сер Осип Минор.
После эйфории первых «послефевральских» недель, когда выяснилось, что свобода – это только свобода и ничего более, а для победы в войне нужно воевать и для налаживания жизни – работать, революционный народ начал искать причину ухудшения положения во внешних обстоятельствах. Начался поиск новых врагов. Для одних это были кадеты, для других – буржуазия, для третьих – большевики и для очень многих – евреи. Активная и наглядная деятельность политиков еврейского происхождения, какие бы позиции они ни занимали, казалось, подтверждала давние предсказания антисемитских публицистов.
Рост антисемитских настроений и погромную агитацию по меньшей мере с начала лета 1917 года единодушно отмечают современники, принадлежавшие к самым разным политическим лагерям.
Исчезновение с российской политической сцены после Февраля партий «правее кадетов» вовсе не означало исчезновения газет, печатавших статьи в черносотенном духе, свойственном, надо признать, их многочисленным читателям.
Пользовавшаяся огромной популярностью у городских низов Петрограда и расходившаяся в десятках тысяч экземпляров «Маленькая газета» Алексея Суворина-младшего выступала «За еврейское равноправие, но против еврейского верховенства», как была озаглавлена одна из статей. Газета отвергала упреки в антисемитизме и призывала: «Хорошие евреи, добрые русские граждане, остепеняйте сами ваших сородичей, опрометчивых, или просто плохих, – большой вред приносят они вашему народу на Руси», – формулируя в доходчивой форме принцип коллективной ответственности.
Авторы газеты стремились выяснить этническое происхождение политических противников, играя на националистических чувствах читателей. «Маленькая газета», по свидетельствам современников, «читалась простонародьем нарасхват», она «была вульгарна и неграмотна, но в ней всегда была подлинная жизнь, и свои читатели были к газете привязаны…». О популярности газеты свидетельствует рост ее тиража: с 20–60 тысяч экземпляров в 1916 году до 109 тысяч в июне 1917-го.
В начале июня «Еврейская неделя» с беспокойством отмечала, что
в толпе ленинство начинает ассоциироваться с идеей специфической еврейской агитации, и так как демагогическое течение это вполне справедливо дискредитировано и с каждым днем вызывает все больше и больше озлобления, то на этой почве… нарастает волна настоящего погромного антисемитизма.
Газета связывала это с агитацией уличной прессы вроде «Вечернего времени», «Маленькой газеты» и подобных им изданий, муссирующих «историю с евреями-большевиками, выступающими под русскими фамилиями». В частности, «Маленькая газета», «орган мелко плавающего разбойника пера и печати, Алексея Суворина», «изо дня в день» печатала на видном месте список евреев-большевиков с их подлинными именами и псевдонимами.
Рассуждения автора «Еврейской недели» о том, что в стране, где основным языком является русский, вполне естественно брать в качестве псевдонимов русские фамилии, и претензии в этом отношении предъявлять к большевикам-евреям можно не в большей степени, чем к русскому дворянину Владимиру Ульянову, вряд ли могли убедить читателей бульварной прессы. Успех той же «Маленькой газеты» объяснялся тем, что он был созвучен настроению определенной части российского общества, усматривавшей свои беды во внезапном приходе инородцев во власть.
«Еврейские круги» в Петрограде тревожило, каким образом «реагирует христианская масса на еврейскую „активность“». Сетуя на бестактность Троцкого, Зиновьева, Каменева, автор «Заметок» в «Еврейской неделе» опасался, что на еврейство в случае наступления «черных дней» будет возложена ответственность «за анархию, внесенную в русскую жизнь большевизмом и максимализмом».
8 июня в зале фондовой биржи состоялся митинг, посвященный вопросу об отношении еврейского общества к современному политическому положению. На митинге выступили Винавер, Слиозберг и Дубнов. Дубнов в своей речи «отлучал» «большевистских демагогов» от еврейства.
Тогда же А. М. Горький заметил в одной из своих статей из цикла «Несвоевременные мысли», что «антисемитизм жив и понемножку, осторожно снова поднимает свою гнусную голову, шипит, клевещет, брызжет ядовитой слюной ненависти». Горький иронически замечал:
В чем дело? А в том, видите ли, что среди анархически настроенных большевиков оказалось два еврея. Кажется, даже три. Некоторые насчитывают семерых и убеждены, что эти семеро Сампсонов разрушат вдребезги 170-миллионную храмину России.
Это было бы очень смешно и глупо, если б не было подло.
<..>
Есть… тысячи доказательств в пользу того, что уравнение «еврей = большевик» – глупое уравнение, вызываемое зоологическими инстинктами раздраженных россиян.
Я, разумеется, не стану приводить эти доказательства – честным людям они не нужны, для бесчестных – не убедительны.
Идиотизм – болезнь, которую нельзя излечить внушением. Для больного этой неизлечимой болезнью ясно: так как среди евреев оказалось семь с половиной большевиков, значит – во всем виноват еврейский народ.
