отнести только к разряду высокообразованных криминалистов. Талант у него был исключительный. При колоссальной его начитанности он с неподражаемым искусством всегда умел из богатого запаса своих знаний выбирать в изложении того или другого вопроса наиболее подходящие места. Он не был любителем эффектов, но то, что он говорил, всегда производило эффект, вследствие образности и меткости мыслей; особенно пленяла форма, в которую эти мысли облекались в устах Кони. Он говорил плавно, без аффектированных повышений и понижений голоса. В его речи не было и тени декламации. Журчал ручей, переливаясь цветами радуги, приятными для глаза, а самый шум ручья ласкал ухо. Самые простые вещи, даже трюизмы, в форме, придаваемой Кони, получали характер оригинальности. Самые оригинальные и даже парадоксальные мысли у него не расхолаживали слушателя, не возбуждали в нем того невольного чувства сопротивления, которое обыкновенно вызывают парадоксальные мысли, ярко изложенные и бьющие своею неожиданностью. Он говорил так, как писал. Он никогда в своем изложении не придерживался рукописи, но для слушателя было ясно, что Кони не произносит экспромта. И когда то, что он говорил, появлялось в печати, всякий, кто его слушал, находил напечатанным именно то, что сказано было в свободной речи Кони. В этом отношении память его была поразительна. Таковы были и его доклады в Юридическом обществе. Таковы же были и его публичные чтения и речи, и те заключения, которые он давал в Уголовном кассационном департаменте, когда был обер-прокурором этого департамента. Люди, помнящие его в качестве председателя петербургского Окружного суда, всегда говорили, что и в заключительных своих «резюме» присяжным заседателям перед уходом их в совещательную комнату он проявлял тот же блеск таланта, который обнаруживал и в качестве докладчика, обер-прокурора Сената и лектора.
Известно, что Кони, будучи председателем Окружного суда, председательствовал в деле Веры Засулич, стрелявшей в 1878 году в генерала Трепова, бывшего градоначальником в Петербурге. В своем заключительном слове он проявил весь свой талант; и так как Кони в этом слове не «гнул», как выражались впоследствии, в сторону обвинения, а был, как того требует закон, объективен (обычай обвинительных председательских резюме именно после дела Веры Засулич весьма укрепился в судах и во множестве дел послужил поводом для кассации приговоров), то оправдание Засулич было приписано влиянию его заключительного слова, и Кони должен был под давлением свыше оставить должность председателя Окружного суда, хотя министром юстиции был тогда Набоков, еще не усвоивший (как это было после него) практики сменять несменяемых судей. Карьера Кони была переломлена, и он, природный криминалист, должен был стать председателем гражданского департамента судебной палаты и прекратить чтение лекций в Училище правоведения, где был профессором. Попечитель этого училища, принц Александр Петрович Ольденбургский, не мог простить Кони оправдательного приговора по делу Веры Засулич. Мне рассказал другой профессор Училища правоведения,