В марте 1917 года, очевидно, опьяненные воздухом свободы и революционной романтики, ушли на фронт сыновья Абрама Городисского, председателя Ростовской еврейской общины, Михаил и Петр. Михаил, «белобилетник», студент Московского университета, поступил добровольцем в ударный батальон; младший, ученик шестого класса Ростовской гимназии («спортсмен, жизнерадостный здоровяк») бежал на Кавказский фронт. «Милая мама, – писал с фронта младший сын. – Мы, евреи, наконец стали гражданами. Как же ты хочешь, чтобы я предал республику и поехал держать экзамены».
Вскоре после революции «Еврейская неделя» восторженно писала:
…армия нынешняя – армия необычная. Это в полном смысле – армия народная. Огромное большинство старых закоренелых служак, привыкших к беспрекословному рабскому повиновению, перебито на фронте, основное ядро армии – крестьяне и рабочие, не успевшие проникнуться рабской психологией регулярной армии. Еще важнее, что офицерский корпус, в мирное время являющийся замкнутой кастой, в нынешний момент составлен в громадном большинстве из интеллигентной молодежи, принесшей в армию дух сознательности и свободолюбия.
<..>
Будущее России, а с ней и нас, еврейства, озаряется новым светом счастливой эры возрождения к счастью и свободе.
Однако восторги довольно скоро умерились. «Народная» армия была носителем всех тех предрассудков, которые были свойственны как народным массам, так и военной среде. Видимо, реагируя на сообщения о массовом приеме евреев в юнкерские училища, объединенный Совет офицерских и солдатских делегатов некоего особого полка единогласно принял резолюцию о нежелательности
иметь евреев офицерами ввиду их небоеспособности. Суд чести и общее собрание гг. офицеров… особого полка, основываясь на правиле, что ни один офицер не может быть принят в полк без согласия всех офицеров, постановили предупредить юнкеров-евреев, что таковые по производстве их в офицеры в семью офицеров… особого полка приняты быть не могут.
В другом полку были арестованы 74 солдата-еврея по подозрению их в сочувствии двум перебежчикам. Один из евреев – юнкеров Александровского военного училища в связи с недоброжелательным отношением юнкеров-православных и в связи с тем, что считал, будто «евреи-прапорщики не смогут побороть привитого солдатам антисемитизма», направил Керенскому рапорт с просьбой отправить его на фронт рядовым. Публицист Соломон Познер, ссылаясь на антисемитские проявления в частях, расквартированных в Одессе и Пскове, и отмечая негативное в целом отношение к евреям в армейской среде, констатировал: «он был и остался – антисемитизм в армии». Во второй половине мая военная цензура отмечала недовольство масс, считавших, что «немецкое засилье сменяется еврейским»; многие офицеры опасались, что «теперь жиды возьмут власть в руки».
В то же время довольно много евреев, по некоторым оценкам – «процентов сорок», оказались на самых ответственных постах в армейских выборных органах. Согласно Виктору Шкловскому, солдаты послали в комитеты тех людей, «которые не были скомпрометированы и в то же время могли что-нибудь сказать, что-нибудь сделать. Всякий хорошо грамотный человек и в то же время не офицер, почти автоматически переходя из комитета в комитет, попадал в комитет фронта». «Отсюда большое количество евреев в комитетах, так как изо всей интеллигенции именно интеллигенты-евреи были к моменту революции солдатами».
После громадных потерь, понесенных армией, грамотные люди в значительной своей части оказались произведенными в офицеры. По словам Шкловского:
Грамотный человек не в офицерском костюме был редкость, писарь – драгоценность. Иногда приходил громадный эшелон, и в нем не было ни одного грамотного человека, так что некому было прочесть список.
Исключение составляли евреи. Евреев не производили. …Поэтому в армии очень большая часть грамотных и более или менее развитых солдат – оказалась именно евреями. Они и прошли в комитеты. Получилось такое положение: армия в своих выборных органах имеет процентов сорок евреев на самых ответственных местах и в то же время остается пропитанной самым внутренним, «заумным» антисемитизмом и устраивает погромы.
Погромы устраивала не только армия. 24 июня 1917 года на Подоле в Киеве толпа напала на торговцев-евреев, которые вывозили товары. Предъявленные разрешения от продовольственной управы не убедили толпу. Некоторые евреи были сильно избиты. Той же участи подверглись милиционеры-евреи, вступившиеся за избиваемых. 28 июня в Александровске Екатеринославской губернии толпа напала на еврейские лавки, находившиеся на базаре, и начала их громить. Прибывшая по вызову местного совета рота казаков навела порядок. В Елизаветграде «распространился слух, что евреи прячут все продукты на кладбище. Широкие массы поверили этому нелепому слуху и пошли обыскивать кладбище. Было разрыто несколько десятков могил».