…А посему честный и здоровый русский человек снова начинает чувствовать тревогу и мучительный стыд за Русь, за русского головотяпа, который в трудный день жизни непременно ищет врага своего где-то вне себя, а не в бездне своей глупости.
Глупость – явление интернациональное; разве что глупостью или наивностью можно объяснить надежды многих еврейских деятелей на то, что только изменение внешних государственных форм способно разрешить в России «еврейский вопрос». Русская революция принесла евреям декрет Временного правительства об уравнении в правах. Она же принесла позднее невиданную вспышку антисемитизма и неисчислимые бедствия, обрушившиеся на людей, не имевших, как правило, никакого отношения к политике.
После большевистского путча в июле 1917 года «дворники, лавочники, извозчики, парикмахеры, вся мещанская толща Петрограда только и ждала того, чтобы начать бить „товарищей, жидов и изменников“», вспоминал Федор Степун.
Историк литературы Борис Эйхенбаум записал в дневнике 23 августа разговор в книжном магазине: какой-то старший гардемарин говорил, что «революция безумна, ее сделало меньшинство, группы, в Совете рабочих депутатов нет русских (Церетели, Чхеидзе, Нахамкес), все – от предателей до изменников, которых надо вешать». К нему присоединилась хозяйка книжного магазина: «все сделали евреи».
Семен Дубнов записывает 20 сентября: «В хвостах у лавок зловещие разговоры о том, что все зло от жидов, богатеющих от войны и народных бедствий, что евреи захватили власть в городских думах и правительственных учреждениях».
Любопытно, что некоторые крайне правые публицисты, так же как определенная часть солдатской массы, на которую опирались большевики, воспринимали борьбу большевиков за власть как борьбу с еврейством. Возможно, это объяснялось тем, что среди противников большевиков в Советах и других органах представительной власти в Петрограде в октябре 1917 года было немало евреев (Юлий Мартов, Григорий Шрейдер, Абрам Гоц и другие), с другой – тенденцией «низов» идентифицировать любую враждебную силу с еврейством.
После падения самодержавия «Еврейская неделя» прекратила публикацию фотографий евреев-орденоносцев. Редакция, видимо, сочла, что никому теперь ничего доказывать не нужно.
Градус патриотизма у евреев резко вырос. Эсер, филолог Виктор Шкловский, посланный в июне 1917 года комиссаром на Юго-Западный фронт, вспоминал о еврее – заграничном художнике, вернувшемся из-за рубежа и пошедшем в строй рядовым. Сам Шкловский, до революции вольноопределяющийся броневого дивизиона без перспективы производства в офицеры, так как он был наполовину евреем, лично поднял в атаку ударный батальон в районе деревни Лодзяны, был ранен в живот и награжден Георгиевским крестом 4-й степени. Награду ему в госпитале вручил генерал Лавр Корнилов. Впоследствии Шкловский принял участие в ликвидации попытки Корнилова установить военную диктатуру. Среди других ограничений было снято запрещение на получение евреями офицерских званий, и уже к маю 1917 года в военные училища и школы прапорщиков было зачислено около 2600 евреев.
И даже в местечке Сиротино заметили, что со времени Февральской революции «дезертирство еврейской молодежи заметно уменьшилось». Первым евреем – морским офицером стал мичман Федор Ициксон. К лету 1917 года в киевском Константиновском училище произвели в офицеры 131 студента-еврея; они окончили курс ускоренным порядком. В Одессе было произведено в офицеры 160 евреев-юнкеров. В начале августа состоялся первый выпуск офицеров-евреев в военно-учебных заведениях Петроградского военного округа, причем только по одной 3-й Петергофской школе прапорщиков выпускалось около 200 человек. 1 октября было произведено в офицеры несколько сот евреев – юнкеров Александровского и Алексеевского московских военных училищ. Значительную часть из них составляли студенты-техники и лица с высшим техническим образованием. Они получили назначения преимущественно в саперные и инженерные войска.
В числе первых офицеров-евреев был Григорий Фридман – сын директора Московского отделения Азовско-Донского банка. Он учился в Ростовской гимназии; в 1913 году уехал в Германию, где в Бонне в течение двух семестров слушал лекции на философском факультете университета. В связи с надвигающейся войной вернулся в Россию, где поступил в Коммерческий институт в Москве; в институте, несмотря на его далекое от философии название, Фридман по-прежнему уделял ей главное внимание; в числе прочих он занимался у профессора Ивана Ильина.
Под влиянием событий – Февральской революции и последовавшего вскоре уравнения евреев в правах – Фридман в апреле 1917 года добровольно поступил в Александровское военное училище, из которого в августе вышел прапорщиком. Фридман говорил приятелю при встрече осенью 1917 года в Москве, на Петровке: «Теперь все близоруко и пошло говорят о национальности и забывают Россию; мне хочется, чтобы забытые Россией евреи оказались исключением».