Заметки под рубрикой «погромная агитация» начиная с лета 1917 года появляются практически в каждом номере «Еврейской недели». Чаще всего антиеврейские эксцессы возникали на почве нехватки продовольствия и других товаров первой необходимости.
В августе участились нападения на еврейских лавочников, как правило, при вывозе ими товаров из своих магазинчиков. Немедленно распространялись слухи, что товары вывозятся для сокрытия. В Чернигове под влиянием слухов, что евреи прячут продукты, тысячная толпа врывалась в частные квартиры, производила обыски, избивала некоторых лиц.
20 августа в Москве на Солянке в очереди за хлебом распространились слухи о том, что хлеб скрывают. Толпа разгромила булочную, затем избила нескольких случайно подвернувшихся под руку евреев, в том числе помощников комиссаров 3-го Мясницкого участка Рейзена и 2-го Тверского участка Коварского. 22 августа в Петрограде на углу Витебской улицы «имел место случай дикой расправы толпы над торговцами, заподозренными в сокрытии продовольственных товаров».
12 сентября в «Еврейской неделе» появились статьи с симптоматичными названиями «Погромная опасность и меры самозащиты» и «Зловещие предчувствия». Эйфория мартовских дней давно улетучилась. Авторы пытались установить организаторов погромов, впрочем, априори считая, что это «бывшие». Они призывали евреев к сплочению и в то же время предлагали «не высовываться». Для булочника или продавца галош, становившихся в первую очередь объектами нападения, подобный благой совет был совершенно бесполезен.
Дело обстояло гораздо хуже, чем представлялось столичным журналистам. Антисемитизм «обострялся» как будто «самопроизвольно». Петроградские политики и журналисты искали «организаторов» погромов; сельские и городские обыватели искали «внутренних врагов», «почетное место» среди которых занимали евреи. В народных бедствиях должны быть виноваты «чужие». В конкретной российской ситуации 1917 года «чужие» к тому же оказывались ненавистными торговцами, вздувающими цены или организующими дефицит товаров, или же вообще виновниками смуты, захватившими власть в столицах.
1917 год застал писателя Ивана Наживина в его родной деревне Буланово – бойком промысловом месте в пяти часах езды от Москвы, в пятнадцати верстах от губернского города Владимира. Несмотря на явные признаки цивилизации: наличие в селе телефона, поголовную грамотность среди подрастающего поколения, – Наживин не переставал удивляться темноте и дикости мужиков. «Местами было заметно нарождение антисемитизма, – отметил он, – явления в наших краях небывалого, так как немногие из нас видали когда-либо живого еврея».
Осенью 1917 года погромы продолжались, развиваясь по нарастающей.
В Тамбове 12–13 сентября вспыхнули беспорядки; громили еврейские лавки и магазины, затем перешли к русским. Правда, вскоре пришла «радостная» весть: сведения о специально антиеврейском характере тамбовского погрома не подтвердились, это был «общий» погром. В передовой статье «Еврейской недели» говорилось:
Кто ныне крайний демократ и кто заведомый погромщик, разобрать, по совести говоря, очень трудно. В Тамбове Совету Рабочих и Солдатских Депутатов сообщено было, во время заседания, что в городе происходит еврейский погром. Кто-то предложил принять меры к прекращению погрома. «Зачем прекращать, – раздались голоса, – идем подсоблять».
Несмотря на то что информация об этом была опубликована во многих газетах, опровержения не последовало.
Участники тамбовского погрома предстали перед судом. Среди 58 осужденных оказалось 43 солдата. В этом не было ничего удивительного. Наиболее активными участниками погромов лета-осени 1917 года были солдаты тыловых гарнизонов. Погромов «общих» было больше, нежели еврейских. Но если в той или иной местности, где происходили беспорядки, жили евреи, они практически всегда подвергались нападениям.
Теперь в разделе «Хроника» «Еврейской недели» сообщения об антиеврейских эксцессах печатались под шапкой «Погромы», а не «погромная» или «антисемитская» агитация. Почти во всех сообщениях о погромах отмечалось участие в них солдат.
Участие в погромах и убийствах евреев «революционной» армии не было новостью. Солдатам по-прежнему ничего не стоило без всякого суда убить парочку евреев по подозрению, что они сигнализировали противнику. В июле 1917 года, в период панического отступления после Тарнопольского прорыва немцев русские войска отметили свой путь кровавыми еврейскими погромами в Черновицах, Станиславове, Тарнополе и других местах. «Совершенно распущенная солдатня, – записал журналист Владимир Амфитеатров-Кадашев, отнюдь не отличавшийся юдофильством, – позорно улепетывает от немецких разъездов и „доблестно“ грабит, насилует, убивает мирных жителей (ужасы еврейских погромов в Калише и Галиче превышают Кишинев)».
На Девятом съезде партии кадетов в июле 1917 года О. К. Нечаева говорила:
Ко всему ужасу и позору, который переживает сейчас наша несчастная родина, в последние дни присоединилось еще одно нес